ловно  бы
соскочила какая-то защелка, державшая людей в постоянном напряжении,  и  все
вокруг озарилось розовым светом.
     Поддался этому благодушному настроению и я. Начал водить эскадрилью  на
Пиллау и форты, как на полигон,  равнодушно  поглядывая  на  редкие  разрывы
зенитных снарядов.  Без  всякого  маневра  подходили  к  боевому  курсу,  не
торопясь перестраивались в колонну или пеленг звеньев и с двух-трех  заходов
поражали заданную цель.
     Так было и в тот раз - 25 апреля 1945  года,  когда  я  повторно  повел
девятку на  подавление  крепостной  артиллерии  в  Пиллау.  Как  на  параде,
перестроил звенья в колонну и, погасив скорость, ввел самолет в пикирование.
В эту секунду я скорее почувствовал, чем осознал рывок самолета  в  сторону.
Тут же едкий дым окутал кабину, и в лицо ударила тугая струя воздуха.  Убрав
тормозные решетки, с разворотом вывожу самолет в горизонтальный полет и вижу
огромное лохматое облако, повисшее над точкой  ввода  в  пикирование.  Стало
ясно, что враг долго подстерегал нас, притупил нашу бдительность и  едва  не
нанес коварный и роковой удар.
     Убедившись, что самолет слушается рулей, я  осмотрелся,  Ведомые  четко
соблюдали строй, не оторвались, когда мне пришлось  выравнивать  машину.  Ну
что ж, начнем сначала...
     Второй заход выполняли по всем  правилам  военного  искусства,  как  бы
разбуженные неожиданным залпом. Маневр... еще маневр... крутое  пикирование,
энергичный вывод с разворотом. Бомбы легли точно в цель.
     Только  после  возвращения  на  аэродром  выяснили,  что   моя   машина
пострадала относительно немного: было повреждено остекление кабины и  правое
крыло. А вот ведомому - лейтенанту Шебеко досталось больше - из-за перебитых
трубопроводов гидросистемы ему пришлось выполнять посадку на фюзеляж.  Кроме
того, в обшивке насчитали более сотни пробоин.
     Приближалось  1  мая  1945  года.  Война  на  Земляндском   полуострове
закончилась, и от нечего делать стало скучновато. Прошел было слух, что  нас
могут нацелить на Берлин, но похоже, что авиации под Берлином было более чем
достаточно. Как же и где доведется нам  завершить  войну?  Неужели  придется
наблюдать ее завершающий этап со стороны? Памятуя, что всякое бывает,  стали
готовиться  к  первомайскому   празднику,   украсили   помещение   столовой,
разработали программу торжеств, обсудили меню. Впервые праздник солидарности
трудящихся готовились встречать мы за рубежом, на вражеской земле, к тому же
- в преддверии Победы. Поэтому хотелось,  чтобы  был  он  особенно  ярким  и
запоминающимся.
     А 1 мая, когда все уже настроились на торжество, рано  утром  поступило
указание о немедленном перебазировании полка в Литву  на  знакомый,  обжитой
аэродром Боричай. Во  второй  половине  дня  мы  уже  были  на  месте  и,  в
соответствии с приказом, приведены в полную боевую готовность. Понятно,  что
и праздничные торжества прошли  несколько  иначе,  чем  планировались,  -  с
учетом возможности вылета на боевое задание по тревоге,  но  мы  были  очень
довольны тем, что и в конце войны о нас не забыли.
     Однако шли дни, а боевых задач полку не ставили. 2 мая  войска  1-го  и
2-го Белорусских фронтов полностью овладели  Берлином;  успешно  развивались
наступательные операции и других фронтов, а  мы  все  сидели  на  аэродроме,
словно бы всеми забытые. От невольного ощущения  своей  ненужности  в  такой
решающий момент на душе становилось немного горьковато.
     Но вот вечером 7 мая я был вызван на КП полка и  (наконец-то!)  получил
боевую задачу, решению которой,  как  передал  мне  командир  полка  гвардии
подполковник П. С. Свенский, командование придавало особое  значение.  Нашей
разведке стало известно, что группа немецких асов, базирующаяся на аэродроме
Справа, готовилась к перелету в  Швецию,  чтобы  ускользнуть  от  возмездия.
Сорвать план врага можно было,  разрушив  бетонированную  взлетно-посадочную
полосу. Это и поручалось выполнить нашей 1-й эскадрилье.
