кипажам впервые  за  годы  войны  выдали
сухие пайки. Оставлено было и несколько боекомплектов.
     Лишенный  рачительного  хозяина,  аэродром   Зубово   стал   напоминать
цыганский табор. Вдоль опушки леса громоздились штабеля бомб. В  стороне  от
самолетных стоянок дымились  костры,  на  которых  готовилась  разнообразная
пища. Оружейный мастер нашего экипажа Максим Илларионов ухитрялся даже  печь
блины с "дымком".
     Летный и технический состав работал  слаженно.  Обстановка  осложнялась
только тем, что в  районе  базирования  стали  появляться  остатки  разбитых
вражеских частей. Некоторые группы  насчитывали  до  ста  человек.  Пришлось
организовывать засады и устраивать облавы. В одном из  таких  ночных  рейдов
участвовал и я. Мы разоружили тогда 18 немцев. Правда, они сдались  без  боя
и, как мне показалось, были даже рады  нашему  появлению.  А  мы  радовались
быстрому приближению полного разгрома врага.
     В середине июля войска 1-го  Прибалтийского  фронта,  продвигавшиеся  к
Риге, вступили на территорию Литовской ССР. К этому времени наш БАО закончил
подготовку полевого аэродрома в районе станции Крулевщина.
     13 июля полк получил приказ  о  перебазировании.  С  утра  погода  была
сносной: переменная облачность  высотой  300-400  метров  при  видимости  до
четырех километров. Но  после  взлета  нашей  эскадрильи,  которая  замыкала
боевой порядок, видимость стала  резко  ухудшаться.  Мутная  пелена  размыла
ориентиры, прижала самолеты к земле. Стрелка высотомера вскоре  заколебалась
около цифры 50, а впереди облачность почти смыкалась с  землей.  Для  полета
девяткой  такие  метеоусловия  были  слишком  сложны,  и  я  принял  решение
произвести посадку на запасном аэродроме Толочин. Правда, нас  предупредили,
что туда сейчас перебазируется одна из частей авиации дальнего действия,  но
другого выбора у меня не было.
     Плавно развернувшись, чтобы не потерять ведомых, беру курс на  запасной
аэродром. Довольно скоро выясняется, что и над ним  погода  плохая.  Все  ли
справятся с посадкой в этих условиях?
     Перестраиваю девятку в правый пеленг, но  не  распускаю  ее,  даю  лишь
сигнал - вдвое увеличить  интервалы.  Захожу  сам,  за  мной  на  расстоянии
визуальной  видимости   следуют   цепочкой   остальные   самолеты.   Штурман
внимательно следит за ними и о каждом докладывает  мне.  Оба  волнуемся,  но
помочь ведомым  можем  только  личным  примером  да  примитивными  условными
сигналами - покачиванием с крыла на крыло. Ведь командной радиосвязи  у  нас
вес еще не было, а передачи через рации стрелков-радистов теряли  бы  всякий
смысл из-за неоперативности.
     Зная, что взлетно-посадочная полоса в  Толочине  хорошая,  я  приземлил
машину в ста метрах за посадочным знаком и не  стал  тормозить  на  пробеге,
чтобы создать ведомым  более  благоприятные  условия  для  посадки.  Самолет
остановился у самой границы ВПП. Когда я развернул его на рулежную  дорожку,
штурман доложил, что замыкающий бомбардировщик нашей девятки уже катится  по
аэродрому.
     Прямо со стоянки направился  на  командный  пункт  полка  АДД.  Он  уже
работал вовсю. На карты  наносилась  обстановка,  принимались  и  отдавались
распоряжения. Мне нужно было немногое - доложить  своему  командованию,  где
приземлилась группа, договориться о заправке самолетов бензином и  накормить
людей. А в гостинице мы не нуждались, летом всегда  устраивались  спать  под
самолетами.
     Но отношение, с которым мы столкнулись здесь, буквально вывело меня  из
равновесия. Узнав, что наша группа принадлежит к Военно-Воздушным  Силам,  а
не к авиации дальнего действия,  нам  отказали  буквально  во  всем.  Причем
сослались на некое "указание сверху". От  такой  нелепости  я  сначала  даже
растерялся: ведь в конце концов не на экскурсию сюда прилетели!
