ительное эссе, названное "Сбережения природы недостаточно?" В нем Кратч утверждал, что для спасения природы от эгоизма человека прежнего утилитарного и антропоцентрического ресурсного управления было недостаточно. Он отстаивал необходимость "любви, чувства и понимания в отношении сообщности гор, почвы, растений и животных, частью которых мы являемся". Разумеется, это была почти что перефразировка Леопольда, и Кратч называет "Альманах" "тонкой работой" и "зародышевой"; также он цитирует малоизвестные эссе Леопольда в "Журнале лесничества" (1933).
Кратч, разумеется, не был ученым-профессионалом. Его инстинкт, как гуманиста, питался теологическим органицизмом Джона Рэя, которого он цитировал в "Сохранения природы недостаточно?". Но Кратч понимал уместность экологических изысканий по отношению к его этике. "Наука экология, - писал он, - объясняет все те связи, которые несмотря на всю свою кажущуюся удаленность... являются даже для нас очень важными". Исходя из этого, Кратч развил один из главнейших постулатов экологии, а именно, ироничность "слишком успешного участия в борьбе за существование" современных людей. Кратч считал, что изменения человеком природы считаются "полезными" лишь в том случае, если они не слишком нарушают экосистему как целое. Всё в природе имеет свои границы, даже человеческий прогресс, и если человечество "все-таки пытается выйти за эти пределы, природа скажет свое последнее слово".
Всё это для Кратча еще больше подчеркивало необходимость "большей моральности", основанной на понимании того, что люди "являются не только частью человеческой сообщности, но и всей природной сообщности". Подобно Леопольду, Кратч не был уверен в отношении того, является ли его расширенная этика чистой в смысле уважения прав других частей мира, или она содержит в себе полезную нацеленность на успешное продолжение человеческого существования. Как и Леопольд он знал, что общественность 1950-х годах благоволит именно к "полезной этике". Но Кратч подчеркивал своё убеждение в праве на жизнь существ, не имеющих прямой связи с благом человека. Но несмотря на это, в основном его философия, как и философия Леопольда, ориентировалась на идею о том, что этическое отношение к природе "в итоге принесет пользу также и людям". В 1956 г. Кратч продолжал развивать свою философию уважения к природе в книге "Великая цель жизни". В ней исследуется одна из старейших идей западной (особенно христианской) мысли, а именно то, что каждая часть и каждое существо мира имеют в глазах творца свою ценность и важность. Кратч полагал, что наука экология говорит о том же самом только нетеологическим языком, но он сокрушался по поводу того, что многие ученые проявляют явное неуважение к жизни и жизненным процессам. Биология в колледже, с её упором на коллекционирование и анатомирование животных, кажется почти не учила любви к природе. Убийство животного без особой на то надобности, соглашался Кратч со Швейцером, "является преступлением". Новая революционная этика, подразумеваемая в таком заявлении, также присутствует и в другой фразе Кратча, объявившего, что "беспричинное убийство животного от беспричинного убийства человека отличается лишь степенью". В 1956 г. Кратч не углублялся в это философское различие, но в духе борцов за права животных, и в отличие от Леопольда, он выступал против охоты, анатомирования животных, меховой торговли.
Хоть Кратч был наиболее популярным американским писателем, обнародовавшим леопольдовские идеи о расширении этических границ, он был далеко не единственным ученым, сохранившим широкие философские воззрения в век экономики. Одним из таких ученых, поддерживающих его, был биолог Олаус Мури, противник контроля над хищными животными, который сотрудничал с Леопольдом при создании Общества Дикой Природы в 1935 г. В 1954 г., в тот же год, когда Кратч написал свое эссе об ограниченности природоохранного движения, Мури опубликовал "Этику управления Дикой Жизнью". Он критиковал антропоцентрических "технарей" дикой живности, единственной целью которых было поддержание популяций диких животных, и выражал надежду, что все-таки в будущем будет больше "вдумчивых" ученых, пытающихся "понять наше место в природе". Собственный поиск этики, касающейся природы, заставил Мури высказаться о "чувстве всеобщего соседства в природе, частью которой мы являемся". Указывая на Леопольда, Торо и Ральфа Эмерсона, Мури призывал к "великодушному кодексу этики", позволяющему природе иметь "право на существование". Он не был против спортивной охоты в том случае, если она включала любовь ко всему контексту природы и уважение к жертве. Такой была позиция Леопольда. Что касается "охотников за мясом", убивавших всех животных без разбора, Мури осуждал их с той же силой, что и Кратч, подбрасывая тем самым в костер полемики об этике охоты жару.