     С этими асами у нас  были  особые  счеты,  поэтому  я  очень  тщательно
готовил свое решение, и,  когда  доложил  командиру,  оно  было  утверждено.
Замысел удара выглядел так: для обеспечения внезапности взлет выполнить  еще
в  сумерках,  бомбить  звеньями  с  крутого  пикирования   "пятисотками"   с
замедлением, что затруднило бы восстановительные работы поврежденной  полосы
и исключало взлет с нее истребителей.
     Рассчитали время вылета, чтобы появиться над целью с рассветом, и после
короткого отдыха запустили моторы еще в полной темноте. Учитывая, что  кроме
меня  ночью  на  Пе-2  никто  в  эскадрилье  не  летал,  пришлось  несколько
задержаться  на  полосе,  дожидаясь,  пока  ведомые,  осторожно  подсвечивая
фарами, выруливали на ВПП. Взлетали последовательно звеньями  с  включенными
аэронавигационными огнями. Сбор прошел быстро и организованно. Ну как тут не
восхититься мастерству экипажей, способных сделать даже то, чему их  еще  не
учили, но к чему обязывала боевая обстановка.
     В моем экипаже, как всегда,  летел  воздушный  стрелок-радист  старшина
Копейкин, теперь уже Герой Советского Союза, а штурманское сиденье  на  этот
раз занимал старший лейтенант Студнев Дмитрий Афанасьевич ~ один  из  лучших
навигаторов и бомбардиров эскадрильи. Он очень  точно  по  месту  и  времени
вывел девятку на цель, где наше появление оказалось  настолько  неожиданным,
что  зенитная  артиллерия  открыла  огонь  только  после  сброса   бомб,   а
истребители  вообще  не  взлетели,  даже  дежурные.  В  таких  благоприятных
условиях промахнуться было невозможно. И действительно, прямыми  попаданиями
бомб взлетная полоса была полностью выведена из  строя.  Так  и  не  удалось
немецким асам безнаказанно удрать  из  советской  Прибалтики  в  нейтральную
страну.
     Сразу же после возвращения на базу мы получили новую  боевую  задачу  и
после обеда двумя девятками  вылетели  на  уничтожение  артиллерии  врага  в
районе  Приэкуле.  Необычно  сильный,  но   беспорядочный   огонь   зенитной
артиллерии преградил нам путь. Умело маневрируя,  мы  прорвались  к  цели  и
успешно отбомбились. Казалось, вылет прошел отлично,  без  происшествий:  ни
один  экипаж  не  отклонился  от  боевого  курса,  никто  не  докладывал   о
повреждениях или неисправностях; девятки возвращались  на  свой  аэродром  в
четком боевом строю.
     Но на обратном маршруте один  из  экипажей  запросил  на  старт  машину
"скорой помощи". Этого у нас никогда не было. Оказалось, что еще при подлете
к цели осколком зенитного снаряда был тяжело ранен воздушный  стрелок-радист
старшина Виктор Гусев. Мужественный воин никому не сказал об этом, чтобы  не
отвлечь экипаж от решения боевой задачи, не вынудить его к выходу из боевого
порядка, пока не сброшены бомбы.
     Как описать, что все мы пережили, когда этот герой скончался  на  руках
своих товарищей? Он погиб как солдат на боевом посту, не дожив одного дня до
Победы, к которой тел через огонь всей Великой Отечественной войны.  В  1941
году Виктор Гусев еще юношей вступил в бой за Родину, имел на  своем  личном
счету около десятка сбитых вражеских истребителей  и  был  увенчан  четырьмя
орденами и  многими  медалями.  На  9  мая  мы  наметили  похороны  славного
воздушного бойца-гвардейца на литовской земле.
     Ми с Селезневым долго ворочались в  постелях,  вспоминая  прошлые  бои,
павших фронтовых друзей. Уснули только перед рассветом, и  почти  тут  же  в
коридоре перед нашей маленькой  комнаткой  послышался  разноголосый  шум,  а
затем громкий, какой-то необычный стук в дверь. В принципе это  мог  быть  и
посыльный из штаба. Но для вызовов у нас  имелся  полевой  телефон,  который
стоял на тумбочке между койками. Быстро  вскочив  с  постели,  я  машинально
включил маленькую лампочку, питавшуюся от самолетного аккумулятора, хотя  на
улице уже начинался рассвет. За окном  гремели  залпы  зенитного  дивизиона,
прикрывающего аэродром, трещали автоматные очереди, хлестко  били  винтовки.
