ая,  что  не  обойдется.  И вот теперь идет
притирка Заплатина с новым переводчиком.
     - Ну, что там? - поторопил Заплатин. - О пленуме?
     - Да, сейчас, - отозвался старший лейтенант.
     О сегодняшнем  пленуме  ЦК  НДПА  знали  немногие,  но ели решили
передавать по радио сообщение о его работе, значит, он уже закончился.
     - Значит,  так, - устраиваясь поудобнее, начал переводчик. - Идет
информационное сообщение  о  пленуме.  Семь  членов  ЦК  и  два  члена
Ревсовета - Бабрак, Кештманд, Нур, Анахита и другие, всех не запомнил,
которые принимали активное участие в  предательском  заговоре...  -  В
этом  месте переводчик догнал диктора и начал переводить синхронно:  -
...против Великой Апрельской революции,  против  ДРА  и  против  нашей
славной партии, из которых шестеро не вернулись на родину, с тем чтобы
дать отчет о своих делах, исключены из НДПА.
     Сделал паузу  диктор,  перевел дыхание переводчик.  Вновь сначала
вслушался в текст, зазвучавший в эфире, потом начал перевод:
     - Четыре члена ЦК, фамилии все незнакомые, которые тоже причастны
к этому  заговору,  на  данном  этапе  исключаются  из  состава  ЦК  и
переводятся  в  кандидаты  в  члены  партии,  с тем чтобы они могли бы
перевоспитаться на основе критики  и  самокритики...  -  Послушав  еще
немного,  сообщил:  -  Через  несколько  минут  будут передавать текст
выступления Тараки на пленуме.
     Ну что ж,  и без речи Тараки итог ясен.  Значит, удар по "Парчам"
нанесен под самый корень.  Тут уж приходится думать,  для блага ли это
самой партии,  да и страны в целом?  Что выиграет, что потеряет Тараки
после этого пленума?
     - Я  буду  у  главного военного советника,  там у него и послушаю
продолжение. А вы на сегодня свободны, - отпустил машину Заплатин.

Глава 11
     ЗАПЛАТИН - ВО ГЛАВЕ АРМИИ. - КОРАН ЗАПРЕЩАЕТ БРАТЬ ЧУЖОЕ. -
                   АРМИЯ - ПОД ПРИСМОТРОМ АМИНА. -
         "НЕ В НАШИХ ИНТЕРЕСАХ ДЕЛАТЬ МОСКВЕ ТАКОЙ ПОДАРОК".

     Конец 1978 года.
     С 1978   годом   Афганистан   прощался   сравнительно   спокойно.
Собственно,  это  был  и  не его праздник:  по календарю лунной хиджры
мусульманин вступает в новый год - Навруз - в  середине  марта.  Но  в
Кабуле  к этому времени собралось такое число советских специалистов и
советников,  что афганцы тоже почувствовали 31 декабря праздником.  Их
приглашали  в  гости,  и  они с радостью соглашались,  образно говоря,
дважды ступить в одну и ту же воду.
     Но как  легко  мы расстаемся с уходящим годом!  Словно был он или
страшной обузой,  или пролетел так быстро,  что и вспомнить,  помянуть
добрым  словом  его жаль времени.  Счастья - в новом году,  здоровья и
успехов - в новом.  Новый год как заклинание от всех напастей  и  бед.
Пьем за новый год,  говорим о нем, думаем, мечтаем... А нам бы плакать
по уходящему,  в первую очередь потому хотя бы,  что это уходит  часть
жизни.  Уходят 365 дней, в каждом из которых опять-таки целых 24 часа.
А сколько раз порой не хватает нам  всего  одной  минуты!  Одной!  Для
счастья,  для  удачи,  для предотвращения трагедии.  Нет же - за новый
год. Наверное, многое в нашей жизни и не получается именно потому, что
наступающий  год,  еще  ничего  не  сделавший,  принимает в свою честь
столько здравиц и восхвалений, что большую часть своего времени просто
почивает на этих незаслуженных лаврах. А ведь только уважая вчерашнее,
можно чего-то добиться завтра.  Даже прийти в завтрашний день  нельзя,
минуя сегодняшний.
     А пожелания с Новым годом - это всего лишь надежда. Без пота, без
плоти. Конечно, пусть сбудется, без нее, говорят, вроде нельзя, но все
равно жаль,  что в Новый год мы не  ценим  по  достоинству  того,  что
теряем...
     Что уходило с 1978 годом в Афганистане?
