дленно покинула "зал".
     На аэродроме нам доставили боевую задачу:  нанести  удар  по  скоплению
вражеских войск и техники в районе Ильино, хорошо защищенном  с  земли  и  с
воздуха. Полет предстоял дальний и  опасный:  истребительного  прикрытия  мы
снова не получали. Рассчитывать можно было лить  на  тактическое  мастерство
командира, подготовку н слетанность экипажей, а также на... везение.
     Недавно эскадрилья пополнилась  звеном  старшего  лейтенанта  Давыдова,
прибывшим из какой-то  части.  Поэтому  теперь  в  воздухе  снова  собралась
девятка самолетов. Пасхин ведет нас "хитрым" маршрутом, меняя курс и  высоту
полота. Линию фронта прошли на высоте 2500  метров  и  значительно  севернее
цели для удара по пей с тыла. Затем снизились до  бреющего.  Под  нами  была
земля Белоруссии. С малой высоты местность хорошо  просматривалась.  Изредка
попадались населенные пункты.
     13 район Ильино мы вышли на высоте 10-15  метров.  Но  где  же  колонны
пехоты, танков, автомашин?  Нет  и  предполагавшегося  зенитного  огня,  нет
истребителей. Открывшаяся перед нами картина оказалась исключительно мирной.
В небольшом  озере  купались  сотни  вражеских  солдат  и  офицеров.  Многие
загорали на берегу. Но мы заметили и боевую технику, укрытую неподалеку.
     Нас явно не ждали. Длинная пулеметная очередь полоснула по берегу.  Это
открыл огонь Королев - опытный стрелок-радист экипажа  Виктора  Ушакова,  За
ним ударили по врагу остальные восемь ШКАСов.
     А  вот  и  главная  цель!  Под  кронами  больших  деревьев   сгрудились
автомашины. Мы наскочили на них так неожиданно для себя, что штурман ведущей
машины П.М. Николаев не успел сбросить ни одной бомбы.
     Пасхин  решил  повторить  заход  и  немедленно  начал   разворот.   При
выполнении маневра  наше  звено  оказалось  внешним,  и  мы  вынуждены  были
увеличить высоту до 50 метров. Все остальные, в том  числе  и  комэск,  тоже
несколько "приподнялись над землей", видимо для лучшего  слежения  за  целью
при прицеливании.
     Но момент для внезапного удара был упущен. Против  нас  ощетинились  не
только зенитки, но буквально  все  огневые  точки  врага.  Перед  самолетами
встала плотная завеса огня. Мы  видели,  как  врезался  в  нее  и  сразу  же
загорелся  самолет  капитана  Пасхина.  Пламя  быстро  охватило  всю  правую
плоскость. Бензобаки могли вот-вот взорваться. Но  командир  не  стал  ждать
трагической развязки. Он качнул машину с крыла на крыло - сигнал "Атакую!" -
и перевел ее в крутое пике. Грохнул взрыв. В гуще вражеской техники вспыхнул
огромный костер.
     Не  стало  Александра  Архиповича  Пасхина   -   сердечного   человека,
мужественного бойца, отличного педагога. Скольких летчиков, в  том  числе  и
меня, обучил он полетам в облаках и в ночном небе! Сколько раз в предвоенное
время он, окрыленный новой идеей, по душам говорил с нами и на занятиях и  в
часы  отдыха  об  особенностях  предстоящих  боев  в  небе,   о   качествах,
необходимых  для  достижения  победы!  Только  потом,  понюхав  пороху,   мы
по-настоящему поняли, как правы были Пасхии и  Полбин.  Потрясенный  гибелью
командира эскадрильи, я до хруста в суставах сжал  штурвал  и,  несмотря  на
бушевавший вокруг огонь, удерживал СБ на  боевом  курсе  до  тех  пор,  пока
Аргунов полностью отбомбился.
     Снова летим на бреющем - теперь уже домой. Вдруг  из  плотного  боевого
порядка "выпал" и начал быстро отставать самолет Сергея Щербакова. Неужели и
его подбили! Без разрешения ведущего покидаю место в группе и  пристраиваюсь
к машине Сергея. Знаю, что штурман  у  него  неопытен  и,  может  быть,  ему
понадобится лидер или какая-либо другая помощь.  Подхожу  почти  вплотную  и
внимательно рассматриваю самолет Щербакова. Левый мотор дымит, по  умеренно,
бывает хуже. А вот зияющие рваныо дыры в крыле  -  это  уже  посерьезнее.  С
такой аэродинамикой можно всего ожидать в полете и особенно на посадке.