Как эколог, понимавший важность каждого живого "винтика и колесика" для здорового функционирования земли, Леопольд подчеркивал необходимость спасения всего биомеханизма. Другими словами, каждое существо имело право на "долгую жизнь". Этой этикой земли подразумевалось, что слишком полная победа человека в его борьбе за существование влечет за собой не очень то приятные последствия для победителей. "В итоге победители станут побежденными" - писал Леопольд. Природный мир, слишком подогнанный под человеческие потребности, мог погубить самих "портных". Вначале Леопольд стремился к уничтожению таких хищников, как волки; затем он рекомендовал думать как гора, то-есть, не антропоцентрически, а холистически. Эволюция, по его мнению, была великим управителем. "Люди, - говорил он, - являются всего лишь спутниками других существ в их одиссее эволюции".
В 1950-е годы дальше всех с "идеей целостности экосистемы" пошел Рене Дюбо (1901-1982). Блестящий бактериолог, получивший Пулитцеровскую премию, Дюбо в начале своей карьеры занимался умерщвлением конкретной формы жизни: микробов. Его исследования явились заметным вкладом в дело разработок и применения антибиотков. Благодаря новым чудесным препаратам, таким как пеницилин, человечество возомнило себя способным гигиенизировать весь мир. Но с течением времени Дюбо стал сомневаться в том, насколько "допустимыми" являются результаты его исследований. Но к 1950-м годам он уже был знаком с экологией и был готов сказать, что даже микробов нельзя уничтожать. Пусть антибиотики контролируют вредные микробы, но не уничтожают их. Здоровый человеческий организм, как полагал Дюбо, должен сопротивляться инфекции естественным путем. Люди и микробы должны существовать рядом друг с другом, подобно тому, как рядом друг с другом существуют волки и люди. Это была совершенно новая точки зрения. Как отмечал один из коллег Дюбо, тем самым впервые высказывалась мысль о том, что болезни являются частью общей гармонии.
Дюбо не утверждал, что микробы имеют право на существование, которое люди должны уважать. Он говорил, что будет все-таки лучше, если люди не уничтожат микробов, так как в обратном случае могут возникнуть непредвиденные проблемы для здоровья самих людей. Это все, что он говорил, но это был уже далеко не прежний дуалистический эгоцентризм. В "Бог внутри" (1972) Дюбо объяснял различие между "явным" антропоцентризмом, согласно которому "человек является единственной ценностью, с которой следует считаться в этом мире", и тем, что он называл "прсвещенным антропоцентризмом", согласно которому "в итоге мировое благо совпадает с собственным благом человека". Как и Кратч, о котором он написал восхищенное эссе, Дюбо утверждал, что эффективное управление землей будет иметь место лишь в том случае, если мы будем любить природу "ради нее самой". Думая экологически, Дюбо пришел к выводу, что микробы также являются обитателями леопольдовской горы, нашими спутниками по эволюционному путешествию и, вследствии этого, имеют право на существование.