Давненько не доводилось слышать подобную какофонию.  Года  три  назад  такой
"аккомпанемент"  означал  по  меньшей  мере  налет  на  аэродром  фашистских
бомбардировщиков, отражение воздушного десанта или прорвавшихся танков.
     Но сейчас, еще не вполне оправившись от сна, мы с Евгением Васильевичем
каким-то внутренним чутьем уже осознали, что пришла Победа.
     Победа! Быстро оделись, открыли дверь... и попали  в  объятия  ликующих
друзей, вместе с которыми  прошли  трудный  солдатский  путь.  В  это  время
позвонил по телефону оперативный дежурный и под грохот канонады, от  которой
звенело в ушах, подтвердил весть о капитуляции Германии.
     Находиться в тесной комнатушке в такой момент стало просто невмоготу, и
мы, отчаянно толкаясь в дверях, наделяя друг друга дружескими,  но  довольно
увесистыми тумаками, вывалились наружу. Наверное, со стороны  наша  компания
была похожа на группу расшалившихся школьников.
     Буйное веселье прервало приглашение к столу. Говорят, чудес на свете не
бывает. Хотел бы я послушать, что сказали бы такие скептики, увидев накрытые
на рассвете  столы.  Можно  было  подумать,  что  наши  снабженцы  узнали  о
предстоящей капитуляции  Германии  раньше  Верховного  Главнокомандования  и
заблаговременно приготовились к встрече этого события. Откуда только взялись
белоснежные накрахмаленные скатерти, а  на  них  яства,  не  предусмотренные
никакими нормами даже летного довольствия.
     Мы  собрались  за  праздничным  столом  как  большая,  дружная   семья,
сцементированная до гранитной крепости фронтовым  братством,  единой  волей,
одним дыханием. Летчики, штурманы, техники, стрелки-радисты поднимали тосты,
иногда перебивая друг друга, сбиваясь от обилия чувств, воспоминаний, планов
на будущую мирную жизнь. И словам, и мыслям было тесно в это  необыкновенное
утро.
     Если бы записать на магнитофонную пленку все, что  было  сказано,  все,
что вспомнили, получилась бы яркая история  полка.  Каждое  слово  брало  за
живое, заставляло заново пройти через годы и  испытания,  увидеть  мысленным
взором павших героев, бесконечно дорогих и неповторимых.
     Сидя за этим необычным праздничным столом, я снова и снова  прослеживал
в памяти пройденный  путь.  Как  когда-то  не  хотелось  верить  в  то,  что
гитлеровская Германия напала  на  нашу  Родину,  так  и  теперь,  под  звуки
продолжающейся канонады, не верилось в окончание войны.
     В памяти воскрешались события долгих огненных лет, неудачи и поражения,
тяжелые нескончаемые  потери  близких  боевых  друзей.  Какая-то  внутренняя
нестерпимая боль жестким комом подкатывалась к горлу, затрудняя дыхание. Вот
и за этим столом из четырех десятков офицеров лишь  трое  начинали  войну  в
сорок первом. Из Героев Советского Союза - Виктор Ушаков и Андреи  Хвастунов
работали  в  Московской   инспекции   ВВС,   Филипп   Демченков   учился   в
Военно-воздушной  академии,   Григорий   Фак   работал   старшим   штурманом
бомбардировочной  авиационной  дивизии.   Но   даже   выдвижение   некоторых
воспитанников эскадрильи на высокие посты  не  приносило  утешения,  слишком
дорогой ценой досталась нам победа. Ценою жизней храбрых и  преданных  своей
Родине сыновей достигнут мир.
     Многих не было среди нас, они пали в боях, но до конца  выполнили  свой
долг и сделали сверх того, что требовала от них боевая обстановка. Всего три
дня назад мы на очередном партийном собрании  подвели  итоги  боевой  работы
подразделения. 2700 успешных боевых вылетов, что составляет больше  половины
ударов  по  врагу,  выполненных  полком,  совершили  воины   эскадрильи.   В
ожесточенных  боях  с  озверевшими  немецко-фашистскими   захватчиками   1-я
эскадрилья всегда составляла основную ударную силу полка.  В  самые  тяжелые
бои начального периода войны ее водили Александр  Архипович  Пасхин  и  Иван
Семенович Полбин. Это они заложили славные боевые традиции, своим умением  и
личным мужеством сцементировали боевой коллектив.