     Иду с Сергеем крыло в крыло. Он видит меня, пытается улыбнуться.  Очень
трудно ему сейчас: управление машиной стало тяжелым, она вяло  реагирует  на
отклонение рулей, и это при одном работающем моторе. А  ведь  идем  у  самой
земли,  над  территорией,  занятой  оккупантами,  где  вынужденная   посадка
равносильна смерти.
     Группа ушла далеко вперед, ее уже едва видно. А мы в паре с  Щербаковым
на  предельно  малой  скорости  держим  курс  к  линии  фронта.  Скорее   бы
перескочить ее. Там легче, там внизу -  свои.  И  если  покалеченную  машину
придется сажать, будешь думать только о том, где и как лучше это сделать.
     Чтобы не выскакивать вперед, я выпустил посадочные щитки, приспособился
к своему тихоходному "ведущему" н даже получил возможность  посматривать  по
сторонам. Только теперь  разглядел,  что  и  на  плоскостях  моего  самолета
светятся неровные строчки пулевых пробоин. Оказывается, в горячке боя  можно
даже не почувствовать,  как  пулеметные  очереди  прошивают  металл  обшивки
машины.
     Наконец преодолеваем на  бреющем  линию  фронта.  Почти  все  опасности
остаются позади, можно набрать высоту и следовать на свой аэродром. С трудом
"наскребаем" 50-70 метров, и тут же меткая очередь нашего зенитного пулемета
оставляет  еще  один  след  на  правом  крыле  моего   СБ.   Крою   в   душе
разгильдяев-зенитчиков,  которые  не  могут  отличить  своего  самолета   от
вражеского. Неужели не видят опознавательных знаков? Немедленно даю  зеленую
ракету - сигнал "Я - свой", но на  всякий  случай  опять  ныряем  поближе  к
спасительной земле и выходим из зоны обстрела.  Нет,  надо  срочно  отыскать
ближайший аэродром для посадки Щербакова.
     Видимо, недаром говорят, что на ловца и зверь бежит. Небольшой  доворот
вправо по команде штурмана, и мы замечаем посадочную полосу, несколько наших
истребителей на стоянках.  Сергей  осторожно  входит  в  круг,  делает  один
разворот, другой, снижается... Я виражу над летным полем, пока не убеждаюсь,
что напарник благополучно приземлился. Потом покачиваю самолет  с  крыла  на
крыло и ложусь на курс к своему аэродрому.
     Даже не думал, что после всего пережитого выйдет такая мягкая и  точная
посадка. Машина, теряя  скорость,  катится  по  стерне...  И  вдруг  самолет
заваливается на правое крыло,  чертит  им  землю  и  резко  разворачивается.
Раздается душераздирающий скрежет, непередаваемый хруст ломающихся  стальных
подкосов шасси и... тишина. Ошарашенный неожиданным финалом, сижу в  кабине,
не в силах шевельнуть даже пальцем, а в голове одна мысль - придется  ходить
в  "безлошадных",  и  в  такое  время,  когда  для  остановки   и   разгрома
зарвавшегося врага нужны каждая бомба, каждая пуля.
     Подняв самолет на козелки, мы  сразу  определили,  что  в  воздухе  был
перебит подкос правой стойки шасси. Он и подвел.  Посмотрев  на  мое  унылое
лицо, старший  инженер  полка  Авсеев  пообещал  отремонтировать  самолет  к
вечеру. Но я-то уже не был новичком в авиации, сам  осмотрел  повреждения  и
пришел к выводу, что неделя, как минимум, для меня  пропала,  а  разумный  и
опытный инженер просто хотел успокоить нас. В душе я был благодарен ему и за
это. Не принесло утешения и дружеское участие прилетевшего к  нам  комиссара
нашей 46-й бомбардировочной авиационной дивизии полкового комиссара Ехичева.
Ведь моя побитая машина уже заняла место в так называемом "железном ряду" на
краю аэродрома!
     Вечером состоялось партийное собрание. Решались два  вопроса:  прием  в
партию и обсуждение первых  итогов  боевых  действий  эскадрильи.  Собранием
руководил  комиссар  полка  батальонный  комиссар  Барышев.   Ограниченность
времени и суровые условия  войны  наложили  свой  отпечаток  на  выступления
коммунистов. Были они предельно краткими  и  осмысленными.  Прием  в  партию
прошел  быстро.  Каждый  вступающий  боевыми   делами   уже   доказал   свою
принадлежность  к  бойцам   переднего   края   обороны   нашей   страны   и,
следовательно, решал ту задачу, которая была главной  для  партии  в  данное
время.