     Уходил год  Великой Апрельской революции - к этому времени ее уже
стали называть именно  так.  Великий  вождь  и  учитель  Нур  Мухаммед
Тараки,  чьи портреты незаметно заняли стены домов,  кабинетов,  школ,
больниц,  уверенно вел  афганский  народ  к  построению  бесклассового
общества.  Были  приняты главные законы страны - о земле и воде.  Ну и
самое историческое событие под занавес года - подписание 5  декабря  с
Советским Союзом в Москве Договора о дружбе и взаимной помощи.
     Вопрос о подписании Договора представлялся настолько важным,  что
2 декабря специально был созван пленум ЦК НДПА, на котором утверждался
состав делегации.  Кроме подписания Договора планировалось  заключение
множества  соглашений  практически  во  всех областях,  и пленум после
долгих дебатов решил:  в Москву выезжает все афганское  правительство.
Единственное  - решили не называть в прессе в составе делегации Амина:
пусть все думают,  что в стране остался  он.  Тараки  же  перед  самым
отлетом вызвал к себе Заплатина:
     - Товарищ Заплатин,  мы все улетаем завтра в Москву на подписание
Договора.
     - Счастливого пути, - пожелал генерал, еще не зная о цели вызова.
     - Спасибо.  Ну  а  управление  армией  мы  решили  доверить  вам.
Остаетесь старшим.
     - Я?  - Заплатин быстро перебирал в памяти приближенных Тараки: а
почему не Амин?  Значит, он тоже летит? Но тогда ведь есть еще главный
военный советник. Посол, наконец.
     Тараки словно угадал его мысли:
     - Понимаете,  для нас армия - это все. Наш народ любит армию, а в
армии уважают вас. Так что придется дня три-четыре побыть главой.
     - Есть, товарищ Тараки.
     - Вот за это  я  и  люблю  военных,  -  обнял  Василия  Петровича
Генеральный секретарь.
     В Москве афганской делегации оказали самый  теплый  прием,  какой
только можно было ожидать.  Открыт,  откровенен и любезен был Брежнев.
Амин  очень  плодотворно  провел  переговоры  по  военным  вопросам  в
Генеральном штабе с Огарковым.  Здравоохранение,  геология,  торговля,
туризм - все подписывалось,  прогнозировалось на будущее. Разве только
что  о  полете  в космос не договорились.  Удачным виделся Договор для
обеих сторон.
     На фоне   всего   этого   были,  конечно,  и  тучи  на  афганском
небосклоне.  Достаточно сложно  шла  земельная  реформа.  Тут  впервые
революционное  правительство  столкнулось  с парадоксальной ситуацией.
Крестьяне, умиравшие от голода, мечтавшие и молившиеся о клочке земли,
ее, конфискованную у феодалов... не брали.
     - Земля не моя,  а Коран запрещает брать чужое,  -  открещивались
они от подарка революции.
     Конечно, не только и не столько Коран  являлся  причиной  отказа.
Помещики широко разводили руками, представляя земельным комитетам свои
поля,  - берите,  ничего не прячу. Дружелюбно приглашали гостей испить
чашку  чая.  Но  зато  ночью  к  тем,  кто осмелился взять себе надел,
приходили нанятые баем нукеры.  И уже на следующий день во всей округе
трудно было найти человека, который согласился бы взять землю, - жизнь
дороже.  А что делать,  если новая  власть  -  только  до  наступления
сумерек. Бумажка с непонятной печатью не защищала от ночных гостей.
     И получилось к осени:  землю-то отобрали,  а отдать ее  оказалось
некому.  И  остались  незасеянными  многие поля,  в кишлаках и аулах с
тревогой начали перебирать съестные запасы,  молясь на  чудо,  которое
смогло бы спасти от голодной смерти зимой.
     Чудо пришло с севера.  Потянулись в Афганистан колонны  с  мукой,
рисом из Советского Союза.  Правда, докладывали потом советники, когда
стали делить,  распределять продукты,  не оказалось под  рукой  самого
малого - обыкновенной мелкой тары. Зато тут же отыскались американские
коробки,  небольшие  мешки.  И  сыпалась  русская  мука  в   мешки   с
американской эмблемой и английскими словами, и развозилась по кишлакам
и пастбищам,  и молились афганцы гербу и флагу Соединенных Штатов.  Но
не  до этих,  казалось бы,  мелочей было советским людям,  а тем более
афганцам.  Главное,  поддержать  народ,  а  с  остальным  сочтемся   и
разберемся  потом.  Не  случайно  в  конце сентября совпосол Александр
Михайлович Пузанов передал в МИД запись беседы с послом Индии в Кабуле
Сингхом:  "Вначале посол сказал,  что,  находясь в Москве,  из бесед с
советскими руководителями А.  Б.  Ванджпаи  (министр  иностранных  дел
Индии. - Авт.) понял, что Советский Союз, будучи близок к Афганистану,
якобы стремится не демонстрировать особо такую близость.  По мнению А.
