Быстро накапливался  опыт,  росла  выучка.  Вскоре  первые  самолеты  с
объявлением  боевой  тревоги  стали  подниматься  в  воздух,  укладываясь  в
половину нормативного времени. А  части,  закончившие  обучение,  продолжали
убывать из Забайкальского военного округа к западным рубежам Отчизны.
     Вспоминается такой эпизод. В феврале 1941 года заместитель командующего
ВВС ЗабВО комбриг Г. И. Тхор ночью объявил полку  боевую  тревогу  и  только
тогда послал  на  полигон  команду  для  обозначения  цели,  чтобы  проверка
действительно оказалась внезапной. Так  как  полигон  находился  в  двадцати
километрах, то для приведения  его  в  готовность  требовалось  всего  около
полутора часов. Для нанесения же удара по целям с воздуха зимой, по расчетам
командования, авиаторам требовалось времени значительно  больше.  Каково  же
было  удивление  проверяющего,  когда  взлетевшее  первым   звено   старшего
лейтенанта  Ушакова  появилось  над  полигоном  задолго  до  прибытия   туда
полигонной  команды!  Только  позже  комбриг  узнал,   что   для   повышения
боеготовности в условиях суровой зимы майор  Полбин  приказал  круглосуточно
держать в непосредственной близости от самолетов горячее  масло  и  воду.  А
хорошо  тренированный  технический  и  летный   состав   обеспечил   быструю
подготовку самолетов к вылету.
     Несмотря на достигнутую  высокую  боевую  готовность,  учебные  тревоги
продолжались, и одна из них завершилась подъемом полка в воздух  с  посадкой
на полевом  аэродроме,  где  началась  интенсивная  тренировка  в  ночных  и
высотных полетах с бомбометанием по различным целям.
     В конце мая прибыло молодое пополнение.  Это  были  пилоты,  окончившие
нормальные военные авиационные училища с трехгодичным  сроком  обучения,  по
получившие при выпуске воинское звание "сержант". Вторая эскадрилья, которой
в то время командовал капитан Южаков, приняла двенадцать сержантов-пилотов и
приступила к вводу их в строй.  В  напряженной  повседневной  работе  как-то
незаметно пришла середина июня.
     Вечером 16 июня И. С. Полбин собрал руководящий состав (я  в  то  время
исполнял обязанности заместителя командира 2-й эскадрильи) и дал указание  о
повышении боеготовности на случай возможных  осложнений.  Разумеется,  мы  в
первую очередь подумали о каких-то новых  провокациях  со  стороны  японских
милитаристов, нрав которых нам  был  достаточно  хорошо  известен.  Командир
полка вылетел на боевом самолете в штаб округа, а мы  организовали  проверку
вооружения самолетов, готовности бомб к подвеске  и  улеглись  спать  только
глубокой ночью. А чуть свет в палатку прибежал посыльный и объявил о сборе в
штабе полка. Здесь уже были Полбин и начальник штаба майор М.  П.  Стадухин.
На усталом лице командира, особенно на лбу, пролегли резкие морщины.
     Руководящий  состав  полка  собрался,  а  Полбин  продолжал  озабоченно
изучать  с  майором  Стадухиным  какой-то  документ.   Так   длилось   минут
пятнадцать. Затем командир встал; в серых глазах его блеснули живые задорные
огоньки; усталости на лице будто бы и не бывало. Чеканя каждое слово,  майор
начал: "Объявляю решение Военного  совета  округа.  ...С  сего  момента  сто
пятидесятый скоростной бомбардировочный авиационный полк приводится в полную
боевую готовность. Штабу полка и командирам  эскадрилий  организовать  вызов
всех  отпускников".  Потом  последовали  конкретные   указания   о   порядке
дальнейшей работы.
     И вот - подношены бомбы,  заряжено  и  проверено  бортовое  вооружение,
самолеты рассредоточены, отработаны вопросы управления экипажами в  воздухе.
Не знаю, то ли им передалось настроение  командира  полка,  то  ли  мы  сами
уловили, что обстановка накаляется, но на стоянках самолетов не слышно  было
обычных  шуток,  смеха.  Вылет  мог  оказаться  и  боевым  -   ведь   теперь
империалисты объявляли о состоянии войны уже после нападения.  Так  было  на
Хасане и Халхин-Голе, так действовали немецко-фашистские заправилы в Европе.
