Уайтхэд не был философом, и все же для описания мира, являвшегося экологическим в наиболее основополагающем смысле, он использовал такие слова как "взаимосвязанный" и "взаимодействующий". Уойтхэд сам надеялся, что наука поддержит его новые взгляды, откажется от объектного мировозрения и поведет человечество к признанию присущей ценности каждого компонента окружающей среды.
Альберт Швейцер оказался более "удачливым" в распространении идей экологической этики в США, чем Уайтхэд, вероятно потому, что его философия выглядела не такой сложной, и проникся ею он в самом центре Африки. Родился он в Эльзаско-Лотарингской области между Францией и Германией в 1875 г. и , подобно Торо, Мюиру и Генри Салту резко порвал со своей средой и условностями своей культуры. Решающим для него был год 1905. Швейцер прервал свою работу в университете (он добился значительных успехов в философии и теологии) и перестал выступать на концертах в качестве органиста с тем, чтобы обучиться медицине. Этим он надеялся помочь коренным жителям Французской Экваториальной Африки. Он говорил, что это ему велел сделать Бог.
В сентябре 1915 г., по прошествии двух лет его пребывания в качестве доктора в Африке, ему довелось плыть на небольшом судне по реке Огове. Был заход солнца и корабль проплывал прямо через стадо гиппопотамов. Швейцер находился на палубе, задумавшись о проблеме, которую он пытался решить многие годы: какая этика жизни является наиболее обоснованной? Внезапно в его мыслях возникла фраза "Благоговение перед жизнью." Собственно, немецкое слово "Ehrfurcht", использовавшееся Швейцером, означает смиренную покорность перед лицом таинственной и необъятной силы. Благодаря этому мистическому озарению и изучению этических учений Индии, Китая и Тибета, Швейцер создал теорию ценности, основанную на "воле к жизни", которой, по его мнению, обладает каждое существо.
Правильное поведение со стороны человека заключается в предоставлении каждому существу такого же почтения жизни, которое он оказывает своей. Сохранение и способствование жизни становится основой этики Швейцера.
Швейцер более чем ясно выражал благоговение перед жизнью, не ограниченной лишь человеческими существами. Он писал, что "величайшей ошибкой предыдущих этиков было то, что они полагали, будто имеют дело лишь с отношениями между людьми". Он считал, что "человек ведёт этичный образ жизни лишь в том случае, если жизнь растений и животных для него такая же святая, как и жизнь людская". Швейцер на этом не остановился и распространил свою этику, подобно Уайтхэду, на все существа. Этический человек, как писал Швейцер в 1923 г., "не ломает ледяных кристаллов, сверкающих на солнце, не рвет листьев с деревьев, цветов и старается не наступить на насекомых". Но если вся жизнь, в том числе, возможно, даже кристаллы льда, является одинаково ценной, если все важно, как часть вселенной, то как следует жить этическому человеку? Как Швейцер мог есть и в качестве доктора мог лишать микробов жизни? Швейцер полагал, что в процессе жизни одни жизненные формы действительно убивают другие формы, но делать это можно лишь в том случае, если это абсолютно необходимо для способствования другой жизни, и если это сопровождается сочувственным чувством "ответственности за пожертвованную жизнь". Всякий раз, когда приходилось "забирать другую жизнь", Швейцер "пропускал свое решение через этический фильтр". Он говорит: "Фермер, который скосил тысячу цветов на своем лугу, чтобы накормить коров, должен на пути домой быть предельно внимательным, дабы не погубить зря какой-либо цветок, растущий у дороги, ибо тем самым нарушает закон жизни, не испытывая при этом особой нужды".
