чередной  и  притом
наиболее плотной огненной завесы. Но майор Семенов на этот раз,  видимо,  не
учел, что радиус разворота группы больше, чем  одиночного  самолета.  Уже  в
ходе  разворота  ведомые,  не  готовые  к  столь  крутому  маневру,   начали
отставать. Строй распался, и я потерял эту группу из виду. Тем временем  мне
удалось высмотреть слева по курсу небольшую "прореху" в заградительном огне,
и  хотя  отклонение  влево  несколько  удлиняло  маршрут   полета,   грозило
отставанием от общей колонны, я все же принял решение  воспользоваться  этой
"брешью" и благополучно проскочил через нее со своими ведомыми.
     Выйдя из зоны зенитного огня, мы увидели лишь пять поредевших групп  из
шести. Я сразу начал искать пропавшую девятку в правом  секторе,  куда  она,
помнится, разворачивалась. Да, группа здесь, но...  Только  три  "пешки"  из
девяти жиденькой цепочкой летели над самым морем к линии  фронта.  Несколько
вражеских истребителей преследовали  эти  почти  беззащитные,  отставшие  от
колонны  самолеты,  и  вскоре  двух  из  них  фашистам  удалось   сбить.   А
пристроившиеся к нам на обратном маршруте истребители прикрытия ничего этого
не видели, на запросы по радио не отвечали - просто не  слышали.  Как  потом
стало известно, лишь командир группы на подбитом самолете с трудом перетянул
линию  фронта;  все  остальные  экипажи  девятки  были  потеряны,  и  только
несколько позже некоторые из них возвратились, как говорили тогда, в  "пешем
строю".
     В другом боевом вылете на порт Либаву наш полк следовал  в  дивизионной
колонне, на этот раз ведущим. Я возглавлял вторую девятку. Заходили опять  с
моря. Перед вылетом получили информацию, что до нас по  порту  нанесет  удар
бомбардировочный  авиационный  корпус,  которым   командовал   генерал-майор
авиации И. П. Скок. Это было единственное соединение, вооруженное самолетами
Ту-2 - несколько более скоростными и грузоподъемными, чем наши "пешки".  Они
поступили на вооружение уже в конце войны и потому не успели найти  широкого
применения в боях.
     Не помню почему, но так уж случилось,  что  мы  догнали  "Туполевых"  и
пристроились к ним: не то бомбардировщики генерала Скока опоздали с  выходом
на боевой курс, не  то  наш  ведущий  штурман  раньше  времени  дал  команду
разворачиваться на цель. Было ясно одно: такой колонной действовать  в  зоне
ПВО  Либавы  нецелесообразно.  Однако  изменить  уже  ничего  было   нельзя.
Оставалось лить поочередно преодолевать огненный смерч.
     До начала боевого пути все шло относительно нормально.  Плотные  группы
девяток следовали одна за другой. По флангам, а также выше и сзади  проворно
сновали  четверки  истребителей  сопровождения.   Связанный   общим   боевым
порядком, я основное внимание уделял маневрам ведущего "Туполевых"  и  своей
группы. Поэтому не заметил, как первые девятки Ту-2 стали на боевой  курс  и
вошли в облака разрывов. Когда впереди сверкнули яркие всполохи, я  взглянул
прямо перед собой и на несколько секунд буквально был ошеломлен: из  девяток
корпуса генерала Скока горело одновременно восемь самолетов. Что произошло -
оставалось непонятным. Во всяком случае, вражеских  истребителей  поблизости
не появлялось. Но факт остается фактом:  сразу  восемь  прекрасных  новейших
боевых машин, окутанных огнем и дымом, шли со  снижением,  не  сворачивая  с
боевого курса.
     Это было  потрясающее  зрелище.  Страшная  боль  сдавила  сердце,  ведь
многие, а скорее большинство,  из  летных  экипажей  уже  перешагнули  рубеж
вероятности остаться в живых. Однако ни один из них  не  свернул  с  боевого
курса, они до конца выполнили свой долг.