     Но  на  этот  раз,  как  говорится,  все  обошлось.  Через   три   часа
напряженного ожидания последовала команда: снять  с  самолетов  боекомплект.
Затем полк поднялся в воздух и перелетел на базовый аэродром, где нас  сразу
же вновь собрал майор Полбин и приказал организованно, в самое сжатое  время
- не более трех суток - своими силами разобрать самолеты и  погрузить  их  в
эшелоны.
     Пожалуй, еще ни одна задача не казалась мне столь трудной, как  эта.  В
самом деле, нужно было расстыковать бомбардировщик на его основные 5 частей,
разъединить толстые жгуты проводов  электро-  и  специального  оборудования,
десятки трубопроводов, не потеряв, не перепутав при этом ни  одного  винтика
или шплинта, не нарушив изоляцию. Такую  работу  в  обычных  условиях  могли
выполнить лишь квалифицированные специалисты, причем далеко не так поспешно,
как предлагалось нам. Но приказ есть приказ. Недостаток опыта в такой работе
можно было восполнить только четкой организацией труда, строгим контролем.
     Быстро были созданы бригады во главе с командирами, каждая  из  которых
отвечала за свой участок. Мне довелось  руководить  бригадой  из  двенадцати
человек, которая расстыковывала  "Ф-1",  то  есть  переднюю  часть  фюзеляжа
самолета с бесчисленными  проводниками  от  приборного  оборудования,  кабин
летчика и  штурмана.  Кропотливая,  "ювелирная"  работа  по  разъединению  и
изоляции сотен проводников  чередовалась  с  переноской  вручную  громоздких
деталей  и  их  погрузкой  на  платформы.  Работа   шла   круглосуточно.   И
красноармейцы  и  командиры  уже  набили  на  руках  кровавые  мозоли,  едва
держались на ногах от усталости, по никто не жаловался не пытался найти дело
полегче. После трехчасового, "академического", часа  делали  перерыв  на  10
минут для приема пищи, которую подвозили нам прямо к самолетным  стоянкам  и
снова спешили к технике.
     За первые сутки при всем старании наша бригада  разобрала  только  один
самолет из двенадцати. Я пришел в отчаяние,  прикинув,  сколько  же  времени
понадобится,  чтобы  завершить  все   работы.   Но   переживания   оказались
преждевременными. У нас был уже некоторый опыт, и бригада  за  вторые  сутки
"освоила" семь самолетов. Только было  я  успокоился,  как  вмешался  новый,
непредусмотренный  фактор  -  усталость.  На  третьи  сутки  переутомленные,
засыпающие на  ходу  люди  резко  снизили  производительность  труда,  стали
неосторожны: появились ушибы и даже ранения. Пришлось  объявить  пятичасовой
перерыв, но ни у кого уже не было ни сил, ни желания идти в казармы  или  по
домам, терять драгоценные минуты  отдыха.  Улеглись  тут  же,  под  крыльями
самолетов, укрылись самолетными и моторными чехлами, плотно прижавшись  друг
к другу, и уснули, едва приняв горизонтальное положение.
     К исходу 20 июня,  в  установленный  приказом  срок,  вся  работа  была
закончена, самолеты разобраны  и  погружены  в  эшелоны.  Получили  указание
принять меры к маскировке. Подвезли несколько  вагонов  фанеры  для  укрытия
техники, но и здесь сказалось отсутствие необходимых в любом деле  знаний  и
навыков.  Каждый  работал  как  умел,  на  платформах   вырастали   какие-то
фантастические  надстройки,  способные   привлечь   внимание   даже   самого
нелюбопытного наблюдателя. К тому же сквозь  щели  в  "конструкциях"  упорно
поблескивал металл обшивки самолетов. Все же к полудню 21 июня справились  в
конце концов и  с  этой  задачей.  И  вот  только  теперь,  когда  вслед  за
изнурительным авралом наступила  пауза,  представилась  наконец  возможность
окинуть  взглядом,  оценить  выполненную  работу   и,   откровенно   говоря,
подивиться  человеческой  выносливости,  способности  мобилизовать  силы  на
достижение цели, которая сразу казалась практически невыполнимой.