Интересно, что в этой области, где доминируют мужчины, двумя книгами, оказавшимися наиболее действенными в расширении американской этики, были работы женщин. "Хижина дяди Тома" Г.Б. Стоув (1852) в значительной степени способствовала развитию антирабского мышления. Идея была проста и целенаправленна: негры были не эксплуатируемым товаром, а представителями моральной сообщености. Эта идея разорвала американское общество, и прав был А. Линкольн, сказав, что Стоув была леди, вызвавшей гражданскую войну. Сто десять лет спустя после написания "Хижины дяди Тома" Райчел Карсон написала другую книгу, поставившую под сомнение американские традиционные устои. В ней утверждалось, что все жизненные формы, даже насекомые, не являются объектами и заслуживают этического уважения. "Молчаливая весна" (1962) Карсон явилась важнейшей вехой процесса развития экологического мировозрения. Она в значительной степени способствовала развитию широкого интереса к экоэтике.
Как и Леопольд, Карсон не стремилась к обладанию ученой степенью. Её сила заключалась не в исследовательской деятельности, а в старомодной истории, пронизанной тем, о чем явно забыли многие современные экологи: любовью к природе. Карсон родилась в 1907 г., когда Леопольд заканчивал колледж, и её взросление совпало со взрослением науки экологии.
В 1935 г., получив диплом мастера биологии, Карсон поступила на работу в Американское Бюро рыбной ловли (позже ставшее Службой рыбы и дичи) редактором. Одновременно она стала и писать. Её первая книга "Веяние морского ветра" (1940) привлекла относительно мало внимания, но следующая "Море вокруг нас" (1951) была сенсацией. Она находилась в списках нехудожественных бестселлеров почти два года, была отмечена Национальной книжной наградой, переведена на 32 языка и обеспечила Карсон финансовой независимостью от правительственной бюрократии. После этого она закончила написание "У края моря" (1955). В этой книге по морской экологии не содержится открытой экологической этики, но почти каждая её страница свидетельствует о благоговении автора перед лицом необъятной сообщности жизни, концентрирующейся в океанах. Карсон обращает внимание не только на хорошо известные формы морской жизни, но и на те виды, которые людям почти не известны. Все мысли и поведение Карсон отмечены печатью уважения к этим существам и жизненным процессам. Поль Брукс, её издатель в Хоутон Миффлин, вспоминала, как Карсон, изучая целый день в микроскоп живые организмы, могла вечером отправиться к морю и выпустить их. Её коллеги и друзья не удивились, когда Карсон в посвящении "Молчаливой весне" выразила свое почтение Альберту Швейцеру. "В той или иной форме, - вспоминает Брукс, - швейцеровский принцип почитания жизни лежит в основе всего написанного Карсон".
К средствам борьбы с насекомыми, и в том числе известному яду ДДТ, Карсон стала проявлять интерес еще в 1945 г. В обиходе такие химикаты называли "пестицидами", но Карсон в этом слове обнаружила скрытый антропоцентризм. Существо является "вредителем" лишь с точки зрения человека. В природе у него есть своя логическая роль, которую экологи называют структурой жизни. Подобные пестициды Карсон считала убийцами жизни. И она знала, что эти яды трудно остановить от дальнейшего проникновения по пищевой цепи. Существа, поевшие отравленных насекомых, также умирают. Другие формы жизни становятся "ненамеренными" жертвами неразборчивого опыления. В итоге пестициды заражают всю экосистему. "Молчаливая весна", во время которой птицы не поют, не так уж и невозможна. Карсон считает, что такое же мрачное будущее ожидает и больное человеческое общество, отравленное побочным воздействием своего стремления покорить и доминировать в мире. Осознание того, что пестициды угрожают человеческому здоровью, сделало "Молчаливую весну" шедевром.
Этическая философия, изображенная в "Молчаливой весне" содержит в себе, как старые идеи, так и новые. Карсон надеялась, что её книга заставит американцев встрепенуться и действовать. Она была переполнена гневом. Её целью была отмена пестицидов или, по крайней мере, значительное ограничение их применения. Подобно Мюиру и Леопольду она хотела быть эффективной на политической арене и она знала, что если слишком "оторвется" от общественного мнения, она лишится своей аудитории. В результате этого в "Молчаливой весне" нет прямых упоминаний о правах насекомых, птиц, рыб и других жертв ядов.