     По второму вопросу высказались почти все коммунисты.  Выступления  были
краткими, содержали  конкретные  замечания  и  рекомендации.  Виктор  Ушаков
обратил внимание на необходимость  шире  практиковать  полеты  на  предельно
малых высотах, учитывая, что нас не прикрывают истребители. Григорий  Ганрик
предложил свою помощь вновь прибывшим экипажам.
     Я коснулся вопросов взаимодействия в экипаже, обратил внимание  на  то,
что детальную ориентировку в полете нужно нести не  только  штурману,  по  и
летчику. Решение было краткое: все силы и знания - на разгром врага.
     Следующее  утро  застало  меня  в  раздумьях:  что  же  теперь  делать?
Отсыпаться и регулярно ходить в столовую, когда твои товарищи улетают в бой?
Сама мысль об этом казалась невыносимой. Но ведь резервных самолетов  у  нас
нет, значит, надо набираться терпения и ждать. А час спустя, еще  не  вполне
веря неожиданной удаче, держал я и  руке  доверенность  на  получение  новой
машины. Мне  дьявольски  повезло.  Быстро  (пока  не  передумали!)  разыскал
летчика связного У-2 и чуть ли не за руку потащил его  в  кабину.  Буквально
через несколько минут "кукурузник"  был  уже  в  воздухе.  Сели  на  полевом
аэродроме, неподалеку от Калинина. Вместе с  летчиком  У-2  я  уже  к  обеду
принял вполне исправный СБ и к вечеру перегнал его на свой аэродром.
     В  воздухе  пытался  представить  ликование  экипажа  при  виде  нового
самолета. Но аэродром встретил  гнетущей  тишиной.  Здесь  я  узнал,  что  с
боевого задания не вернулся  майор  И.С.  Полбин.  Возглавляемая  им  группа
наносила удар по железнодорожному узлу  Пустошка,  что  неподалеку  от  моих
родных мест. Там в кипении боя,  видимо,  и  подстерег  командира  вражеский
снаряд. Да, черными оказались для полка эти  два  последних  дня.  Не  стало
Пасхина, а теперь вот не возвратился Полбин...
     Иван Семенович был человеком особенным.  Все  в  нем  вызывало  чувство
уважения, симпатии. В предвоенное время он не только учил пас, по и  нередко
проводил с нами досуг. Особенно запомнились игры в городки "с подсветом".  В
темноте, когда фигуры различались уже плохо, кто-то из "нейтральных" освещал
площадку электрическим фонариком.
     И.С. Полбин был, как я уже говорил, неутомимым учителем  летного  дела.
Во время  полетов  полка  он  частенько  находился  у  посадочных  знаков  и
внимательно  наблюдал  за  приземлением  самолетов.  Заметив  отклонения  от
нормативов, он  детально  разбирал  их  причины,  а  с  отстающими  проводил
специальные  занятия.  Вот  почему  у  нас  не  было  слабых  летчиков.  Для
становления их командир не жалел ни сил, ни труда, ни времени...
     И вот его не стало. Кто теперь поведет нас в бой? Кому  доверят  судьбу
полбинского полка?
     Пока мы находились под впечатлением невеселых событий, пришел приказ  о
перелете эскадрильи на аэродром, расположенный неподалеку от  линии  фронта.
Там базировались наши истребители, в основном И-16. Машина эта уже  устарела
и,  конечно,  уступала  вражеским  истребителям.  Но  летчики  любили  своих
"ишачков", выжимали из них даже то, на что, вероятно,  не  рассчитывал  даже
сам конструктор этих когда-то лучших в мире истребителей - Н. Поликарпов.
     Наша задача в общих чертах была  следующей.  Эскадрилья  перелетает  на
ближайший  к  фронту  оперативный  аэродром  и  ведет  боевые  действия  при
ограниченном количестве обслуживающего технического состава из расчета  один
техник на два самолета и один  механик-оружейник  на  звено.  Следовательно,
основную долю подготовки самолетов к  вылетам  должны  были  взять  на  себя
летные экипажи.
     Рано утром эскадрилья поднялась в воздух.  Я  возглавил  первое  звено.