     Поздно вечером 21 июня эшелон первой эскадрильи отошел  от  погрузочной
платформы в неизвестном для нас направлении. Мимо  провожавших  (а  собрался
почти весь остающийся  личный  состав  полка)  плыли  платформы,  увенчанные
уродливыми    фанерными     ящиками     с     неубедительными     надписями:
"Сельскохозяйственные машины". Думается, что настоящие тракторы  и  комбайны
никогда не перевозились в  подобной  "таре"  и,  тем  более,  не  охранялись
эскадрильей авиаторов. Подобную  нелепость  могли  породить  только  спешка,
наивность представления о некоторых вполне серьезных вещах, в данном  случае
о законах и правилах маскировки. Но тогда это было лучшее, на  что  мы  были
способны.
     Признаться, проводы оказались грустными. Так бывает  всегда,  когда  от
гармоничного целого отделяют, даже на время, какую-то  привычно  необходимую
частицу. Конечно, в практике военного дела такой случай вовсе  не  исключен,
но хотелось верить, что, разъехавшись порознь, однополчане снова  встретятся
в едином, сложившемся боевом коллективе.
     Нашей второй эскадрилье по плану предстояло убыть рано утром  22  июня.
Возбужденные обилием событий, командиры и красноармейцы поднялись ни свет ни
заря и, наскоро позавтракав, занялись последними приготовлениями к  отъезду.
Скоро эшелон был полностью подготовлен к отбытию, и я направился докладывать
об этом командиру эскадрильи, но он оказался у И. С. Полбина.
     В  приемной  командира  полка,  пока  его  адъютант  старший  лейтенант
Петренко докладывал о моем прибытии, я подошел к зеркалу и увидел свое и  не
свое обветренное, осунувшееся  лицо.  Но  на  размышления  по  этому  поводу
времени не оставалось. От И. С. Полбина  вышел  мой  командир  эскадрильи  и
объявил, что из-за неисправности железнодорожной ветки первый  эшелон  ночью
задержался на полустанке. По этой же причине и наше отправление  переносится
на вторую половину дня. Мне казалось, что капитан Южаков  сказал  далеко  не
все, что знал; его как будто что-то угнетало,  тревожило.  Но  мало  ли  что
может показаться...
     Командиров отпустили на два часа домой.  Я  тоже  пришел  на  квартиру.
Проверил еще раз все, что мне потребуется в "передвижных лагерях", куда,  по
официальной версии, лежал наш путь. Упаковал  в  чемодан  выходную  форму  и
третью  пару  сапог.  Словом,  экипировался  на   все   случаи   жизни,   за
исключением... войны. Быстро направляюсь к погрузочной  площадке.  И  вдруг,
словно схваченные намертво тормозами, ноги сами остановились. Мощный динамик
донес до слуха  и  только  потом  до  сознания  слова  московского  диктора:
"...Теперь, когда нападение на Советский  Союз  уже  совершилось,  Советским
правительством дан нашим  войскам  приказ  отбить  разбойничье  нападение  и
изгнать германские войска с территории нашей Родины..."
     Я стоял словно вкопанный и почти физически ощущал, как что-то  меняется
вокруг и во мне самом, как вся жизнь  перестраивается  на  какую-то  другую,
неведомую еще основу. Случилось нечто такое, чего ждали и все же не  верили,
что оно произойдет, а значит, внутренне оказались не совсем подготовленными.
Во всяком случае, не были готовы оценить сразу объем и возможные последствия
начавшейся войны.
     Сейчас, спустя многие годы, трудно  восстановить  в  памяти  всю  гамму
чувств и мыслей, поднятых  известием  о  вероломном  нападении  гитлеровской
Германии на нашу Родину. Наряду с естественной для каждого советского  воина
и патриота уверенностью в быстрой и решительной победе над врагом, не скрою,
было  и  состояние  некоторой  растерянности.  Нет,  не  испуга,  а   именно
растерянности. Так внезапный раскат грома заставляет одинаково  содрогнуться
и убеленного сединой старика, и юношу, и несмышленого ребенка.
     Впрочем, здесь, в Забайкалье, за тысячи километров от  западных  границ
СССР, где сейчас гремело сражение, казалось, что  соединения  Красной  Армии
уже отбили первую атаку, сами перешли  в  решительное  наступление,  и  если
нашему полку предназначено  двигаться  на  усиление  действующей  армии,  то
следует поторопиться, чтобы успеть принять участие  хотя  бы  в  завершающих
сражениях по разгрому врага.