Единственной увязкой с природными правами является предположение Карсон, что если бы отцы-основатели США знали бы о химических пестицидах, то они наверное в Биль о Правах включили бы свободу от яда. Когда она пишет о муках отравленной белки, то она имеет ввиду, подобно прежним гуманитариям то, что подобная жестокость умаляет нас, как людей.
И все же в убеждениях Карсон, по крайней мере в "Молчаливой весне", есть немало традиционного антропоцентризма. Например, она придерживается извечного деления насекомых на "друзей" и "врагов" человека. Дружественные насекомые ценны тем, что они "сдерживают мрачный клан врагов", которые в противном случае "одолели бы нас". Таким образом, убийство хороших насекомых наряду с плохими сопряжено с угрозой для человечества. Тот же неприкрытый утилитаризм присутствует и в приверженности Карсон к "склонению природного баланса в нашу сторону".
Однако есть и другая Карсон, отличающаяся своим немного более широким экологическим мировозрением, лишь слегка прикрытым антропоцентризмом её книги, которое явно проступает в её личной переписке и общественных выступлениях. Когда она начала писать "Молчаливую весну", она сказала своему издателю, что хотя "она всегда в первую очередь выделяла угрозу человеческому здоровью", она все больше склоняется к той мысли, что вред, приносимый пестицидами "базовой экологии всей жизни, значительно перевешивает какие либо иные аспекты проблемы". Подобные слова не появляются в "Молчаливой весне", но Карсон упоминает о "жизненной структуре" и "взаимосвязанности" всего живого, и о "пренебрежении", что проявляют люди к "уничтожению всех живых существ, которые причиняют им неудобство". В этой позиции Карсон во многом напоминает отношение Мюира к гремучим змеям и аллигаторам, Леопольда к волкам и Дюбо к микробам. По мнению Карсон, насекомые имеют право на жизнь. В основе моральной философии Карсон лежит её убеждение, что "жизнь является чудом, недоступным нашему пониманию и мы должны почитать её даже если мы должны бороться против нее". Эта швейцеровская позиция проясняет слова Карсон о склонении природного баланса в сторону человека. Подобно любой другой жизненной форме, люди должны бороться за пищу, за место обитания. Иногда насекомые бросают людям в этом соперничестве вызов. Пестициды являются "ответом" на это со стороны людей, но, по мнению Карсон, они вывели конфликт на опасный уровень. Своей книгой она хочет заставить людей понять, что их растущие способности контролировать природу могут обернуться против них самих. Люди нуждаются в том., что она называет "скромностью" в этике, подчеркивающей "равные права всех существ на владение землей". В "Молчаливой весне" ясно подразумевается опасность, которой подвергается благополучие людей, но также и то, что жизнь других жизненных форм далека от стабильности. От подобных убеждений к полноценной философии прав природы рукой подать.
Насколько близкой к этому оказалась Карсон, свидетельствовало вручение ей в 1963 г. медали Швейцера от Института блага животных. В этот момент она уже была совершенно истощена раком, о котором она знала еще до того, как закончила "Молчаливую весну". Но эта медаль была чем-то особенным; "Молчаливая весна" была посвящена ему и идее о том, что люди должны ограничивать себя, либо они уничтожат землю. На церемонии награждения Карсон сравнила чувства Швейцера, увидившего в реке бегемота, со своими собственными, "когда она увидела ночью одного небольшого краба на темном берегу, хрупкое существо, застывшее перед бушующим прибоем, и все же чувствующим себя здесь как дома".