Швейцер также одобрил убийство животных для медицинских исследований лишь в том случае, когда это "действительно необходимо", и лишь с максимальным облегчением боли. Он считал, что так как люди совершают много пагубных вещей, то "долгом всех нас является совершение максимально добрых поступков при любых обстоятельствах". Увидев червя, вымытого дождем на тротуар, Швейцер ложил его обратно в траву, а насекомого, барахтающегося в луже, вынимал из воды. "Когда я помогаю насекомому выбраться из беды, я пытаюсь тем самым искупить часть вины человечества за совершенные им против животных преступления". По тем же причинам Швейцер выступал в защиту животных. В своем эссе, написанном в 1935 г. он призвал "быть добрыми по отношению к животным по тем же самым причинам, в силу которых мы добры к людям". Привилегированный статус людей, по мнению Швейцера, означал не право на эксплуатацию, а ответственность относительно защиты. Это означало "настолько большую революцию для этики", что философы до сих пор отказывались от этого концептуального прыжка. Особенно это касалось Европы и Северной Америки, где традиционно этика связывалась лишь с отношениями между людьми. Швейцер сделал делом своей жизни обдумывание деталей "этики любви ко всем существам".
Подобно Вильяму Лени и Чарльзу Дарвину, Швейцер интересовался историей и будущим этики. Он верил в потенциал этической эволюции. Он писал, что разумный человек должен расширять узкие рамки семьи, сперва, чтобы включить в них клан, затем племя, затем нацию и, наконец, все человечество. Но для Швейцера это было только начало. "В силу того, что мы все относимся к общей природе, мы вынуждены объявить о единстве человечества со всеми существами". Швейцер понимал, что осуществить такую фундаментальную революцию как распространение этики на новые категории существ вовсе нелегко. I-я Мировая война напомнила ему о "прорехах даже в человеческой этике". Но история идей дала ему надежду: "Некогда считалось, что цветные люди не являются людьми, и что к ним не нужно относиться по человечески. Сейчас так никто не считает". В том же самом духе, в 1923 г. Швейцер предупреждал о том, что этические границы будут продолжать расширяться: "В наши дни считается почти немыслимым вполне резонно с этической точки зрения требовать постоянного уважения ко всем, даже самым ничтожным проявлениям жизни. Однако, приближается то время, когда люди будут удивляться тому, почему они так долго не могли признать то, что вред, наносимый жизни, несовместим с этикой".
Идеи Швейцера достигли США в английских переводах его книг в 1920-х и 1930-х годах. Хотя его холизм был мистическим, он удивительно совпадал с концепцией экологов о биосообщности. Нет живых существ, не обладающих абсолютно никакой ценностью, или обладающих лишь ценностью полезности; каждое существо обладает своим местом в экосистеме, и, как начинают думать некоторые философы и ученые, правом на это место.
Швейцер понимал, что расширившись раз, границы этики будут расширяться и впредь. Залогом того было расширение его славы и влияния. Образ доброго доктора, старающегося не наступить на насекомого или помогающего червяку забраться обратно в почву, прочно укрепился в воображении людей. В 1952 г. Швейцер получил Нобелевскую Премию Мира; десятилетие спустя Р. Карсон посвятила ему книгу "Молчаливая весна". В 1965 г., когда Швейцер умер в возрасте 90 лет, экодвижение уже начинало свой ход курсом, проложенным им.