     Я немедленно пошел на почту и в  рамках,  допустимых  открытой  связью,
доложил о создавшемся положении. Как и следовало  ожидать,  в  ответ  пришло
указание накормить личный состав и заправлять самолеты. Однако настроение  у
наших ребят было уже изрядно испорчено. К счастью, только настроение,  а  не
боевой настрой. Да и отходчив русский человек.  Вскоре,  вспоминая  об  этом
досадном происшествии, однополчане больше  шутили,  чем  злились.  На  войне
расходовать злость на своих - преступное расточительство,  ее  нужно  беречь
для боя с врагами.
     15 июля эскадрилья перебазировалась на аэродром Слобода. Но и отсюда мы
с трудом дотягивали до  целей,  особенно  до  станции  Скопишкис,  где  было
обнаружено большое скопление живой силы  и  техники  врага.  Поэтому  недели
через две полк перелетел в Козяны, выиграв тем самым около сотни километров.
Однако резерва из-за чьей-то халатности хватило всего на несколько  дней.  В
конце первой  декады  августа  он  оказался  полностью  исчерпанным,  боевые
действия пришлось временно прекратить.
     Когда мы привели в надлежащий порядок машины, нам предоставили выходной
день. Рядом с аэродромом  протекала  небольшая  речушка.  Авиаторы  группами
поочередно ходили купаться, а нага экипаж, вооружившись бреднем,  раздобытым
Кузьминым, отправился ловить рыбу.  Рыбалка,  помнится,  оказалась  довольно
добычливой, обильный улов сразу же заложили  в  общий  котел.  Уха  варилась
отменная...
     Но война, о которой мы на  какое-то  время  забыли,  напомнила  о  себе
совершенно неожиданно... При купании  кто-то  из  группы  лейтенанта  Носова
нашел на дне реки гранату РГД, густо  облепленную  илом.  Сразу  же  нашлись
любители острых ощущений.  Стали  метать  находку.  Но  она  не  взрывалась.
Завладев опасной игрушкой, С. А. Носов с видом знатока стал ее  потряхивать.
Раздался взрыв, и незадачливый "знаток" пехотного  оружия  лишился  большого
пальца правой руки. К счастью, сработал только детонатор.
     Лейтенанта Носова следовало бы, конечно, строго наказать, но сразу  это
сделать было неудобно: его отправляли  в  лазарет.  Когда  нее  он  вернулся
оттуда, решили ограничиться разговором.
     Купание и рыбалка, разумеется, - только  эпизоды  периода  вынужденного
"антракта" в  боевых  действиях.  Все  это  время  шла  напряженная,  хорошо
организованная учеба летного и  технического  состава.  Обобщался  фронтовой
опыт, разрабатывались новые тактические  приемы,  проводились  теоретические
конференции. Мы старались использовать все многообразие средств  пропаганды.
Большую помощь нам оказывала фронтовая и армейская печать.
     13 тот период пришел  приказ  о  назначении  командиром  полка  бывшего
командира 3-й авиаэскадрильи гвардии майора П. С. Свенского.
     Павел  Семенович  хорошо  проявил  себя  в  боях,  умело  водил  группы
различного состава. И по возрасту он был несколько старше других  командиров
эскадрилий.  Мы  искренне  пожелали  ему  успехов   в   руководстве   боевым
коллективом. Правда, Свенский не был так  подготовлен.  как  Иван  Семенович
Полбин, но от своих предшественников - Новикова, Борцова и  Панкова  выгодно
отличался тем, что хорошо знал тактику,  не  проявлял  колебаний  в  трудные
минуты, любил и умел работать с людьми.
     24 августа нам приказали готовиться к перебазированию на аэродром Субоч
Литовской ССР. В один из этих дней мне предложили ввести  в  строй  молодого
летчика младшего лейтенанта В. Едаменко. В эскадрилье  как  раз  недоставало
одного командира экипажа, и я согласился, несмотря  на  то  что  в  соседнем
полку Едаменко не допустили к самостоятельным полетам на Пе-2.
     25 августа команды  на  перебазирование  все  еще  не  поступило,  и  я
попросил разрешения у командира полка начать провозные полеты со своим новым
подчиненным. Следует отметить, что крайне ограниченный по размерам  аэродром
Козяны был еще и неудобным  для  полетов:  взлетно-посадочная  полоса  имела
уклон к реке, а с другой стороны упиралась в овраг. Справа и  слева  от  ВПП
кучно стояли самолеты двух полков.
