аходился отсюда в сотнях километров. Но пет. В  голосе,
в  словах  докладчика  -  И.  В.  Сталина  звучат  тревога  и  озабоченность
положением  дел  на  фронте,  горечь  по  поводу  тяжелых  утрат,   временно
оставленных нашими войсками городов и сел. И в то же время в речи Верховного
Главнокомандующего не было и тени пессимизма, обреченности,  в  ней  звучала
твердая уверенность в скором переломе хода войны в нашу пользу,  в  разгроме
немецко-фашистских полчищ. Сталин призывал советский народ,  воинов  Красной
Армии,  партизан  мобилизовать  все  силы  для  победы  над  злейшим  врагом
человечества - германским фашизмом.
     С чувством особой  гордости  слушал  я  слова  докладчика  о  том,  что
советская авиация по качеству превосходит немецкую, а наши  летчики  покрыли
себя славой бесстрашных бойцов. Сразу вспомнил: ведь  я  тоже  летчик,  меня
готовили воевать в воздухе, поражать врага мощным оружием там, где  он  того
не ждет, бить по самым уязвимым местам. А ведь вот как получилось:  оказался
здесь, в глухомани, когда боевые друзья воюют в воздухе, и, видимо,  неплохо
воюют, если Верховный дает им такую оценку. Когда же мои руки  опять  сожмут
штурвал, когда же я снова обрушу на ненавистного врага бомбовый груз?!
     Посмотрел на Копейкина. В глазах у него тоже затаилась  грусть.  Видно,
думает о том же и на меня мельком поглядывает. Словно спрашивает: полетим ли
еще? Промолчал я, но подумал: "Обязательно полетим. Пробьемся к своим во что
бы то ни стало".
     Торжественное  заседание  закончилось,  а  мы  еще   долго   не   могли
успокоиться. Все были возбуждены, каждому хотелось высказаться,  и,  видимо,
об одном и том же: раз в осажденной Москве проводится такое мероприятие, раз
не оставили ее партийные, государственные и  военные  руководители,  значит,
столица наша стоит прочно и будет стоять. Враг  непременно  обломает  о  нее
зубы!
     Наконец вернулись к  обсуждению  своих  будничных  задач.  За  наметкой
планов предстоящих действий незаметно прошла ночь, забрезжил поздний осенний
рассвет.
     Только тогда  легли  спать,  оставив  у  радиоприемника  дежурного  для
записывания сводок Совинформбюро и других важных сообщений из Москвы.
     Едва успели задремать, как дежурный поднял нас с жестких нар.
     - Парад! - кричал он.- На Красной площади парад!
     Мы, кто в чем был, ринулись к  приемнику.  Говорила  Москва.  Верховный
Главнокомандующий выступал с трибуны Мавзолея В. И.  Ленина.  В  это  трудно
было сразу поверить, но еще  труднее  передать  чувства,  охватившие  нас  -
воинов небольшого отряда, волею обстоятельств оказавшихся во вражеском тылу.
Как ждали мы известий о том, что захватчики наконец остановлены,  отброшены,
разгромлены. Но... шли день за днем,  неделя  за  неделей,  а  они  все  еще
продвигались на восток. Вот уже враг подошел к Москве.  И,  конечно  же,  он
предпримет все возможное, чтобы овладеть нашей столицей. Какой же надо  было
обладать верой в несокрушимость подмосковных рубежей,  чтобы  буквально  под
носом у врага проводить традиционный военный парад на Красной площади!
     Затаив дыхание слушали мы и выступление Верховного  Главнокомандующего,
исполненное  твердой  веры  в  победу  Советского  Союза  над   гитлеровским
фашизмом, и репортаж комментатора о  торжественном  марше  войск  у  святыни
нашего народа - Мавзолея великого Ленина. Прямо с парада части Красной Армии
уходили на фронт, на рубежи обороны столицы -  такой  была  действительность
тех суровых дней. Но этот акт только  укреплял  решимость  отстоять  Москву,
разгромить врага. Казалось, весь наш народ грозно идет через Красную площадь
на решительный бой. Твердую поступь своих защитников  в  этот  час  ощутили,
наверное, все советские люди на  фронте  и  в  тылу,  все  патриоты  Родины,
мужественно боровшиеся с врагом на временно оккупированной территории. Парад
на Красной площади сыграл огромную мобилизующую  роль,  вдохновил  советских
людей  на  новые  ратные  и  трудовые  подвиги,  еще  раз  продемонстрировал
несокрушимое  единство  партии  и  народа,  всеобщую  готовность  до   конца
отстаивать честь, свободу и независимость нашей Родины.