     В жестоких боях с озверелым врагом нередко  нарушался  крылатый  боевой
строй. Вражеские истребители и зенитная артиллерия вырывали одного за другим
опытных воздушных бойцов. Порой казалось, что подразделение отброшено  назад
и не сможет  скоро  оправиться  под  ударами.  Но  на  смену  павшим  героям
становились молодые воины и делали все, чтобы не уронить честь и достоинство
боевого коллектива. Ведь только вчера эти безусые, но уже опытные  воздушные
бойцы совершили подвиг, не  дали  удрать  гитлеровским  асам  в  нейтральную
страну. Этот подвиг войдет очередной  славной  страницей  в  историю  нашего
гвардейского полка. В голове пронеслись немного перефразированные  слова  из
песни:
     ...За вечный мир, в последний бой
     Летит стальная эскадрилья
     Родина высоко оценила ратные подвиги воинов  эскадрильи.  В  ее  боевом
строю выросли и воспитались девять Героев Советского Союза из одиннадцати  в
полку. Личному составу подразделения было вручено 228 боевых орденов, из них
- восемнадцать орденов Ленина и восемьдесят семь орденов Красного Знамени...
     Память восстанавливает образы  хорошо  знакомых  и  бесконечно  близких
боевых товарищей, с которыми в одном строю пройдены  трудные  дороги  войны:
Пасхин, Щербаков, Маслов, Николаев, Лебедев, Родин, Кожухов, Сачков, Гаврик,
Трантин,  Дуркин,  Нечай,  Киселев,  Бондарев,  Гречуха,  Аргунов,   Карпов,
Гусев... И среди многих имен, как на особом пьедестале,  возвышается  фигура
Ивана  Семеновича  Полбина,  безумно  храброго,  на  редкость  талантливого,
безупречно честного, волевого н  требовательного,  беспредельно  человечного
командира и бойца.
     Я встал и поднял бокал за Полбина  и  полбинцев.  Все  поднялись  из-за
стола и с чувством благодарности подходили ко  мне,  к  своему  командиру  и
старшему боевому товарищу. Некоторые офицеры пытались говорить о моих личных
заслугах, но все это проносилось мимо сознания и таяло  в  пространстве.  За
столом воцарилась необычная тишина...
     В памяти опять, словно кадры  документального  кинофильма,  проносились
события, эпизоды, факты... Первый боевой вылет... Первый командир эскадрильи
- Александр Архипович Пасхин. Именно ему, направившему свой подбитый самолет
на танки  врага,  совершившему  огненный  таран,  защищая  Родину,  хотелось
отрапортовать о том, что мне довелось  во  главе  его  эскадрильи  дойти  до
победы...
     Наконец,  очнувшись  от   нахлынувших   чувств,   я   окинул   взглядом
присутствующих. Застолица оживилась.
     Мои милые боевые товарищи,  я  готов  каждого  из  них  расцеловать  за
доверие  и  дружбу.  Все  они  молоды,  но   грудь   их   украшают   высокие
правительственные  награды,  свидетельствующие  о  боевых   заслугах   перед
Родиной. Жмурко, Носов, Шебеко, Малеев, Панасюк, Игорь и Георгий  Копейкины,
Студнев, Джинчарадзе, Едаменко, Петров, Козлов,  Юшков,  Фомичев,  Ивакин...
Большинство из них формировались как воины у меня на глазах, вместе со  мной
ходили в атаки, пробиваясь сквозь огненные  заслоны  врага.  Каждый  из  них
наделен  своим  характером,  своими  Особенностями,  только  ему   присущими
качествами. Пожалуй, лишь одно, но  самое  главное,  было  общим:  любовь  к
Родине и  ненависть  к  врагу.  Имении  эти  глубокие  чувства,  воспитанные
ленинской партией, позволили мне, их командиру, добиваться успехов  в  боях.
Спасибо им за то безграничное доверие, которое они миг всегда оказывали,  за
безропотность в преодолении тягот  военной  жизни,  за  выдержку  и  умение,
проявленные в боях.
     За праздничным столом сидели победители, по рядом с нами присутствовали
на этом торжестве и те, кто не дожил до Победы, но навечно, на все  времена,
остался в боевом строю немеркнущим и непобедимым.