Полет проходил спокойно, словно в мирные дни. Давненько так не  было,  когда
ничто тебе не угрожает, когда не ждешь с минуты на минуту атак  истребителей
или зенитного огня. В безмятежном настроении подлетаем  к  аэродрому  и  тут
только замечаем, что над ним идет отчаянный воздушный бой.  "Мессерам"  было
явно не до нас,  поэтому  эскадрилья  благополучно  приземлилась.  Заруливая
машину к лесу, увидел, как задымил и, разваливаясь в воздухе,  устремился  к
земле вражеский самолет. У других фашистов не выдержали нервы, и они  дружно
бросились наутек. Вот вам и "ишачок"!
     После посадки быстро замаскировали самолеты  и  приступили  к  подвеске
бомб. А уже час спустя эскадрилья вылетела для нанесения удара по  скоплению
войск противника юго-западнее Великих Лук. Вел нас в бой Виктор Ушаков.
     Прикрытия истребителями не было" поэтому для скрытности выхода на  цель
летели на малой  высоте  и  над  малонаселенной  местностью.  Стояла  жаркая
безоблачная погода. Под нами  проносились  то  изрытая  взрывами  земля,  то
горящие села. Похоже было на то, что четко  выраженная  линия  фронта  здесь
вообще отсутствовала.
     Незадолго до вылета истребители сообщили, что наша  22-я  общевойсковая
армия ведет сейчас бои в окружении.  Потому  и  распалась  линия  фронта  на
отдельные очаги. Вскоре мы это на себе почувствовали. То и дело  наши  низко
летящие самолеты фашисты осыпали градом огня из всех видов  оружия.  Хорошо,
что наш ведущий каким-то шестым чувством угадывал границы "горячих" участков
и, маневрируя, вел группу по  замысловатой  кривой.  Благодаря  ему  мы  без
потерь прорвались к цели, точно отбомбились и благополучно вернулись на свою
базу.
     На очередной вылет нам вместо бомб подвезли снаряды, мешки с сухарями и
хлебом для сбрасывания своим окруженным войскам. Не сразу приспособились  мы
к  укладке  такого  "нестандартного  боекомплекта"  в  бомболюки.  Сухари  в
безобразных, с точки зрения аэродинамики,  мешках  подвешивали  на  наружные
бомбодержатели. Самолеты сразу теряли свой строгий боевой вид и  наталкивали
на мысль  о  недостаточной  организованности.  Страдала  и  столь  тщательно
соблюдаемая в обычных условиях центровка,  тем  более  что  каждый  старался
нагрузить как можно больше. Мы, например, в своем  экипаже  придумали  такой
вариант загрузки: под крылья подвешивали по мешку снарядов и  по  два  мешка
сухарей, а бомболюки просто  закрывали  и  через  узкий  лаз  "по  заглушку"
набивали бомбоотсек буханками хлеба. Самолет с трудом отрывался от земли  на
самой границе аэродрома и нехотя, на критической скорости перетягивал  через
лес. После нескольких таких вылетов все мы смертельно устали, но  продолжали
упорно сбрасывать боеприпасы и продукты своим наземным войскам,  попавшим  в
беду. Сейчас им позарез нужны были и хлеб и снаряды.
     Только закончили полет - и снова за работу.  Игорь  Копейкин  загружает
бомболюки   хлебом,   Николай   Аргунов    проверяет    замки    подкрыльных
бомбодержателей, а Кузьмин - новый техник самолета, - сняв  капоты,  наскоро
осматривает моторы. Я заворачиваю снаряды в мешковину, туго  перевязываю  их
шпагатом,  придаю  упаковке  максимально  обтекаемую  форму.  Жара,  духота.
Работаем в одних трусах, время от времени обливаемся холодной водой.
     Наконец все упаковано, подвешено, загружено. Только сейчас замечаю, что
от леса на аэродром уже падают длинные тени, солнце  клонится  к  горизонту.
Быстро натягиваю комбинезон и бегу докладывать Ушакову, что экипаж и самолет
к пятому по  счету  вылету  готовы.  Комэск  не  скрывает  восхищения  нашей
расторопностью. Когда о готовности  доложили  все  экипажи,  Ушаков  уточнил
боевой порядок. Мне приказано лететь правым  ведомым  в  его  звене  и  быть
готовым при необходимости возглавить группу. Слева в  ведущем  звене  должен
идти комиссар полка. Левое звено в строю "клин"  поведет  старший  лейтенант
Павлюк, правое - старший лейтенант Гаврик. Ждать никого  не  будем,  кто  не
успеет к вылету, останется на земле.
     Едва добежал до своего самолета, как командир уже запустил моторы.
     - Запуск! - подаю команду  Кузьмину,  а  сам  быстро  надеваю  парашют.