Мало кто сегодня будет отрицать то, что О. Леопольд был одним из основоположников американской экологической этики. И все же, его заявление об "этике земли", явившееся основой его невероятной репутации, сводится к 25 небольшим страницам в конце книги, публикацию которой ему при жизни так и не удалось увидеть: "Альманах песчаного графства"(1949). Тем не менее, за два десятилетия манифест Леопольда стал интеллектуальным маяком для наиболее всеохватывающего экодвижения в американской истории. В 1963 г. секретарь по Внутренним Делам Стюарт Л. Удалл сказал, что "если бы пришлось выбирать среди книг, содержащих благородную элегию американской земле и призыв к новой этике земли, то большинство из нас, работников министерства, выбрало бы леопольдовский "Альманах". Б. Калликотт назвал Леопольда "отцом или гением-основоположником экологической этики нового времени", писателем, создавшем образец этической системы, включавшей в себя всю природу, как целое". Уоллес Стегнер считал "Альманах" "одной из пророческих книг, провозглашением американского Исаи", а интеллектуальный историк Рональд Флеминг назвал Леопольда "Моисеем нового движения за сохранение природы 1960-х и 1970-х годов, который передал таблички с Законом, но не дожил до времен обетованной Земли". Леопольда также называли "настоящим святым современного экодвижения", и "Альманах песчаного графства" одним "из его новых евангелий". Дейв Формэн, основатель радикальной экологической группы "Прежде Земля!", назвал работу Леопольда "не только наиболее важной книгой, посвященной защите природы, но и наиболее важной книгой вообще когда либо написанной". В 1971 г. Ван Ренсолэр Поттер посвятил Леопольду книгу, называя его интеллектуальным первооткрывателем, "который предвидел распространение этики до экоэтики". "Альманах", который, как опасался Леопольд, никогда не сможет найти своего издателя, был продан после его смерти в миллионах экземпляров отдельными изданиями. Рене Дюбо считал его "Святым эдиктом американского движения за сохранение природы".
О. Леопольд родился в обеспеченной семье в Бэрмингтоне (Айова) в 1887 г. С детства он любил заниматься охотой и орнитологией, что и побудило его к выбору профессии лесничего. В 1909 г. он стал обладателем диплома Школы Лесничества в Йеле. Приступить к такого рода профессии в то время было очень интересно. Президенту Т. Рузвельту и его главному лесничему Гиффорду Пинчоту удалось сделать новую идею, называемую "охраной природы", краеугольным камнем прогрессивной политики. Широко освещаемая губернаторская конференция по сохранению природных ресурсов, проводившаяся в Белом Доме, состоялась сразу же после окончания Леопольдом Йеля. Фактически, программа обучения лесничеству в момент его поступления в Школу существовала благодаря энергичности Пинчота. Разумеется, Леопольд впитал многое из утилитаризма Пинчота и первых деятелей движения. Природой следовало пользоваться, пусть мудро и действенно, но во имя наибольшего блага наибольшего числа людей в течение максимально длительного периода. Управление было меккой утилитарного сохранения природы, и Леопольд начал свою профессиональную жизнь в 1909 г. в качестве управляющего национальными лесами в Аризоне и Нью-Мексико. Одним из первых его проектов была кампания за полное истребление "плохих" хищников (главным образом волков и пум), чтобы, как он считал, помочь "хорошим" животным (домашней скотине и оленям). Но появление экологических наук сопровождалось новым мировозрением, и постепенно Леопольд им проникся. Он начал считать, что "комплексность земельного организма" было "выдающимся научным открытием XX века", и понял, что идея о хороших и плохих видах была продуктом антропоцентричного и утилитарного подхода. На одной из своих лекций он сказал, что "когда мы пытаемся сказать, что животное "полезно", "безобразно" или "жестоко", мы не видим того, что оно является частью земли. Мы ведь не называем карбюратор "прожорливым". Мы считаем его частью функционирующего мотора". Также он говорил, что те, кто собирается преобразовывать природный мир, должен помнить о том, что "интеллигентное вмешательство в работу механизма подразумевает заботливое ухаживание за каждой шестерней и колесом".