     Итак, готовимся к полету в зону. Едаменко с вполне объяснимым волнением
докладывает о готовности. Я внимательно смотрю на молодого паренька и думаю:
чем же он виноват, если его не научили как следует  летать  на  этой  весьма
сложной боевой машине? Что будет, если и я сделаю вывод о нецелесообразности
его дальнейшего летного обучения? И заранее  решаю  сделать  все  для  того,
чтобы подготовить его к боевым действиям.
     На взлете Едаменко слишком робко управлял самолетом. Но его  дальнейшие
действия мне  понравились.  Выполняя  команды,  летчик  очень  решительно  и
достаточно чисто выписывал глубокие виражи. Даже переворот  через  крыло  он
пусть не совсем уверенно, но сделал.
     Закончив пилотаж, мы пошли на посадку. И тут  случилось  неожиданное  -
отказали тормоза. Теперь уже не только малоопытный летчик, но  и  инструктор
ничего  не  смог  сделать.  Мне  оставалось  только  выключить  двигатели  и
наблюдать. Докатившись до границы ВПП, самолет плавно спустился в неглубокий
овраг и встал на нос.
     Выйдя из машины, я увидел погнутые воздушные винты и подавленного горем
Едаменко. Скоро вокруг самолета собрался технический состав, пришел  инженер
эскадрильи  капитан  Наталии.  Быстро  установили  причину  случившегося   -
отсоединение воздушного шланга тормозной системы. Но  важно  было  решить  и
другой, более серьезный вопрос: как восстановить учебно-боевой самолет, если
на складе нет запасных воздушных винтов?
     Каталин  предложил  выровнять  изогнутые  винты  на  пнях   деревянными
молотками. Выкатили самолет из оврага, сняли изуродованные винты,  и  работа
закипела. А через пару часов мы уже опробовали двигатели. Самолет стал снова
пригодным к полетам. Кажется, все получилось легко и  просто.  Но  ведь  это
чудо:  на  глазок,  без  специальных  приборов  и   оборудования   выправить
трехлопастные  металлические  винты,  требующие  в  любом  случае  ювелирной
балансировки. Вот вам и пресловутый "русско-балтийский  способ",  о  котором
иронически поговаривали некоторые, видя, как техники орудуют "кувалдочкой  и
зубильцем". А они-то на поверку оказались настоящими кудесниками.
     В этот день  мы  выполнили  еще  пару  полетов,  а  на  следующий  я  с
удовлетворением выпустил младшего лейтенанта Едаменко самостоятельно. Оба мы
были рады успеху, но я, кажется, больше, чем мой ученик. Как ни говорите,  а
приятно сознавать, что не  ошибся  в  человеке,  помог  ему  найти  себя.  В
дальнейшем Владимир Едаменко стал настоящим мастером бомбовых ударов.
     26 августа во второй половине  дня  полк  перебазировался  на  аэродром
Субоч и  включился  в  боевую  работу.  Мы  обеспечивали  наступление  наших
наземных войск на рижском и мемельском направлениях, а также  на  границе  с
Восточной Пруссией. Действия 1-го гвардейского бомбардировочного авиакорпуса
надежно  прикрывали  летчики  11-го  истребительного  авиакорпуса,   которым
командовал генерал-майор авиации Г. А. Иванов.
     На   аэродроме   Субоч   была    проведена    совместная    конференция
бомбардировщиков и истребителей. На ней обобщили боевой  опыт  и  отработали
вопросы взаимодействия. Руководил этим симпозиумом командующий 3-й воздушной
армией генерал-полковник авиации Н.  Ф.  Папивин.  На  груди  у  каждого  из
участников блестели по три-четыре  боевых  ордена.  Среди  выступавших  было
несколько Героев Советского Союза.
     Большинство собравшихся на конференцию командиров эскадрилий, полков  и
дивизий составляла молодежь. Она закалилась в непрерывных ожесточенных  боях
с врагом, прошла большую школу мужества и мастерства.
     В заключительную  фазу  Великой  Отечественной  воины  вчерашние  юноши
вступали  но  всеоружии  знаний  и  навыков,   умудренные   боевым   опытом,
несокрушимо крепкие духом и телом. Им выпала трудная, но и  счастливая  доля
выполнить полю партии и народа - завершить  разгром  ненавистного  врага.  К
этому они были готовы.