     Нет  ничего  более  ошибочного,  чем  представлять   летчиков   этакими
бодрячками, которым-де  все  нипочем.  Эпизоды,  подобные  описанному  выше,
тяжелым моральным грузом ложились не только на новичков,  но  и  на  опытных
воздушных бойцов. Каждый боевой вылет на Либаву  стал  своего  рода  суровой
проверкой  морально-волевых  качеств  летного  состава.  Правда,  никто   не
жаловался на трудности, не пытался спрятаться за спину товарища,  отсидеться
на земле. Но были заметны напряжение и внутренняя  тревога  членов  экипажей
при подготовке к таким вылетам. Единственный приемлемый выход из положения я
видел в том, чтобы до предела  загружать  летный  состав  выполнением  своих
нелегких обязанностей. Практически это выглядело следующим образом.
     Получив приказ о нанесении бомбового удара по порту  Либава,  я  строго
рассчитывал время от постановки задачи до момента сброса бомб. На постановку
задачи эскадрилье  затрачивалось  всего  5-6  минут,  так  как  маршрут,  на
прокладку которого в обычных условиях  уходило  больше  всего  времени,  был
постоянным. Уточнялись только боевой порядок и высота полета. После коротких
указаний сразу же подавалась команда "По самолетам!".  Выруливание  и  взлет
проводились в высоком темпе. В воздухе, если после набора высоты  оставалось
время,  приходилось  маневрировать,  создавая  определенные  трудности   для
ведомых,  с  тем  чтобы  отвлечь  их  внимание  от  раздумий   о   возможных
последствиях боевого вылета.
     При подходе к  Либаве,  едва  впереди  вставала  стена  заградительного
зенитного огня, эскадрилья энергичным разворотом, также требующим от ведомых
большого внимания и полного напряжения сил, выводилась  на  короткий  боевой
курс. Сбросив бомбы, сразу выполняли отвечающий  обстановке  противозенитный
маневр. И если удавалось найти "щель" в заградительном огне, то,  собравшись
в плотный боевой порядок, мы устремлялись в нее. Если  же  такой  "щели"  не
было, я подавал сигнал на размыкание, после чего экипажи, увеличив дистанции
и интервалы, шли напрямую,  на  повышенных  скоростях,  преодолевая  опасную
зону, и сразу же вновь собирались  в  плотный  боевой  порядок,  готовые,  к
отражению атак истребителей.
     Наступил новый, 1945 год. По-прежнему весьма сложная  метеорологическая
обстановка сковывала действия авиации. Низкая  облачность  и  частые  осадки
затрудняли вылеты. Систематические  вынужденные  перерывы  в  боевой  работе
отрицательно сказывались на настроении  летного  состава.  Ведь  регулярные,
ежедневные вылеты  позволяют  не  только  поддерживать  и  развивать  летные
навыки, но и способствуют моральной натренированности  воздушных  бойцов.  А
после большого перерыва входишь в зону сильного огня зенитной артиллерии или
атак  вражеских  истребителей  с  таким  ощущением,  будто  без  достаточной
тренировки медленно погружаешься в холодную воду.
     Нельзя было теперь использовать свободное время и  для  ввода  в  строй
молодых экипажей - в эскадрилье таких просто  не  было.  Все  ведомые  имели
основательную  подготовку  и   могли   наносить   бомбовые   удары   как   с
горизонтального полета, так и с пикирования, как одиночно, так и  в  группе.
Пикирование же звеньями считалось тогда показателем весьма высокого  боевого
мастерства.
     Но вот к середине  января  погода  несколько  улучшилась,  и  мы  вновь
нанесли бомбовый удар по скоплению транспортов в порту Либава. А  13  января
войска 3-го Белорусского фронта перешли в наступление в  Восточной  Пруссии.
Поэтому приказ командования о содействии наземным частям в прорыве вражеской
обороны был встречен с большим воодушевлением.
     15-18 января нашему полку удалось выполнить  несколько  сосредоточенных
бомбовых ударов по населенным  пунктам,  подготовленным  врагом  к  круговой
обороне. Судя по аэрофотоснимкам, после  нашей  "обработки"  два  из  них  -
Шталупенин и Пилькаллен - перестали  существовать.  Войска  фронта,  прорвав
сильную оборону, перенесли войну на вражескую территорию. Наши маршруты тоже
удлинились на запад, протянулись к городу Гумбипену (ныне  Черняховск),  где
воздушная разведка вскрыла крупное скопление неприятельских  войск.  Теперь,
действуя над вражеской территорией, мы внимательнее осматривали  пролетаемую
местность. Бросалось в глаза безлюдье. Тогда мы еще не знали,  что  немецкое
население под влиянием геббельсовской пропаганды  и  под  угрозой  расстрела
покидало села и города, уходило вместе с отступавшими войсками.