Согласно этой органической концепции природы, которой Леопольд придерживался со своим другом Олаусом Мури, виды функционировали подобно органам тела или, следуя одной из любимых метафор Леопольда, "подобно частям мотора". Эта идея была одной из особенностей экологии XX в. и основой этики окружающей среды. В поисках характерного образного выражения, Леопольд выбрал в качестве названия своего эссе, написанного в 1944 г., фразу "думая, как гора". В нем описывается, как однажды, вероятно в 1909 г., Леопольд со своей командой взобравшись на утес, господствовавший над прилегающей местностью, в том числе над рекой Нью-Мексико, увидели волка, пересекавшего реку, и согласно старым этическим критериям тут же открыли огонь. "Я был молод,- вспоминает Леопольд, - руки у меня прямо чесались, так я хотел стрелять, я считал, что если меньшее число волков равнозначно большему числу оленей, то отсутствие волков будет означать охотничий рай". Волк упал, и Леопольд, подбежавший к нему, успел увидеть, как "в его глазах угасал зеленый огонь". Этот огонь продолжал его преследовать 30 лет. Благодаря этому он понял, что волки и другие хищники были необходимы для поддержания здоровья в стадах животных, ценящихся людьми. Это был утилитарный подход, но Леопольд отказался от него и понял, что волк является неотъемлемой частью юго-западной экосистемы. Его присутствие имело если не экономическое, то экологическое и этическое оправдание. Постепенно Леопольд понял, что раньше, когда он был губителем хищников, он не придерживался того, что Торо называл "более широким взглядом". Для Леопольда такой отказ от антропоцентризма был равносилен призыву "думай, как гора".
Первое исследование Леопольдом этики отношения человека к природе появилось в статье, написанной в 1923 г., но опубликованной лишь в 1979 г. (в то время он был помощником директора национальных лесов Аризоны и Нью-Мексики). Эссе начиналось достаточно традиционно с утверждения о необходимости "развития" региона и той роли, которую при этом должны играть "экономические ресурсы". Большую часть статьи Леопольд выдержал в духе знакомой пинчотовской позиции, согласно которой сбережение природы необходимо для экономического процветания. Но заключение ее было необычным, так как в нем к сохранению природы он обратился, как к "моральному вопросу". Пинчот, Рузвельт и особенно В.Д. Мак Ги использовали схожую риторику, но только в смысле моральности одинаковых прав всех людей на ресурсы. Это отвечало духу обычного логического объяснения прогрессивного сбережения природы. Леопольд, однако, придерживался несколько иных взглядов. Тот аргумент, что земля была "кладовой" человечества и, следовательно, являлась достойной этического уважения, его не удовлетворял. Он чувствовал, что люди более глубоко связаны с природой, и что эта связь основана на той идее, что сама земля является живой.
Вооруженный этой концепцией, Леопольд шагнул в неизведанную область. Гуманитарии США и Англии явно проявляли заботу о живых существах, но как быть с такими географическими явлениями, как океаны, леса и горы? Были ли они одушевленными или неодушевленными, живыми или просто механическими? Интуитивно Леопольд воспротивился идее "мертвой земли". Он уже знал довольно достаточно об экологии, чтобы понять важность взаимосвязанности и взаимозависимости, обесценивавших традиционное различие между органическим и неорганическим.
В своем поиске поддержки этим концепциям, Леопольд узнал о русском философе Петре Успенском (1878-1947). Он опубликовал в 1912 г. "Tertium Organuum", из которого Леопольд брал цитаты для своего эссе, написанного в 1923 г. Особенно поразило его то, что русский философ был убежден в том, что "в природе не может быть ничего мертвого или механического... жизнь и чувства должны существовать во всем". "Дерево, гора, река, рыба, капелька воды, дождь, растение, огонь - все обладает своим отдельным мышлением". Успенский писал о "мышлении горы", и вероятно Леопольд вспомнил эту фразу 20 лет спустя, когда подбирал название для одного из своих наиболее известных эссе "Думая, как гора".