ПОД КРЫЛОМ - БАЛТИКА
     В конце первой  половины  сентября  ожесточенные  бои  развернулись  на
рижском направлении. Несмотря
     на крайне неблагоприятную погоду  в  Прибалтике,  командование  ставило
нашему полку  одну  боевую  задачу  за  другой.  Особое  внимание  уделялось
уничтожению подходящих резервов врага и огневых позиций его артиллерии. Так,
14  сентября  две  эскадрильи,  ведомые  командиром  полка  гвардии  майором
Свенским, дважды вылетали  в  район  Бауска.  К  счастью,  метеоусловия  там
оказались сносными, хотя над аэродромом несколько дней подряд висела  густая
дымка. Понятно, что,  взлетая  при  видимости  500-600  метров,  нужно  быть
готовым  к  посадке  на  запасном  аэродроме,  если  над  своим  к   моменту
возвращения погода не улучшится. Однако пока все шло благополучно. Мы быстро
собирались в воздухе, наносили девятками  бомбовые  удары,  возвращались  на
базу и "ощупью" выполняли посадку.
     Сейчас кажется почти невероятным, что тогда считалось в порядке вещей -
летать в таких условиях.
     Ведь  даже  с  помощью   радиолокационного   и   другого   современного
оборудования аэродромов, сложнейших бортовых систем  посадка  при  видимости
около 500 метров представляет достаточную  сложность,  и  далеко  не  каждый
пилот допущен к полету в такую погоду. А в то время никаких особых эмоций по
этому поводу никто не выражал. Разве что испытывали  известную  гордость  за
свое умение воевать в любой обстановке, летать чуть ли не в любых  условиях.
Даже в критические моменты летный состав демонстрировал высокое  мастерство,
проявлял мужество и волю.
     Вот и в тот день во втором вылете, после  сбора  девятки,  на  самолете
Петра Карпова отказал левый мотор. Одномоторный полет и на облегченном  Пе-2
требовал отточенной техники пилотирования и был под силу лишь  исключительно
опытному летчику. Но старший лейтенант  Карпов  оказался,  прямо  скажем,  в
невероятно сложных условиях. По  инструкции  ему  перед  посадкой  следовало
сбросить бомбы, но в данном случае это исключалось, так как плохая видимость
не  позволяла  штурману  Трембовецкому  подыскать  площадку,  удаленную   от
населенных пунктов. Кругом были хутора, в  них  жили  советские  люди.  Нет,
избавляться от бомбовой нагрузки наугад слишком рискованно!
     И Петр Андреевич Карпов принимает решение садиться с бомбами,  несмотря
на крайне  плохую  видимость  над  аэродромом.  Когда  мы,  выполнив  боевое
задание, вернулись на базу, то увидели на стоянке целый и невредимый самолет
Карпова. А разбирая затем этот случай, пришли  к  единодушному  выводу,  что
только исключительное  мастерство  летчика  и  слаженность  в  работе  всего
экипажа позволили  Петру  Карпову  совершить  чудо  -  посадить  самолет  за
пределом его аэродинамических возможностей, да еще в такую погоду.
     Война,  по  всему  было  видно,  подходила  к  концу.  Руководство  ВВС
принимало меры не только по разгрому  врага,  но  и  по  повышению  общей  и
военной подготовки авиационных кадров.  В  наш  полк  прибыли  представители
отдела кадров воздушной армии для отбора кандидатов  на  учебу  в  академию.
Командир 2-й эскадрильи капитан Филипп Трофимович Демченков дал  согласие  и
был  зачислен  на  командный  факультет   Краснознаменной   Военно-воздушной
академии. К этому времени он оставался  единственным  из  шести  однополчан,
удостоенных в войну высокого звания Героя Советского Союза. Андрей  Хвастуне
я и Виктор Ушаков работали в инспекции ВВС, Григорий  Фак  был  выдвинут  на
должность старшего штурмана дивизии, а Иван Семенович Полбин командовал  2-м
гвардейским бомбардировочным авиационным корпусом 2-й воздушной армии  -  на
1-м  Украинском  фронте.  Еще  несколько  однополчан  были  представлены   к
награждению Золотой Звездой, но Указа пока еще не было.
     На место Демченкова командиром 2-й  эскадрильи  назначили  капитана  В.
Мамонтовского - в прошлом летчика-испытателя.