     В конце января наши бомбардировочные удары  были  перенесены  на  район
Кенигсберга. Советские войска методично продвигались вперед, обходя  крупные
насоленные пункты и узлы сопротивления. В одном из вылетов  после  удара  по
юго-восточной окраине Прусской крепости самолет Е. Петрова был снова  подбит
вражескими истребителями. Это произошло уже над расположением  наших  войск.
Подав команду Носову вести группу на свой аэродром, я пристроился к Петрову.
Сначала показалось, что машина ведомого  горит,  но,  подойдя  к  пей  почти
вплотную, я убедился, что это не пожар, а масляно-бензиновая  струя,  бьющая
из подбитого двигателя. Повреждение оказалось настолько серьезным, что вести
самолет "по горизонту" Петрову не удалось - машина быстро теряла  высоту,  и
вскоре летчик вынужден был посадить ее  на  перекопанном  канавами  огороде.
Сделал он  это  просто  мастерски,  благополучно  "вписал"  внушительный  по
размерам бомбардировщик  в  немыслимо  крошечный  прямоугольник  огорода.  Я
покружил  над  местом  посадки,  убедился,  что  экипаж  невредим,  и  решил
приземлиться на расположенном неподалеку аэродроме наших истребителей, чтобы
вывезти экипаж Петрова на своем самолете.
     Выяснив, чего ради мы к ним пожаловали, командир истребительного  полка
приказал выделить грузовую "полуторку", и вместе со штурманом Иваном  Жмурко
мы отправились  за  экипажем  Петрова.  Дорога  была  совершенно  безлюдной.
Гробовая тишина царила и в населенных пунктах. В одном из них мы  остановили
машину у большого скотного двора. В добротном, хорошо оборудованном строении
валялось более сотни убитых коров. В других местах скотные  дворы  оказались
сожженными вместе со всей живностью. Вот ведь как обернулась для  фашистской
Германии ее подлая "тактика выжженной земли"! Теперь  захватчики  жгли  свое
добро собственными руками.
     ...Экипаж  Петрова  застали  еще  на  месте,  хотя  он  собирался   уже
эвакуироваться. Вместе осмотрели поврежденный  самолет  и,  убедившись,  что
ремонту он не подлежит,  сняли  наиболее  ценное  оборудование,  вооружение,
погрузили на машину и тем  же  путем  вернулись  на  аэродром  истребителей.
Наступила ночь. Лететь на аэродром,  не  имеющий  ночного  старта,  не  было
смысла. Поэтому разместились на ночлег в одном из покинутых хозяевами домов.
     Вот уж когда поговорка "мой дом - моя крепость" предстала перед нами не
в иносказательном, а в прямом смысле: в добротных  каменных  стенах  на  все
четыре стороны были пробиты амбразуры. Выставляй пулеметы, и  долговременная
огневая точка готова. Похоже, что вся эта "фортификация" строилась давно, во
всяком случае задолго до  нашего  прихода  в  Восточную  Пруссию.  По  всему
чувствовалось, что не впервые германским милитаристам развязывать войны.  Не
впервые и терпеть крах. Отсюда и такая предусмотрительность.
     На следующее утро два наших экипажа на  одном  самолете  перелетели  на
свою базу. Петров сразу же получил новую машину и опять включился  в  боевую
работу, интенсивность которой  заметно  возросла  с  переходом  нашего  1-го
гвардейского авиакорпуса в подчинение командующего 15-й воздушной армией.
     В феврале и марте 1945 года полк поочередно наносил бомбовые  удары  по
объектам восточно-прусской и  курляндской  группировок  врага.  И  если  при
действиях над Пруссией явственно ощущалось полное господство нашей авиации в
воздухе, то воздушная обстановка в Курляндии  была  гораздо  сложнее.  Здесь
по-прежнему  исключительно  сильной  оставалась   противовоздушная   оборона
Либавы, в том числе и ее истребительное прикрытие. И это несмотря на  то  (а
может быть,  и  вследствие  того),  что  положение  зажатых  здесь  в  тиски
вражеских войск оказалось безвыходным, на прорыв морем или посуху  надежд  у
них тоже не оставалось. Вот и сражались здесь фашисты с отчаянием обреченных
перед лицом неотвратимого возмездия за невиданные злодеяния.