Успенский считал, что все в мире обладает "феноменальной" или видимым проявлением, и "ноуменальной" сутью. Последняя от людей является спрятанной. Успенский по разному называл это, то жизнью, то эмоциями, то чувством, то мышлением. Достаточная уверенность в своей интуиции позволила Леопольду подхватить эту идею и согласиться с аргументом Успенского о том, что комбинации объектов и процессов, пожалуй, также обладают собственной жизнью. Целое было больше, чем сумма частей. Благодаря совместному функционированию клеток создавались органы, и "состав" органов делал возможным существование организмов. Но на этом Успенский не остановился. Организмы, существующие в единой среде, составляли сверхорганизм со своим конкретным ноуменом. Такие функционирующие сообщности нельзя разделить, не уничтожив при этом их коллективной жизни, или, как выразился Успенский, "все неделимое является живым существом. Например, если мы у волка заберем сердце, мы покончим с жизнью всего волка. Уберите волка из экосистемы и вы измените ноумен биосообщности, частью которой он является". Эрозия почвы приводит к подобным изменениям. Успенский, а вслед за ним и Леопольд, считал, что сама земля является живой. Леопольд помог выразить концепцию Успенского: Земля является живой, "неизмеримо менее живой, чем мы, но намного более - во времени и пространстве - она была старой, когда утренние звезды пели вместе, и она будет молодой, когда умрут наши потомки".
Еще в 1923 г. Леопольд полагал, что раз земля была "организмом, обладавшим в определенной степени жизнью", то относиться к ней следует, соблюдая этические нормы. "Моральное существо,- писал он, - уважает любое живое существо". Разумеется, философы усиленно над этим задумались, но Леопольд, испытав научную основу функционирующего организма - земли, не углубился в философские лабиринты. Он считал, что "неделимость земли - ее почвы, гор, рек, лесов, климата, растений и животных" является достаточным аргументом для проявления уважения к земле "не только как к полезному слуге, а как к живому существу".
Философия Успенского не была первой в своем роде. Леопольд в качестве администратора отдаленного леса в Нью-Мексико не очень то глубоко вникал в подобные изыскания. Но трансцендеталисты XIX века, вроде Торо, допускали существование той же самой все пронизывающей силы, делавшей природу огромным, живым существом. Леопольд также игнорировал восточные вероисповедания, написав, что "большинство религий, насколько я знаю", полагает, что мертвая земля была создана явно для того, чтобы ею пользовались люди. Мы ничего не знаем о том, знаком ли был Леопольд и с работой Вильяма Мортона Уилера о сверхорганизмах. Но в своем эссе, написанном в 1923 г., он упоминает о вызове Джона Мюира антропоцентризму, цитируя его слова о том, что даже гремучие змеи являются частью мира и, следовательно, заслуживают уважения, независимо от того, приносят они пользу людям или нет. По этому же поводу он цитировал и историка Джона Бэрроуса, который в 1920 г. писал, что "мир создан, как для людей, так и для наиболее "ничтожных" существ. Свое обсуждение Леопольд закончил возможно наиболее древним аргументом сторонников прав других существ; он сказал, что "Бог начал свою работу за много миллионов лет до того, как появились люди... и... вполне вероятно, что ему также приятно видеть растущие цветы и слышать поющих птиц".
Прошло 10 лет прежде чем Леопольд опять написал об этической стороне защиты природы. Сюзан Флейдер полагает, что сделал он это "в совершенно ином духе" - как эколог, а не философ и теолог. Но права она лишь отчасти. Когда в начале 1930-х гг. он вновь обратился к академической карьере и, связавшись с известными экологами, вроде его друга Чарлза Элтона, впитал новый для себя словарь цепей, течений, ниш и пирамид. Настоящая сила, скреплявшая землю, состояла из пищевых и энергоцепочек, а не божественных желаний или ноумена Успенского. Но в его этике ощущалось много общего с его эссе 1923 г. Семена ключевых концепций его земельной этики присутствуют в его статье за 1923 г. Он открыл идею о том, что жизненная сообщность далеко не укладывается в традиционные определения. Он утверждал необходимость этического отношения к составным частям сообщности и целому и обнаружил, что строго экономический подход к природе стал причиной серьезных экологических и этических проблем. "Проникновение" Леопольда в экологию представляло из себя не столько резкое изменение его курса, сколько его продолжение. Он всегда лавировал между наукой и философией, обоюдно усиливая их. Когда наука переставала видеть в массе деталей общую картину, философия помогала ей настроить фокус. Возможно Леопольд помнил о том, что Успенский говорил об ученых, которые всег