     Из раздумья меня вывел Сергей Щербаков,  дружбе  с  которым  я  многому
обязан.  Выше  среднего  роста,  подтянутый,  энергичный,  он  покорял  всех
какой-то особенной простотой.  Светлые  волосы  и  слегка  заостренный  чуть
вздернутый нос придавали лицу летчика особую теплоту и человечность.  Служил
Сергей в четвертой  эскадрилье,  отправляющейся  после  нас,  но  сейчас  он
разыскал меня, чтобы попрощаться и пожелать удачи. Мы молча шли  к  эшелону,
думая каждый по-своему об одном и том же - о войне. Еще издали увидели,  как
наши  умельцы-механики  продолжали  выводить  на  фанерных  ящиках   крупные
подписи: "Сельскохозяйственные машины". Сразу вспомнился  недавний  аврал  и
стало обидно  за  его  никчемность  -  ведь  перелет  к  фронту  можно  было
осуществить во много раз быстрее и проще, чем разбирать самолеты, перевозить
их на громадное расстояние по железной дороге и затем вновь собирать  боевую
технику на новом, необжитом месте. Однако дело сделано, и эшелон под парами!
По команде быстро занимаем  места  в  "пульманах",  и  поезд  уносит  нас  в
сгущающиеся сумерки.
     На первой же остановке командир предложил мне, как  секретарю  партбюро
эскадрильи,  собрать  партийный  актив.   На   совещании   решили   наладить
разъяснительную  работу  с  личным   составом   по   вагонам,   организовать
коллективное слушание радио и читку газет. С тем и разошлись.
     Утомительно  тянулось  время  в  этом  казавшемся   бесконечным   пути.
Перегруженный эшелон вяло  продвигался  вперед.  Перед  каждым  из  великого
множества  тоннелей  нас  останавливала  железнодорожная  администрация,   и
специалисты всякий раз тщательно обмеривали наш негабаритный груз, заставили
разобрать часть фанерных сооружений и  наполовину  оголить  "сверхсекретный"
груз. Только через десять дней миновали Урал. На одной из маленьких  станций
3 июля слушали выступление по радио И. В. Сталина и впервые полно  узнали  о
тяжелых территориальных утратах, понесенных за короткий срок нашей Родиной.
     Несмотря на то что в докладе  главы  партии  и  государства  содержался
известный анализ причин сложившегося положения, разъяснять все  это  личному
составу было далеко по просто, когда сами агитаторы не во всем еще полностью
разобрались.   Слишком   долго   воспитывали   нас   в   духе   победоносных
наступательных операций.
     После  надоедливых  маневрировании  на  разъездах   и   станциях   наша
эскадрилья прибыла в приволжский городок и получила команду  на  выгрузку  и
сборку самолетов. Работа эта была такой же утомительной  и  сложной,  как  и
проведенная перед отъездом из Забайкалья. Но к 7 июля на стоянках эскадрилий
выстроились ровными рядами все исправные самолеты полка. Авиационная  часть,
"проколесив" чуть ли не через  всю  пашу  необъятную  страну,  вновь  обрела
крылья, способность к бою.
     Не помню от кого, по стало известно, что наш  150-й  полк  должен  быть
переформирован в две самостоятельные части, но 32 экипажа  в  каждой.  Номер
полка  останется  за  той  его  половиной,   которую   из   числа   наиболее
подготовленных экипажей формирует Полбин  для  ночных  действий.  Оставшиеся
экипажи образуют част  г,,  возглавляемую  нынешним  заместителем  командира
полка майором Клобуковым.
     В каждом  летчике  живет  известное  профессиональное  честолюбие.  Ему
хочется верить, что командиры замечают его успехи, надеются, что он способен
лучше других выполнить любое задание. Не вижу в этом  ничего  дурного,  если
летчик  действительно  умеет  хорошо  делать  то,  что  ему  положено,  если
стремится быть впереди, то есть как можно лучше  выполнять  свой  долг.  Вот
почему я уверен, что очень  многие  рассчитывали  попасть  в  группу  И.  С.
Полбина,  которой  наверняка  предстояло  выполнять  наиболее  ответственные
задания. Мечтал об этом и я.
     8 июля я готовился к  облету  своей  машины  после  сборки:  "прогонял"
двигатели. К стоянке  подъехал  майор  Полбин,  подождал,  пока  я  выключил
моторы, а  затем  отозвал  меня  в  сторону.  После  краткого  разговора  на
отвлеченные темы Иван Семенович предложил мне влиться в формируемый им  полк
особого назначения. Я, конечно, сразу же дал согласие. Из моего  экипажа  он
разрешил пригласить с собой только техника.