     Предложили  ехать  учиться  и  мне,  но  после  некоторых  колебаний  я
отказался. Хотелось довести до победы людей, которых вводил в  строй,  да  и
самому дойти до Берлина. А поучиться, обобщить  опыт  можно  будет  и  после
войны.
     Между тем бои на рижском направлении принимали все  более  ожесточенный
характер.  В  воздухе  появились   новые   группы   немецких   истребителей,
сформированные из инструкторов школ воздушного боя.  Сравнительно  небольшое
пространство,   занимаемое   курляндской   группировкой   врага,   позволяло
авиационным   командирам   противника   оперативно    маневрировать    своей
истребительной авиацией, довольно часто создавать на отдельных  направлениях
крупные группировки истребителей и наносить нашей  авиации  ощутимые  удары.
Правда, теперь потери в самолетах мы восполняли буквально на ходу, не выводя
полков на  деформирование,  так  что  боеспособность  части  практически  не
падала.  Но  совсем  другое  дело  -  терять  боевых  друзей,  особенно   на
завершающем этапе войны.
     Кроме истребителей серьезную  угрозу  для  нас  представляла  вражеская
зенитная  артиллерия.  Продвижение  советских   наземных   войск   сокращало
обороняемую противником  территорию,  и,  естественно,  боевые  порядки  его
зенитной артиллерии уплотнялись,  прикрытие  важных  объектов  от  ударов  с
воздуха становились более мощным.
     Мы настойчиво искали  наиболее  вероятные  пути  преодоления  зенитного
заслона. Нужной  литературы,  специальных  разработок  под  рукой  не  было.
Приходилось идти к своим зенитчикам и брать у них "уроки". Я лично относился
к этому делу весьма серьезно и тратил на учебу немало свободного времени.
     Как-то вечером в столовой, увидев у меня в руках  учебник  по  стрельбе
зенитной артиллерии, командир 2-й эскадрильи капитан Мамонтовский иронически
улыбнулся и назвал меня "академиком". Я не обиделся, тем более  что  капитан
был  неплохо  подготовленным  летчиком:  приобрел  известный  боевой   опыт,
научился водить группы бомбардировщиков и уже завоевал  некоторый  авторитет
среди личного состава полка.
     Мне нередко доводилось  водить  свою  эскадрилью  замыкающей  в  боевом
порядке полка и наблюдать за всеми деталями полета и действий Мамонтовского.
Да, взлететь, собрать группу и провести ее по маршруту к цели он умел. А вот
в зоне зенитного огня вел группу всегда по  прямой,  с  этаким  щегольством,
упрямо "продираясь" сквозь зенитные разрывы. В данном случае риск  но  бы,);
оправданным, да и рисковал ведущий не только своей жизнью. Вот почему  порой
мне очень хотелось подсказать  Мамонтовскому,  как  строить  противозенитный
маневр, но все не было подходящего случая.  А  просто  так  подойти  и  дать
рекомендации казалось неудобным. К  тому  же  капитан  был  старше  меня  по
возрасту.
     Лишь  в  тот  вечер,  когда  Мамонтовский  назвал  меня   "академиком",
представилась возможность побеседовать по-деловому. Я высказал свое мнение о
необходимости  противозенитного  маневра,  стремлении  использовать   каждую
возможность для уменьшения потерь от зенитного огня. Но Мамонтовский даже не
дослушал меня и безапелляционно заявил,  что,  по  его  твердому  убеждению,
точность стрельбы зенитной артиллерии настолько мала, что  ею  можно  просто
пренебрегать.
     Я  возразил,  что  среднекалиберная  зенитная  артиллерия  ведет  огонь
побатарейно  и  даже  дивизионами,  создавая  плотную   зону   поражения   в
определенном воздушном пространстве. И если там находится группа  самолетов,
и вероятность потери одного или нескольких из них достаточно высокая.
     Мамонтовский упрямо стоял на споем, в конце беседы смотрел на меня  уже
с откровенной неприязнью. На том и разошлись.
     Я, признаться, пожалел о  затеянном  разговоре,  тем  более  что  учить
командира эскадрильи надлежало командиру  полка,  а  моя  "самодеятельность"
привела лишь к натянутым отношениям с Мамонтовским. Несколько дней мы с  ним
только холодновато здоровались,  а  затем...  Затем  самолет  командира  2-й
эскадрильи Мамонтовского был сбит зенитным снарядом. Произошло это т