     И опять  мысли  невольно  перенеслись  в  родной  полк,  в  эскадрилью.
Хотелось  знать,  как  там  сейчас  воюют  друзья  под  руководством   Ивана
Семеновича Полбина.
     Теперь они уже не новички на фронте, обогатились боевым  опытом,  стали
мудрее.
     Интересно, как бы поступил Иван Семенович, мой учитель  и  воспитатель,
попав в такие условия, как мы? Наверное, нашел бы способ побыстрее вернуться
к своим.
     Как мне хотелось в  эти  минуты  лететь  на  боевое  задание  вслед  за
Полбиным, снова ощутить огромную мощь крылатой  машины!  Но  нужно  терпеть,
ждать, в пешем боевом порядке прокладывать себе дорогу в родной полк...
     Спустя несколько дней  я  с  двумя  бойцами  возвращался  с  очередного
задания. Крупных вылазок мы пока не делали,  старались  досконально  изучить
местность, освоить приемы партизанской  войны.  Дул  сильный  ветер.  Низкие
рваные облака проносились над  лесом,  цепляясь  за  верхушки  деревьев.  Из
облаков сыпалась мелкая морось.  В  такой  круговерти,  во  мраке  непогожей
осенней ночи человек чувствует себя неуютно и не слишком уверенно, тем более
во вражеском тылу.
     Миновали поворот дороги и... прямо  перед  нами,  в  нескольких  шагах,
появились черные силуэты каких-то людей. Похоже, в руках  у  них  оружие.  А
может быть, это местные жители?
     Машинально выхватываю пистолет, взвожу курок. И тут мне  прямо  в  лицо
бьет ослепительная вспышка, чем-то обжигает  щеку.  Враги!  Делаю  навскидку
несколько выстрелов, слышу выкрики на немецком языке, вопль раненого.
     Может быть, надо было отступить, произвести  разведку,  чтобы  выяснить
силы врага, и тогда принимать решение? Но меня уже охватил азарт боя.
     Командую: "Вперед!" - и, продолжая стрелять, бегу к  отдельному  домику
на окраине деревни. Мои товарищи не отстают, тоже ведут огонь. Противника  с
дороги как ветром сдуло.
     В  деревне  тихо:  ни  огонька  за  плотно  закрытыми  ставнями   окон.
Отдышались, ощупали друг друга. Целы! Только  у  меня  по  щеке  скатывались
капли крови, а в  ушах  стоял  непрерывный  звон.  Крадемся  вдоль  плетней,
осматриваемся. Прошли  уже  почти  все  село  и  ничего  подозрительного  не
заметили.
     Но вот впереди у одной из хат заметил я темное пятно. Осторожно  делаем
еще несколько десятков шагов.
     Вот оно что: большой крытый грузовик,  а  около  него  десятка  полтора
вражеских автоматчиков. Шофер крутит ручку, пытаясь завести  мотор.  Силы  у
нас явно неравные, можно,  конечно,  обойти  опасность,  за  нами  никто  но
гонится, никто нас не  видит.  Но  нас  трое,  советских  воинов,  у  бойцов
полуавтоматические винтовки, у меня кроме пистолета еще  и  автомат.  Мы  на
своей  земле,  которую  обязаны  защищать  от   врагов.   Случай,   кажется,
подходящий.
     Перепуганные каратели, не ведая, с какими силами столкнулись,  пытаются
удрать. Дорога здесь одна - большак. Значит, будут выезжать на него - там  и
встретим. Делаю товарищам знак рукой: "За мной!"  Пригнувшись,  выбегаем  за
околицу. Теперь непогода - наш союзник.
     В поле за деревней, метрах в тридцати  от  большаком,  тянулась  полоса
густого кустарника. За ним мы и оборудовали свои позиции.
     Только успел распорядиться, чтобы без моего сигнала огня не  открывали,
как  показался  грузовик.  Он  шел  на  небольшой  скорости,  с  включенными
подфарниками. Ветер дует нам в спины,  не  слепит.  Видим  хорошо.  Боковины
брезента на кузове машины откинуты, вся она ощетинилась автоматами.  Боятся!
Выехав за околицу, гитлеровцы открыли стрельбу  короткими  очередями.  Огонь
вели наобум, скорее, для собственного успокоения.  Мы  не  отвечаем,  лежим,
слившись с родной землей, даже холода не чувствуем. Мне даже жарко:  как  ни
говори, врагов впятеро больше, чем нас.