Б.  Ванджпаи,  это  весьма разумная и мудрая политика...  В отношениях
между братьями вовсе не является необходимым  демонстрировать  большую
общность  взглядов,  близость,  к тому же в условиях,  когда это может
стать поводом для нападок врагов..."
     Не все  ладилось  у  кабульского  правительства и с духовенством.
Народ  продолжал  верить  муллам  больше,  чем  секретарям   партийных
комитетов.  Мало  кто из священников открыто и безоговорочно поддержал
революцию,  а после конфискации у них земель число  священнослужителей
вообще  уменьшилось:  стали  уходить  они  в  Пакистан.  Правительство
махнуло рукой - обойдемся без них,  словно забыв,  что слово муллы для
мусульманина - закон.
     - Новое правительство не  ходит  в  мечети,  -  как  святотатство
передавалось из уст в уста.
     Агитаторы, противостоявшие этому,  были,  как правило,  молоды  и
горячи,  и их или не слушали,  или просто убивали как неверных, идущих
против воли Аллаха.  Листовки же,  которые они  приносили,  все  равно
попадали к муллам: кроме них, в округе читать все равно почти никто не
умел. А уж те читали то, что нужно.
     Именно после таких "прочтений" появились в Афганистане и ответные
листовки, впервые за все века призывавшие бороться против русских.
     "Срочная информация!
     К сведению истинных мусульман.
     Программа Тараки, или то, к чему он стремится.
     1. Несомненно,  что тот,  кто недостойно ведет  себя,  тот  кяфир
(неверный. - Авт.).
     2. Соотечественники делают родину неверной.
     3. В угоду русским они попирают честь мусульманина.
     4. Отбирают землю и имущество мусульман.
     5. Сыновья Советов (НДПА) говорят: у вас не будет женщин, земли и
золота.
     6. Будет уничтожена религия ислам и улемы.
     7. Русским отдают землю и родину.
     Мусульмане, запомните все это.
     Смерть русским прислужникам!
     Смерть английским прислужникам".
     Не принесло  авторитета  новой  власти  и  такое  новшество,  как
создание партийных ядер.  Коммунисты, опасаясь за жизнь многочисленных
родственников,  просили направлять их на работу  в  другие  провинции.
Началась великая перетасовка:  формировались партядра и направлялись в
различные регионы страны.  Партийцы,  не имеющие корней в  своей  зоне
ответственности,  не знающие людей, обстановки, настроений, не имели и
авторитета.  Они были большей частью "короли на день",  так как  ночью
вынуждены  были запираться в уездных комитетах и ощетиниваться оружием
до утра.
     Вселяла надежду  лишь некоторая стабильность в партии после того,
как 5 июля лидеры "Парчам" были назначены послами и выехали из страны.
А  арест  Кадыра  и последовавшее тут же увольнение из вооруженных сил
около восьмисот командиров  всех  рангов,  от  генерала  до  сержанта,
позволили говорить об единстве и среди военных.  Роль министра обороны
взял на себя Тараки, хотя все прекрасно понимали, что и этот воз будет
везти на своих плечах его любимый ученик.
     - Товарищ Тараки, сколько же можно на одного человека взваливать?
-  спрашивал  Заплатин,  перечисляя обязанности Хафизуллы Амина к тому
времени:  заместитель  премьер-министра,  министр   иностранных   дел,
секретарь ЦК, член Революционного совета.
     Улыбался Тараки:
     - Товарищ  генерал,  у  нас  в  Афганистане  нет  такого  другого
человека,  как Амин.  Если ему еще одно министерство дать,  он  сможет
работать и там. И пусть работает.