     11 февраля 1945 года мы понесли еще одну и очень тяжелую потерю.  Никто
из нас не видел, как это произошло, никто и ничем не  мог  помочь,  прикрыть
экипаж от вражеского удара. Далеко, очень далеко от нашего аэродрома погиб в
бою первый командир нашего полка Иван Семенович Полбин. Об этом сообщил  мне
один из офицеров его штаба, видимо знавший о нашей  переписке.  Письмо  было
коротким, без подробностей, и это давало какую-то  надежду,  какой-то  шанс,
что непоправимого  не  произошло.  Ведь  сколько  раз  возвращались  обратно
экипажи сбитых самолетов! Случалось это и  с  Полбиным.  Сейчас  тоже  нужно
только набраться терпения...
     Увы, сообщение о гибели командира соединения  генерала  Полбина  вскоре
было подтверждено. Действительность неумолима,  ее  не  подгонишь  под  свои
интересы. Вот только сердце не всегда способно  подчиниться  разуму;  как  у
матери, не верящей в гибель сына, как у сына, ожидающего возвращения отца.
     Для меня, как и для многих однополчан, Полбин был вторым отцом и первым
боевым наставником. Сколько замечательных  воздушных  бойцов  воспитал  этот
человек  из  легенды,  скольких  поднял  на  подвиги  своим  примером,   как
коммунист, командир, старший товарищ! Тяжела потеря. Но  этот  замечательный
человек оставил в памяти многих, очень многих  людей  светлый,  неизгладимый
след, вывел их на победный курс. Значит, он никогда не  умрет  в  сердцах  и
делах своих товарищей по оружию, учеников и последователей, на  его  примере
будут учиться науке побеждать новые поколения крылатых защитников Родины.
     ...В середине марта наше командование приняло очень  важное  решение  -
нанести  массированный  бомбовый  удар  по  всем  вражеским   аэродромам   в
Курляндии. Успех этого налета избавил бы нас от тяжелых потерь. К сожалению,
природа не  способствовала  выполнению  поставленной  задачи:  наши  полевые
аэродромы в большинстве своем к тому времени раскисли. Перегруженные бомбами
"пешки"  увязали,  недорулив  до  взлетно-посадочных  полос,   и   некоторые
авиачасти вообще не смогли взлететь. Растянувшийся взлет наших самолетов  не
позволил добиться внезапности удара -  важнейшего  условия  успеха.  Так,  к
моменту выхода двух наших  девяток  на  аэродром  Справа,  где  базировались
немецкие истребители - асы, там оказалось лишь пять-шесть самолетов,  и  то,
видимо, неисправных.
     Нетрудно понять огорчение экипажей, пробивавшихся  к  цели  сквозь  все
опасности, настроенных на бой, сконцентрировавших на выполнении задания  все
свои духовные и  физические  силы,  когда  они  убеждаются,  что  их  усилия
израсходованы почти впустую. Боевое  задание  наши  группы,  ведомые  П.  С.
Свойским и мной, выполнили, но большого ущерба врагу нанести не удалось. Что
ж, бывает и так. Война ведь, в конечном счете, это не только  противоборство
людей и техники, но и умов. Враг у нас был сильным  и  коварным,  с  большим
боевым опытом. В данном случае он оказался  хитрее,  сумел  вывести  авиацию
из-под удара. Но ведь это частный эпизод, не  способный  повлиять  на  исход
войны, которая уже была решена  в  пользу  нашего  великого  народа.  Тем  и
утешились, когда вернулись на аэродром после неудачного боевого вылета.
     В первых числах апреля начался штурм Кенигсберга. 6, 7 и 8 апреля  полк
разрушал оборонительные объекты врага непосредственно  в  городе.  Как  п  в
начале Белорусской операции, в воздухе одновременно находилась  масса  наших
бомбардировщиков, наносивших сосредоточенные бомбовые удары  в  ограниченном
районе. Самолеты Пе-2, Ту-2 и ДБ-ЗФ авиации дальнего действия шли  с  разных
направлений, сливаясь над Кенигсбергом в общий широкий  поток.  Над  мрачным
огрызающимся городом стоял  сплошной  дым,  озаряемый  огненными  всплесками
разрывов тяжелых авиабомб. Жалко  было  смотреть  на  него,  по  в  сознании
промелькнуло воспоминание о первом боевом вылете в июле 1941 года, о горящем
Смоленске, о разрушенном Сталинграде, о  разграбленной  советской  земле,  о
невозвратимых потерях друзей  и  близких,  и  это  начисто  смывало  чувство
жалости и вызывало непреклонное желание скорей добить ненавистного врага.