     Машина медленно приближается. Шепотом повторяю бойцам принятое решение:
я бью по кузову, они - по мотору. Главное - не промазать, первым  же  залпом
уложить как можно больше карателей, затем перебежка - и снова  залп,  уже  с
другой позиции. Секунды ожидания тянутся медленно, кажется,  того  и  гляди,
что-нибудь помешает нашим планам. Так и есть: примерно в ста метрах  от  нас
грузовик остановился, солдаты горохом посыпались за борт.  Неужели  заметили
нас? Тогда надо немедленно стрелять и отходить.  Плотнее  прижимаю  к  плечу
ложу приклада, палец - на спуске. Только нажать и...
     С трудом беру себя в руки, жду дальнейшего развития событий. Ах вот оно
что: машина забуксовала,  и  солдаты  толкают  ее  под  надрывное  завывание
мотора. Вытолкнули наконец. Садятся. Теперь внимание! И не спешить. Грузовик
ползет со скоростью пешехода. Вот он почти  поравнялся  с  нами.  Прикидываю
расстояние: метров двадцать пять... Мушку не видно, но промахнуться на такой
дистанции практически невозможно.
     - Огонь!
     Жму на спуск и провожу стволом автомата  от  кабины  до  заднего  борта
грузовика. Потом обратно. Еще  раз.  Рядом  хлестко  бьют  из  винтовок  мои
"ведомые".  Машина  останавливается,  словно  столкнулась  с   препятствием.
Вспыхивает бензобак. Слышны вопли  раненых.  На  землю  соскакивают  человек
пять, не больше. Лупят из автоматов во все стороны. Хорошая мишень,  но  мой
ППД умолк - кончились патроны. Быстро меняю диск. Надо бы сменить и позицию,
но жаль тратить драгоценные секунды, да и от шоссе мы слишком близко:  могут
заметить.
     Продолжаю вести огонь короткими очередями, более экономно и  прицельно.
Но враг уже пришел в себя. Оставшиеся в живых  солдаты  ползком  и  быстрыми
перебежками отходят в поле, что по другую сторону дороги. Нужно  добить  их.
Поднимаюсь во весь рост, чтобы повести бойцов в атаку, но  вокруг  сразу  же
зажужжали пули и  прижали  меня  к  земле.  Теперь  в  невыгодном  положении
оказались  мы:  противник  имеет  численный  перевес,   лучше   вооружен   и
замаскирован. Бросаться сломя голову под огонь бессмысленно.
     Даю команду отходить вдоль дороги. Минут  через  пятнадцать  мы  втроем
были уже метрах в пятистах от места боя. А там все еще горела  автомашина  и
раздавались автоматные очереди.
     Бывает, что после тяжелого боя чувствуешь себя обессиленным,  уставшим.
Но сейчас нас словно крылья несли - ведь мы  действовали  по  всем  правилам
партизанской войны: нанесли оккупантам удар малыми силами и добились успеха.
     ...Отряд приступил к  активным  действиям.  Теперь  почти  каждый  день
группы бойцов уходили на  боевые  задания.  Вскоре  даже  жители  отдаленных
деревень знали, что во вражеском тылу появилось подразделение Красной Армии.
Понеся  в  первых  схватках  значительные  потери,  фашисты  укрепили   свои
гарнизоны в населенных пунктах, стали появляться в  селах  крупными  силами,
соблюдать осторожность. Мы в свою  очередь  тоже  повысили  бдительность,  и
гитлеровцам не удавалось застать нас врасплох. Однако мы  не  сразу  оценили
опасность со  стороны  вражеских  агентов,  завербованных  из  числа  бывших
кулацких элементов и уголовников. Да и разоблачить их было  не  так  просто.
При нашем появлении они  выдавали  себя  за  сторонников  Советской  власти,
осуждали немецких захватчиков, предлагали свои услуги, а сами искали  только
удобного случая, чтобы нанести удар в спину; информировали карателей о нашей
численности, вооружении, предавали людей, которые активно нас поддерживали.
     Мы вынуждены были принять ответные меры.  В  частности,  при  посещении
деревень выставляли охранение и никого не выпускали, пока не  уходили  сами.
Но всего предусмотреть не удавалось...
     Однажды в начале января я  вместе  с  Ткачевым,  Шатиловым  и  Ереминым
отправился разведать состояние дорог.