     А министерству обороны работы все прибавлялось.  Начали понемногу
волновать  банды,  подучившиеся  в  Пакистане,  они появились в восьми
провинциях из двадцати семи,  иногда даже отваживались  принимать  бой
против  небольших  подразделений правительственных войск.  Ухудшились,
если не сказать, что прекратились вообще, отношения с Китаем, Ираном и
Пакистаном. Долго проясняли свою позицию к Кабулу американцы, и только
1 декабря государственный  секретарь  Вэнс  отправил  в  посольство  в
Кабуле секретную шифрограмму:  "...один из возможных вариантов для нас
мог бы заключаться в прекращении нашей деятельности в Афганистане,  но
мы  считаем,  что  это  было  бы обескураживающим для его соседей и не
сочеталось бы с их политикой. ДРА не просила нас укладывать чемоданы и
отправляться;  наоборот,  она  приняла  нашу политику сохранения нашей
заинтересованности и присутствия.
     Прекращение наших усилий в Афганистане выглядело бы,  как если бы
мы сняли с себя ответственность,  что отвечало  бы  одной  из  главных
целей   Советов,   которая   заключается   в   дальнейшем   сокращении
американского и западного влияния в Афганистане и в регионе.
     Было бы не в наших интересах делать Москве такой подарок".
     Интерес Соединенных  Штатов  в  первую   очередь   проявлялся   в
финансировании и в небольших, но поставках оружия для банд, засылаемых
в Афганистан.  Это в свою  очередь  заставляло  афганское  руководство
кроме  традиционного  дружеского отношения к Советскому Союзу смотреть
на него и как на защитника,  который поможет выстоять первое время.  В
мире ведь нет совершенно нейтральных государств: одни революции искали
поддержку у социалистического лагеря, другие, которые мы, как правило,
называли контрреволюциями,  охотно брал под свое крылышко Запад. И все
надеялись на лучшее завтра.
     Надеялся на будущее и Тараки: народ ведь должен был понять - все,
что делается в стране, это ради блага афганцев.

Глава 12
         ИЗ ВДВ - В КАВАЛЕРИЮ. - МЫ СЛАБЕЕМ У ЖЕНСКИХ НОГ. -
                  "ЖЕНЩИНА - ЭТО МИНОИСКАТЕЛЬ..." -
       МОЛНИИ В НЕБЕ ДОЛГО НЕ ДЕРЖАТСЯ. - ОКСАНА ДЛЯ БОРИСА. -
                      "МАНЕЖНЫМ ГАЛОПОМ - МАРШ!"

     31 декабря 1978 года. Узбекистан.
     Жизнь крутанула Бориса Ледогорова так, что сорвала резьбу и пошла
вертеть вхолостую.  А как сказать иначе,  если встречал он Новый год в
одиночестве  в  небольшом  узбекском  городке  на  должности командира
взвода вьючно-транспортной роты кавалерийского эскадрона.  И слыхом не
слыхивал  про  такое,  а  вот оказалось,  что лазит еще по Памиру наша
кавалерия и закрывает какие-то перевалы, до которых не может добраться
ни  авиация,  ни  пехота.  И  аккурат  под ЧП в Суземке освободилась в
эскадроне его нынешняя должность.  Так что не права  пословица,  будто
"дальше  Кушки не пошлют,  меньше взвода не дадут"*.  Кушка и саперный
взвод были бы для Бориса благом,  а  здесь  изучай,  с  какой  стороны
подходить  к  коням и когда их кастрировать...  (* Через год пословицу
дополнят,  и она станет звучать так:  "Дальше Кушки не пошлют,  меньше
взвода не дадут, а теперь меня надули - оказался я в Кабуле".)
     За бутылкой  вина,  в  углу  казармы,  отгороженном   устаревшими
плакатами,  провожал  1978  год  бывший десантник,  бывший сапер Борис
Ледогоров.  На кровати лежало нераспечатанное письмо  от  Желторотика,
оно притягивало к себе.  Борис ловил себя на том,  что смотрит на него
по нескольку минут, но держался, решив открыть его ровно в двенадцать:
все не один будет.
     И неожиданное письмо,  и прощание со старым годом  подтолкнули  к
воспоминаниям,  к  горячему  соприкосновению  с  тем,  что хотелось бы
забыть, вычеркнуть из жизни и памяти.
     Борис поднял  письмо,  пристроил его на заваленной всякой ерундой
тумбочке, лег на кровать. Когда-то давным-давно, сто лет назад, летом,
он  лежал  на  нарах в палатке рядом с Леной и боялся поднять руку.  А
сейчас ворочайся,  раскидывайся,  хоть поперек кровати, пожалуйста, ты
свободен. Радуйся. Да только грусть и боль от такой свободы...
     Старший лейтенант  повертелся,   устраиваясь   удобнее,   прикрыл
глаза...

     Июль 1978 года. Суземка.