     Доложив о своем переходе капитану Южакову и оставив за командира  звена
старшего летчика младшего лейтенанта Орехова, я далеко но с  легким  сердцем
распрощался со  своим  замечательным  штурманом  звена  старшим  лейтенантом
Петровым, стрелком-радистом  сержантом  Коноваловым.  На  новом  месте  меня
встретили члены экипажа -  штурман  сержант  Николай  Филиппович  Аргунов  и
воздушный  стрелок-радист  сержант  Игорь  Валентинович  Копейкин.  Оба  они
производили хорошее впечатление. Николай Аргунов - плотный,  среднего  роста
сибиряк. Черные, как антрацит, волосы, смуглая кожа, темные подвижные  глаза
и широкие скулы крупного лица придавали ему мужественный вид человека старше
своих лет. Игорь Копейкин внешне резко отличался от Аргунова.  Он  был  выше
среднего  роста,  худенький,  с  маленьким  вздернутым  носом  на   открытом
приветливом лице.  Позже  я  узнал,  что  воздушный  стрелок-радист  хороший
физкулътурник,  причем  занимался  несколькими  видами  спорта:  волейболом,
гимнастикой, прыжками в высоту.
     Мой новый командир эскадрильи капитан Пасхин, его  заместитель  старший
лейтенант Ушаков и штурман лейтенант Николаев имели боевой опыт, участвовали
в боях против японских милитаристов и удостоились ордена  Красного  Знамени.
Высокие правительственные награды были  у  многих  авиаторов  подразделения.
Боевой  опыт,  приобретенный  ими  в  боях  в  районе  реки   Халхин-Гол   и
закрепленный в дни последующей  учебно-боевой  подготовки,  как  бы  заранее
предвещал успехи эскадрильи в сражениях с врагом.
     9  июля  первая  эскадрилья  150  сбап  (скоростного  бомбардировочного
авиаполка) особого назначения, взлетев десятью экипажами, в сомкнутом  строю
"клин" покинула приволжский  аэродром.  Маршрут  до  каждого  не  доводился,
экипажи следовали за ведущим. Но что такое? Командир ведет нас не к  фронту,
а совсем в другую сторону! Может быть, на западе аэродромы  закрыты  туманом
или на маршруте гроза, которую нельзя обойти? Однако с синоптической  картой
мы познакомились  перед  вылетом  и  подобных  метеорологических  явлений  в
обширном районе не обнаружили. Ну ладно, командиру виднее.
     Под крылом - малоориентирная равнина,  пересеченная  кое-где  оврагами,
грунтовыми дорогами; изредка проплывают мимо села. Посматриваю  на  полетную
карту - похоже, что скоро должен быть город Лебедянь.
     Вдруг ведущий дает команду на роспуск группы и  посадку.  Но  аэродрома
нигде не видно! Все же  перестраиваюсь  с  Ушаковым  в  правый  пеленг.  Жду
дальнейших распоряжений. Вижу  -  ведущий  прибрал  газ,  выпустил  шасси  и
снижается на узкую полоску убранной ржи у опушки леса. Заходим на посадку  и
мы. На выравнивании "прижимаюсь" к самому хвосту самолета Ушакова, чтобы  не
плюхнуться в высокую рожь. Машина плавно касается земли и, громыхая, катится
по ней.
     Вслед за командиром эскадрильи подруливаем самолеты  к  опушке  леса  и
быстро маскируем их ветками - ведь мы уже в пределах досягаемости  вражеских
воздушных  разведчиков  и  бомбардировщиков.  Об   этом   же   предупреждает
подчиненных  Пасхин,  требует  строго  соблюдать  правила   маскировки   при
передвижении,  воздержаться  от  беспорядочной   контрольной   стрельбы   из
пулеметов, по демаскировать стоянки освещением, кострами.
     10 июля - день подготовки материальной части. Раскрываем лючки, снимаем
моторные капоты и  приступаем  к  тщательному  поагрегатному  осмотру  всего
самолета. Стрелок радист Игорь Копейкин проверяет  рацию,  бортовое  оружие,
штурман Николай Аргунов - навигационное  и  прицельное  оборудование,  замки
бомбодержателей; техник Андрей