     После трудного ночного перехода остановились отдохнуть  и  погреться  в
небольшой, не пострадавшей от войны  деревушке,  находившейся  километрах  в
десяти  от  немецкого  гарнизона.  Отсюда  с  бугра  хорошо  просматривалась
окружающая местность: в полукилометре располагался  большой  лесной  массив,
так что опасаться каких-либо неожиданностей почти не приходилось. Как всегда
в таких случаях, пригласили крестьян, чтобы  сообщить  им  последние  сводки
Совинформбюро. В большую избу собралось много народу. Я коротко рассказал  о
положении на фронтах, о том, что Красная Армия усиливает отпор  захватчикам,
приближая час неминуемой расплаты. Но только перешел к ответам  на  вопросы,
как вбежал Шатилов и громко крикнул: "Немцы!" Глянув в окно, я  увидел,  что
по дороге  и  через  огороды  в  нашу  сторону  бегут  солдаты  и  несколько
вооруженных полицаев. С другой стороны - такая же картина.  Через  несколько
секунд наша маленькая группа была уже во дворе. Выскочив из сеней,  я  сразу
увидел какого-то верзилу с винтовкой в руках и с ходу полоснул  по  нему  из
автомата. Тот рухнул лицом в снег. Но положение наше от этого не  улучшилось
- мы были обложены со всех сторон. Правда, противник огня  не  вел,  видимо,
боялся попасть по своим, но планомерными перебежками продвигался вперед.  На
противоположном конце улицы несколько фашистов установили на треногу  ручной
пулемет. Стало ясно, что мы попали в ловушку.
     Раздумывать, однако, некогда. Быстро  укрываемся  за  амбаром  и  здесь
договариваемся разбиться на дно пары и пробиваться к лесу.  Первыми  отходят
Ткачев и Шатилов, а я и Еремин их прикрываем. Потом они  огнем  обеспечивают
наш отход.
     Гитлеровцы залегли в огородах, за плетнями. Вижу, как Ткачев и Шатилов,
пробежав метров тридцать, падают  и  открывают  огонь.  Теперь  мы  начинаем
перебежку, иногда ползем по-пластунски. Над головой свистят пули,  прижимают
к земле. У противника преимущество не только численное, но и тактическое: он
хорошо укрыт, а мы - как на ладони и отступаем по глубокому снегу.  Но  пока
пули облетают нас.
     Вот уже до  леса  не  больше  сотни  метров.  Кажется,  наше  положение
становится не таким уж безвыходным,  тем  более  что  враг  не  осмеливается
открыто атаковать, предпочитает обстреливать нас из-за укрытий.
     И тут я почувствовал удар в плечо и обжигающую боль. Левая рука  как-то
сразу потеряла силу. "Кажется, отвоевался", - пронеслась в голове  мысль.  В
это время  неподалеку  падает  сраженный  вражеской  пулей  Шатилов.  Ткачев
остается один.  Громко  кричу,  чтобы  быстро  отходил,  и  открываю  огонь.
Короткая очередь и... патроны кончились, оба диска расстреляны.  Но  у  меня
есть еще маузер, пистолет ТТ и две гранаты.
     Оглядываюсь на Ткачева и вижу, как  он  поднимается  во  весь  рост  и,
волоча винтовку за собой, медленно идет к лесу. Не дойдя  нескольких  метров
до спасительной чащи,  он  оборачивается  ко  мне,  кричит:  "Прощайте!"-  и
падает,  сраженный  вражеской  пулей.  Мы  остаемся  вдвоем  с  Ереминым  и,
прикрывая друг друга редким огнем, продолжаем ползком отходить  -  подняться
уже пет сил.
     Два часа ведем мы неравный  бой.  Близятся  сумерки,  но  как  медленно
сгущается темнота, как трудно дается каждый метр! Чувствую, что Еремин  тоже
выдохся, почти совсем перестал передвигаться. Но что он делает? Поднялся  во
весь рост и, шатаясь, побрел к лесу. Со стороны села застрочили  пулеметы  и
автоматы. Мой боевой товарищ выронил винтовку и навзничь упал. Откуда только
взялись силы - бросаюсь к нему, но боец уже мертв  -  пуля  пробила  голову.
Теперь я остался один.
     Беру винтовку  Еремина  и  почти  пустой  патронташ.  Враги  прекратили
стрельбу, - видно, рассчитывают взять меня живым.
     Пытаюсь перезарядить взятую у Еремина винтовку, но се затвор и  магазин
забиты снегом. Только напрасно  потерял  драгоценные  секунды.  Значит,  вся
надежда на маузер, пистолет и гранаты.