Выруливаю машину на полосу и без  остановки  взлетаю.  Впереди,  примерно  в
километре, смутно вижу самолет Ушакова. Что-то уж очень неважная  видимость!
Ах, да - ведь сейчас сумерки! Значит, полет будет  ночным.  Плохо!  На  моем
самолете нет посадочной фары, даже не подвешены подкрыльные  пирофакелы,  на
случай посадки без прожекторов. А то, что я уже три месяца не  летал  ночью,
мне  и  в  голову  не  пришло.  Но  как  же  без   подсветки   садиться   на
неподготовленный к ночным полетам аэродром? Впрочем, теперь уже все равно  -
на землю быстро опускается ночь.  Догоняю  командира,  ориентируюсь  главным
образом по языкам выхлопов из  патрубков  двигателей  его  самолета.  Стоило
занять свое место в строю,  как  сразу  стало  легче:  такой  командир,  как
Ушаков, знает, что делает. С ним не пропадешь!
     Едва настроился на бодрый лад, как слышу вдруг  плаксивый  такой  голос
Аргунова. Будто говорит не боевой штурман, а черт знает кто. Смысл его  слов
и того хуже:
     - Товарищ командир! Я ночью никогда не летал. Поэтому карту  откладываю
в сторону и ориентироваться не буду.
     Я онемел от неожиданности. Хочу ответить, а нужных  слов  подобрать  не
могу. Как же так? Заместитель командира группы не будет знать, где он летит!
Значит, в нужный момент он (то есть я) не сможет заменить ведущего и, больше
того, не найдет своего аэродрома. Но ведь он  не  один  в  воздухе,  за  ним
пойдут  другие  экипажи.  Что  их  ждет,  если  ведущий  слеп?   Последствия
представить нетрудно, даже при самом бедном воображении.
     С трудом подавляю в себе  эмоции,  обдумываю  создавшуюся  ситуацию.  В
конце концов штурман действительно не виноват в том, что не летал  ночью.  И
разве я как командир не должен был подумать об этом раньше?  Однако  раз  уж
так получилось, надо что-то предпринимать. Что же именно?  Вернуться  домой,
пока сумерки не слишком  густые?  Но  это  значит  -  не  доставить  войскам
драгоценный груз, поставить их в  еще  более  тяжелое  положение.  И  вообще
немыслимо возвратиться на исправном самолете, не выполнив  боевого  задания.
Этому даже трудно подобрать название. Пожалуй, единственный выход  -  самому
вести ориентировку. Так и решаю.
     Немного отхожу в сторону, беру в правую руку карту и держу ее вместе со
штурвалом. Ориентироваться  в  наступившей  темноте,  сохраняя  одновременно
место встрою, очень трудно. Главная  надежда  все  же  на  командира  и  его
опытного штурмана Ивана Сомова - эти с пути не собьются. Да и ничего с  ними
не случится, чего это вздумалось мне представить себя в роли ведущего? Ночью
вражеские истребители отдыхают, а зенитчики стреляют больше  для  успокоения
совести.
     Как раз в этот момент в стороне засверкали разрывы  зенитных  снарядов.
Самолет слегка тряхнуло. Шальной снаряд. Бывает. Сейчас проскочим зону  огня
и снова станет тихо... Вдруг какая-то неведомая сила выбросила меня  вперед.
Убираю наполовину газ и в это время вижу, как машина комиссара полка  А.  Д.
Барышева с большим креном и со снижением отворачивает влево, а моя -  теряет
скорость. Самолет Ушакова снова выходит вперед. Похоже, что мы уже на боевом
курсе, но Аргунов после того злосчастного монолога все еще молчит, словно  в
рот воды набрал. Сомов открывает бомболюки, сбрасывает груз.  Чувствую,  как
освобождается от мешков и наш самолет. Ага, значит, Аргунов все же взял себя
в руки, вспомнил, что отправился не на прогулку. Спасибо, как  говорится,  и
на этом.
     Пилотировать облегченный  самолет  намного  проще,  но  в  сгустившейся
темноте карту пришлось  отложить,  все  равно  на  ней  не  видно  надписей.
Осматриваюсь по сторонам: ведомых звеньев  в  строю  нет,  видно,  действуют
самостоятельно. Теперь,  когда  задание  выполнено,  начинаю  разбираться  в
обстановке, проверяю показания приборов. Скорость  мала.  Неужели  опять  не
закрыты створки бомболюков? Нет, с люками порядок! Присматриваюсь к ведущему
и вижу, что идет он с правым  креном.  Значит,  самолет  Ушакова  поврежде