     Объявив по указанию командира полка всем выходной день, я отправился на
командный пункт. На самолетных стоянках  было  поразительно  тихо:  ни  шума
моторов, ни позвякивания гаечных ключей, ни деловой суеты механиков.  Только
вечное, как жизнь, пение птиц, которых  мы  уже  давно  разучились  слушать,
напоминало о приближении лета. Рядом с землянкой КП стоял чуть ли не впервые
за всю войну зачехленный трудяга У-2.
     Выслушав доклад оперативного дежурного, я зашел на командный  пункт.  И
здесь все резко переменилось. Комнаты штаба были  пустынны.  Только  старший
штурман полка гвардии майор Тимофей Трифонович Конопацкий звонил кому-то  по
телефону. Увидев меня, он  обрадовался  и  показал  фотопланшеты  вчерашнего
удара по аэродрому Сирава. На снимках  было  отчетливо  видно,  что  воронки
буквально  вспахали  взлетно-посадочную  полосу.  На  стоянках  горело  пять
"фокке-вульфов". Сработали хорошо. Я заметил старшему штурману,  что  теперь
эти документы уже никому не нужны.  Однако  Конопацкий  не  только  считался
мастером  бомбовых  ударов,  но   был   дисциплинированным,   исполнительным
офицером. Он начал упрашивать меня отвезти фотопланшеты в штаб  дивизии.  Не
дозвонившись до командира и начальника  штаба  полка,  я  нехотя  согласился
доставить планшеты в город Шадов, в  штаб  5-й  гвардейской  Краснознаменной
Оршанско-Витебской   бомбардировочной   авиационной   дивизии.   С   помощью
оперативного дежурного расчехлил самолет У-2, запустил и  прогрел  мотор  и,
взяв на борт Конопацкого с его секретными рулонами  фотопланшетов,  взлетел.
Спокойное тихое утро веяло прохладой и запахами хвойного леса.
     Через полчаса мы уже приземлились возле  штаба  дивизии.  К  сожалению,
принять наши фотопланшеты было некому. У дежурного печати  не  оказалось,  а
других должностных лиц не застали на месте. Потеряв добрый час  времени,  мы
со своим деликатным грузом отправились в обратный путь.
     ...10 мая 1945 года группа офицеров выехала  на  места  минувших  боев.
Уточнили маршрут. Решили по  пути  в  Либаву  заехать  на  аэродром  Сираву.
Прибыли туда к полудню, как раз в то  время,  когда  на  аэродроме  работала
комиссия по приему  военнопленных  и  вооружения.  В  строю  стояли  матерые
фашистские  летчики.  Средний  возраст  -  30-35  лет.  Почти  у  каждого  -
три-четыре Железных креста, множество медалей, среди которых  и  такие,  как
"фюр винтершляхт нах Остен" - за зимний поход на восток. Ничего не скажешь -
арийская элита: откормленные баловни рейхсминистра Геринга! Правда, сейчас с
них уже слетела мишура высокомерия, обмякли фигуры,  но  в  потухших  глазах
время от времени мелькали злобные искорки. Нет, не такого финала  ждали  эти
преданные выкормыши фюрера!
     Здесь мы узнали и о том, что после  нашего  удара  и  вывода  из  строя
полосы  командир  группы  все-таки  попытался  взлететь  с  очень  короткого
уцелевшего участка и потерпел катастрофу, несмотря на то что истребитель был
максимально облегчен. Последовать  его  примеру  никто  не  решился.  Каждый
предпочел спасти свою шкуру сдачей в плен.
     На следующий день осмотрели позиции зенитной  артиллерии,  прикрывавшей
Либаву. Здесь все говорило о нашем недавнем противоборстве  -  развороченные
орудия, разрушенные портовые сооружения и затонувшие корабли, мачты  которых
торчали из воды.
     Повсюду  на   пути   нашего   следования   встречались   части   бывшей
немецко-фашистской  армии,  построенные,  с  вычищенным  оружием.  Командиры
подразделений по списку сдавали подчиненных в плен представителям советского
командования. Со  стороны  это  выглядело  даже  парадно:  посыпанные  белой
известью ровные дорожки, поставленные под одним углом стволы орудий, офицеры
и  солдаты  в  приемлемом  для  торжественного  церемониала  виде.  Впрочем,
думается, на парадность  происходящего  победители  и  побежденные  смотрели
разными глазами. Встретились на пути "оформленные"  немецкие  подразделения.
которые с песнями следовали по направлению к Риге. Что ж, жизнь есть  жизнь!
Гарантии советского командования, что сдавшимся в плен она будет  сохранена,
больше всего устраивали бывших когда-то грозных завое