     А гитлеровцы уже поняли, что один я большого урона им не нанесу.  Вижу,
стали выползать из укрытий и обходить меня с разных сторон.
     Кончились патроны в маузере. Отбрасываю его в сторону, достаю пистолет.
Всего две обоймы - шестнадцать выстрелов. А  фашистов  и  полицаев  -  около
тридцати, у каждого автомат  или  винтовка.  Да  еще  два  ручных  пулемета.
Пожалуй, я впервые так близко ощутил дыхание смерти.  И  никогда  раньше  не
испытывал  такой  жажды  жизни,  такой  решимости   драться   до   последней
возможности.
     Вставляю запалы в гранаты и жду, что будет дальше. Враг  не  торопится,
зря рисковать не собирается. Каратели расположились вокруг меня  полукольцом
метрах в ста. Огня не ведут, чего-то выжидают. Я тоже не стреляю: далеко,  а
патроны надо беречь. Так проходит несколько минут.
     Не знаю, какая сила оторвала меня от земли, быть может, та  самая,  что
подняла перед этим Ткачева и Еремина. Но я встал  и,  шатаясь,  как  и  они,
пошел к лесу. Сейчас не помню, почему это сделал, а тогда,  наверное,  знал.
Добрел до крайнего, одиноко стоявшего дерева, прислонился к нему спиной,  но
не устоял - упал в снег.
     До лесной  чащи  оставались  считанные  шаги.  Мне  бы  только  немного
отдохнуть, и я преодолею этот короткий, но адски тяжелый путь.  Видимо,  это
понял и враг. Загремели выстрелы. На голову посыпались  куски  коры,  ветки,
снежная пыль. Переползаю за толстый ствол дерева и, слушая, как со скрежетом
впиваются в его  промерзлую  древесину  пули,  сознаю  теперь,  что  не  все
потеряно.
     А через несколько секунд отхожу в лес, и вот уже над головой  -  густые
шапки елей. Здесь совсем темно и тихо. Можно не торопясь брести вперед,  шаг
за шагом уходя к свободе, к жизни...
     Через двое суток я снова был в отряде, среди своих.
     С болью в  сердце  рассказал  о  гибели  друзей,  о  всех  подробностях
неравного боя. Одно оставалось непонятным: как пронюхали  каратели  о  нашем
приходе в деревню. Позже, с помощью жителей этого села, настоящих  советских
патриотов, удалось установить истину. В то время  как  крестьяне  собирались
послушать вести из Москвы, нашелся  предатель,  который  послал  малолетнего
сына верхом на коне с запиской к своему брату в соседнюю деревню.  Последний
сообщил немцам о численности нашей группы и ее вооружении,  указал,  где  мы
устроили собрание. Остальное уже известно читателю. Именем Родины  предатели
были приговорены к расстрелу. Этот приговор мы вскоре привели в исполнение.
     Жаркие, неравные бои одного за другим вырывали из наших рядов опытных и
бесстрашных воинов. В ночной стычке с противником  погиб  старший  лейтенант
Подгорный. Теперь мне - летчику - было суждено стать командиром и комиссаром
отряда.
     Через некоторое время нам стало известно, что в  лесах  южнее  Нелидово
действует  партизанский  отряд,  возглавляемый  секретарем  райкома   партии
Коровиным.  Было  решено  разыскать  его.  После  встречи  мы  с   Коровиным
отправились на их базу. Многое здесь мне сразу понравилось, и прежде всего -
хорошо подготовленные командные кадры. Удачным, с точки  зрения  маскировки,
было расположение базы, хорошо поставлена дозорная служба. Однако при отряде
было большое количество женщин, стариков и  детей.  Это  сужало  его  боевые
возможности, лишало  его  мобильности.  Из  трехсот  человек  лишь  четверть
составляли  активные  штыки.  Отряд  находился  в  стадии  формирования.  Он
организовывался на основании решения партии и правительства. И это радовало.
В его составе были все местные партийные и советские руководители.
     Конец ноября 1941 года выдался  особенно  снежным.  Надо  было  ставить
бойцов  на  лыжи.  К   нашему   счастью,   немецко-фашистское   командование
недооценило роль лыж в условиях снежной русской зимы, не конфисковало  их  у
населения. Мы этим воспользовались. Теперь, если кто-то из бойцов не тол  на
задание, ему вменялось с полной выкладкой преодолеть  по  лесным  тропам  но
менее десяти километров. Скидок и поблажек не допускалось, и в конце  концов
все бойцы стали неплохими лыжниками.
     Пополнившийся отряд п