     12 апреля наш полк перебазировался на аэродром Гросс Шиманен.  Это  уже
непосредственно  на  немецкой   земле,   в   ста   километрах   юго-западнее
Кенигсберга. Собственно говоря, к этому пора было и  привыкнуть  -  добивать
врага  надлежит  на  его  территории.  Даже   авиация   дальнего   действия,
достававшая еще в сорок первом  до  Берлина,  подтянулась  сюда,  поближе  к
последним рубежам вражеской обороны. А нам -  фронтовым  бомбардировщикам  -
место определено самим названием.
     Гросс Шиманен - небольшой городишко. Но покинутый  местным  населением,
полуразрушенный, почерневший  от  копоти,  он  больно  смахивал  на  древнее
поселение,  откопанное  современными  археологами  где-нибудь  в   Нубийской
пустыне. Впрочем, у древних развалин, как правило, не сохраняются крыши.  Мы
же всем полком довольно сносно разместились в одном из  уцелевших  домов,  в
котором  не  столько  жили,  сколько  ночевали.  Напряженная  боевая  работа
привязала нас к аэродрому от зари до зари.  Дела  складывались  так,  что  и
городишко посмотреть как следует не удалось, хотя очень  хотелось  побродить
по его узким улочкам, понять, как и чем  /кили  здесь  люди,  среди  которых
выросли убийцы, человеконенавистники, ставшие слепым орудием в  руках  своры
бесноватого  фюрера.  За  недостатком  времени  этот  психоанализ   пришлось
отложить. Но как память о боях  в  этом  районе  осталась  фотокарточка,  на
которой наш замечательный полковой фотограф Иван Шемякин запечатлел  меня  и
Евгения Селезнева среди городских руин.
     С падением Кенигсберга сопротивление противника еще не  было  сломлено.
Продолжалась битва на Земляндском  полуострове.  Оставалась  в  руках  врага
военно-морская крепость Пиллау с  ее  многочисленными  фортами  н  небольшой
прибрежной полоской суши. Враг оборонялся упорно, с  каким-то  исступлением.
То, что он был еще силен и опасен, мы  постоянно  ощущали  на  себе.  Немало
оставили мы позади павших крепостей, но  Пиллау  оказалась  одним  из  самых
крепких орешков. Эту цитадель прикрывали густая сеть береговых и корабельных
зенитных батарей, истребители, базировавшиеся на  косе  Фриш-Нерунг.  За  12
дней боевых действий эскадрилья выполнила 480 боевых  вылетов,  обрушила  на
военно-морские объекты Пиллау  и  прикрывающие  его  форты  более  170  тонн
фугасных  бомб  крупного   калибра.   При   плохой   видимости   бомбили   с
горизонтального  полета,  а  в  более  благоприятных   метеоусловиях   -   с
пикирования. Зенитная артиллерия в районе Пиллау не ставила огневых завес  -
видимо, не хватало боеприпасов. Но сопроводительная стрельба велась с  такой
кучностью, что в зоне огня приходилось постоянно маневрировать,  ежесекундно
оценивать обстановку и немедленно реагировать на ее изменения.
     В ходе штурма  Пиллау  нашими  сухопутными  войсками  мы  с  20  апреля
пятисоткилограммовыми бомбами с  пикирования  подавляли  позиции  крепостных
орудий. К этому времени вражеские зенитчики как-то выдохлись и встречали нас
лишь  редкими  одиночными  выстрелами  -  не  то  "достреливали"   последние
боеприпасы, не то пребывали в состоянии шока, поняв, что близок конец.
     Завершались бои в районе  Земляндского  полуострова.  Судя  по  сводкам
Совинформбюро, войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов ворвались
в пригороды Берлина. Гитлеровская военная машина разваливалась  под  ударами
Советской Армии. Час  победы  стремительно  приближался.  Резко  сократилось
противодействие нашим ударам со стороны зенитной артиллерии и авиации врага.
     Какое-то пьянящее чувство охватило летный состав. У многих появились не
свойственные им  бравада,  этакая  лихость,  беззаботная  удаль.  С