Альберт Швейцер, писала Карсон, "говорил нам, что мы будем по настоящему цивилизованными, если будем интересоваться не только отношениями человека с человеком. Важно отношение человека ко всей жизни". При этом Карсон подразумевает, как этические, так и биологические отношения, при другом же случае она заявила, что "человек никогда не обретет мир с себе подобными до тех пор, пока он не признает швейцеровскую этику, подчеркивающую уважительное отношение ко всем существам - истинное почитание жизни". Несколько по другому об этом говорится в последнем параграфе "Молчаливой весны". "Контролирование природы, - писала Карсон, - является фразой, придуманной в невежестве, в неандертальский век биологии и философии, когда считалось, что природа существует для удобства человека". Карсон предлагает ввести "благоразумное примирение" между насекомыми и людьми; этика, как средство сдерживания технологического человека, предназначалась именно для этого.
"Молчаливая весна" появлялась сериями в журнале "The Yorker" летом 1962 г.; Хоутон Миффлин выпустил её в виде книги осенью того же года. Число проданных экземпляров было изрядным, но, как и дарвинское "Происхождение видов", была одной из тех книг, о которых больше говорят и пишут, а не которую читают. В любом случае, "Молчаливая весна" вызвала широкую полемику во всей стране, свидетельствующую о том, что как и Дарвин, Карсон затронула некие очень глубокие интеллектуальные нотки. Лица и организации, имеющие отношение к сельскому хозяйству, набросились на нее с яростной критикой. Они полагали, что ограничив применение пестицидов, понесут экономические потери, и стали сопротивляться распространению этических границ. Агробизнес заявил, что предложения Карсон в отношении биологического контроля (поощрения "друзей" насекомых, противостоящих насекомым "врагам") неопробированы и необоснованы. Но главное заключалось в том, что Карсон разозлила людей, не желавших, и, возможно, даже стеснявшихся думать в этическом ключе о своих отношениях к другим жизненным формам. Она выступила против права людей на злоупотребление природой, подобно тому, как Гэриет Бичер Стоув и аболиционисты выступили против права на владение черными людьми. В особенности Карсон разозлила тех людей, которые искренне верили, что такое эксплуатирование является правильным или, по крайней мере, делом вне сферы моральности.
Но для других американцев Карсон была смелой героиней, этическим пионером, желающим применить всю свою энергию (она умерла в 1964 г. в возрасте 56 лет) с целью внедрения нового типа отношений с окружающей средой и новой этикой. Многие заинтересовались проблемой опасности химических пестицидов для человеческого здоровья, на что указывала Карсон. В этом смысле интерес общественности к "Молчаливой весне" согласовывался с тезисом Сэмюэля Хэйса, что послевоенная Америка проявила новый интерес к защите природы, способствовавшей качеству человеческой среды и качеству человеческой жизни. Но Карсон также отстаивала и идею о том, что в сферу человеческой моральности следует включать все жизненные формы и даже экосистемы в целом. Она утверждала, что никакое существо нельзя считать эксплуатируемым объектом. То же самое Леопольд говорил 1940-х, но намного большее видение Карсон, как автора, и иное мнение общественности два десятилетия спустя способствовало привлечению беспрецендентного внимания к идее расширения этических границ. Карсон возглавила движение по ознакомлению американской общественности 1960-х годов с основами экологического мировоззрения и его этическими оттенками.
Эдвард О. Вильсон, а также его предшественник в Гарварде, Уильям Мортон Уилер, после исследований социальных насекомых, стали интересоваться вопросами этической ответственности. Вильсон также интересовался историей науки и философии и считал, что первые экологи затрагивали этические вопросы. Дальнейшие исследования в этой области привели к фокусированию на фактах, которые Вильсон называл "аморальными". Но "в конце концов, когда понимание станет достаточно полным, на первый план опять выйдут этические вопросы". Вильсон надеялся, что на исходе XX века экологические науки будут готовы перейти к этой третьей фазе. Он верил, что будущее экологического движения зависит от такого "продвижения в моральных рассуждениях".
Надеясь