     Саперы говорят,  что они ошибаются все-таки дважды, и первый раз,
когда выбирают профессию.
     Но любил Борис Ледогоров свою саперную науку до самозабвения. Она
была  делом,  которое  требовало  чаще,  чем  перед кем бы то ни было,
становиться  на  колени.  Которое   признавало   только   уважение   и
аккуратность.  Забитые землей ногти.  Дело, совершая которое, уважаешь
самого себя,  которое заставляет  окружающих  ценить  тебя.  Дело  без
дураков и нахрапа.
     Борис, конечно,   не   мог   похвалиться   огромным   количеством
обезвреженных мин и снарядов,  не было в его практике и чего-то такого
необычного, о чем трубили бы газеты. Тем не менее руку на всевозможных
выездах набил и чувствовал себя уверенно.
     Но ведь проклянешь и хлеб, коли станет комом в горле.
     С его приездом к поисковикам,  как понял Борис, особой быстроты в
работе не прибавилось.  Определить,  где есть в земле металл,  -  дело
минутное,  а остальное-то по-прежнему делалось малой саперной лопаткой
да пальчиками.  Серьезных находок по его саперной части не попадалось,
с мелочевкой разделывался на месте и постепенно, забыв разграничения в
работе,  вторгся во владения Желтиковой.  Сначала начал освобождать от
земли  и  кореньев  кости,  потом  определять по ним,  сколько человек
откопали.  Раньше думал, что это делается по черепам, но оказалось, по
берцовым костям: две положил - вроде уже и человек.
     Съездил с Юркой в Сошнево,  там в  плотницкой  мастерской  делали
гробы  для перезахоронения.  Дед Чудрил,  с вечной самокруткой во рту,
вначале сбивал небольшие домовины, но как-то зашли бабы, подняли шум.
     - Что ты колотишь,  хрыч старый.  Ты не детей хоронишь, а мужиков
наших. Давай делай домовины мущщинские, большие.
     Дед Чудрил поворчал,  но забросил уже готовых "малышей" на полок,
авось пригодятся, не пропадать же добру.
     - Раньше  надо  было  искать  да  хоронить,  - бурчал он в желтые
прокуренные усы.  - Спохватились.  А я помню,  как после войны  другая
команда  пришла-то:  в первую очередку искать и сдавать медные гильзы.
Рупь восемьдесят копеек за килограмм.  Старыми,  конечно.  Металл  был
нужен стране, а не мы, солдаты.
     Дед пробыл на фронте часов пять, ему оторвало пятку при первой же
бомбежке, и он был списан из действующей армии подчистую. Но все равно
фронтовиком считался и не забывал напоминать об этом другим.
     Наведывался в  лес  и  военком.  Сначала привез обещанную еще при
первой встрече карту с  указанным  местом  подрыва  боеприпасов  -  на
всякий случай, а потом отвез в райцентр Юрку и Сашку сдавать последний
экзамен.  Заканчивалась стажировка и у Сергея,  Ледогоров кивнул и ему
на  "уазик":  давай,  езжай  с  оказией,  но  курсант  с такой мольбой
посмотрел  на  своего  командира,  что  старший  лейтенант,  даже   не
оглянувшись на Улыбу, все понял и смолчал.
     Так и остались в лагере  он  с  Булановым,  Филиппок  да  Лена  с
Настей.
     - Все,  сегодня  выходной,  -  решительно  сказала  Лена,   когда
скрылась за листвой деревьев машина.
     - Выходной, выходной, - запрыгала, хлопая в ладоши, Настя.
     Ледогоров и   Буланов  тоже  были  не  против  отдыха,  и  только
Филиппок,  хмыкнув,  пошел в сторону палатки с уже завезенными  к  ней
гробами.
     Странные вообще-то  отношения  сложились  у  Бориса  с  ребятами.
Поначалу они вроде потянулись к нему,  он даже провел с ними несколько
занятий  по  работе  с  миноискателем,  но   постепенно   они   начали
сторониться и его,  и Сергея.  Причину долго искать не пришлось: кроме
Сереги,  дровишки заготавливать для Насти мечтали  и  Юрка,  и  Сашка.
Улыба  же,  открытая  душа,  предпочтение отдавала курсанту,  скрывать
этого не умела,  так что результат был закономерен. Там, где молодежь,
опасно появляться со спичками любви.
     Не мог похвастаться своей стойкостью в этой области и Борис.  Уже
на второй или третий вечер они прогулялись с Леной по лесу перед сном,
просто так,  как старшие в группе.  А