ют права использовать больше, чем "некую часть" планеты, и что они уже использовали свой лимит. Дикие места должны остаться дикими. И делать это нужно не только в интересах людей, которые ценят такие места ради отдыха и восстановления сил, а в силу "признания права неодушевленных объектов, например камней или целой горы, оставаться на своем месте" Со всей серьезностью он заявлял о желательности придания природе морального равноправия (если не приоритета) с людьми, которые "размножились до невероятности" и могут получить название "человек-вредитель". Он считал вероятной возможность допустимой нормы воздействия на окружающую среду "разумных потребностей разумному числу людей на ограниченном континенте". Но учитывая то, как техноцивилизация "напрягла" этот стандарт, Эбби делает вывод, что "он скорее погрузит топор в плоть человека, чем в живое дерево". Это совершенно отвечало представлениям таких экоактивистов, как Дэйв Формэн, лидер "Прежде Земля!", который восторженно отзывался о "Банде гаечного ключа", считая, что "это было именно то, в чем нуждалось устоявшееся экологическое движение, а именно в чем-то вроде пинка в наши пухлые разленившиеся задницы". Формэн надеялся на то, что работа Эбби поможет развитию экоэтики как на теоретическом, так и на практическом уровне.
Размышляя о вариантах, к которым может обратиться этический человек, проживающий в обществе, участвующий в том, что он считает неправым делом, Питер Сингер попытался отсортировать альтернативные философии действия. Особенно Сингера волновала проблема неповиновения в условиях демократии, где моральный консенсус большинства теоретически воплощен в законе. В 1973 г. в работе "Демократия и неповиновение" Сингер к этой теме обратился прямо с точки зрения угнетения человеком. Шесть лет спустя он обратился к тому, что этический человек должен делать в случае, если ему придется встретиться с неправильным обращением с природой. "Обязаны ли мы соблюдать закон, - спрашивал Сингер, - если закон защищает и поощряет вещи, которые мы считаем совершенно неправильными?" К решению этой диллемы он приступил, отметив с самого начало то, что "закон и этика - понятия различные". Злоупотребления животными и окружающей средой, например, могут быть законными, но многие граждане считают их неправильными. Сингер знал, что закон обладает "моральным весом". В республиканских государствах, где управляет большинство, осознанное нарушение закона - дело непростое. Поэтому Сингер полагал, что в первую очередь любой несогласный должен попытаться изменить "плохие законы" или способствовать введению новых. Если это не получится, "мы должны оценить каждый случай, чтобы выявить возможность преимущества непослушания над послушанием". Этот прагматический подход, при котором контекст деяния определяет его моральный статус, получил в США широкую огласку благодаря "этика ситуации" (1966) Джозефа Флетчера. Быстро оцененная в анти-нормативном климате контркультура, моральная философия Флетчера особенно тесно была связана с "освободителями природы". Гарретт Хардин писал: "Этика ситуации является экологической этикой. Творение Флетчера - единственная этика, имеющая отношение к экологическим идеям". Питер Сингер свои идеи об экоактивности также основывал на концепции "ситуации". Некоторые ситуации, по его мнению, оправдывают ненасильственное гражданское неповиновение. Пассивное сопротивление и желание понести за это наказание драматизировали воспринимаемое зло и, в то же самое время, выражали уважение к господствующей политической системе. Труднее, как считает Сингер, встретить такую ситуацию, где незаконное действие было бы морально уместным. Субъективность при этом неизбежна. Решение действовать незаконно, даже террористически, зависит от того, как человек оценивает масштабы зла, а также от его оценки последствий своих действий, В общем Сингер не одобрял насилие, но признавал, что революция, сопровождаемая насилием, всегда неправильна, если не принимать во внимание то зло, которому революционеры хотят положить конец. Например, нарушение основных прав и свобод в англо-американском контексте может рассматриваться, как зло достаточных масштабов, которое не оправдывает таких действий.
Что касается конкретно вопроса злоупотребления животными в лабораториях и на фермах, то Сингер считает, что грубое насилие, когда, например, группа активистов врывается в лабораторию, чтобы освободить животных, может быть оправдано лишь в том случае, если эти люди считают насилие над животными морально недопустимым, если при этом не пострадает никто из животных и если, в результате этого действия, можно повлиять на общественное мнение и политику правительства. С этими критериями согласятся многие активисты. Пусть и выражаемый академическим языком, сингеровский ситуационный или контекстуальный подход оправдывает незаконные действия во имя животных. Активисты с более широким видением, чем Питер Сингер, не видят проблемы в использовании подобной логики для оправдания более "обширного" освобождения природы.
Хотя некоторые экологически ориентированные философы открыли логическую дверь неповиновения, первыми действиями большинства экологов являются действия на законном уровне. В 1970-х и 1980-х годах сторонники "этического расширения" могли похвастать значительными достижениями в американских судебных инстанциях. Движение за национальные парки, начиная с Йеллоустоуна в 1872 г., свидетельствовало, по крайней мере частично, о решимости оставить некоторые участки природы нетронутыми. Правда при этом сперва именно фактор человеческого наслаждения стоял на первом месте, до 1936 г. хищники были объектом постоянного истребления. Но после этого все больше людей стало склоняться к той мысли, что все дикие существа могут спокойно жить в парках, обретающих статус убежища.
Еще более четко эта идея оказалась отраженной в системе национальных заповедников. Особое внимание экологи обращали на морских млекопитающих, и первый заповедник для морских котиков, моржей и морских выдр был создан в 1892 г. на острове Афогнак (Аляска). Первой "единицей" в заповедной системе заказников для диких животных был флоридский остров Пеликан, который Рузвельт постановил (в 1903 г.) "сохранить как заповедник и место размножения для местных птиц". При создании заповедников, в отличии от ситуации с национальными парками, досуг человека не всегда принимался во внимание. Остров Пеликан, например, заповедником стал в результате "протеста по поводу массового убийства птиц ради их оперения". После 1960 г. "окружающая среда" и "экология" стали обиходными словами и интерес общественности послужил причиной пересмотра американской политики, касающейся дикой природы. Отлов пушных животных и применение отравы, такой, как например химикат, известный как "1080", стали объектами сильной критики и частично попали под законодательный контроль. Дикие лошади, ослики, волки, орлы, койоты и пумы от таких либеральных перемен в области морали только выиграли. Закон о дикой природе 1964 г., пусть и оформленный антропоцентрически, многим представляется как законодательная гарантия свободы диких животных и экосистем от человеческого вмешательства.
В 1960-70-е годы борцы за права природы в виде этих законов в США и зарождающейся "зеленой" политики на международном уровне получили значительную поддержку. Политические партии, называвшие себя "зелеными", из Западной Германии быстро распространились по Европе, заявляя о приверженности миру, антиядерной политике, правам женщин и экологической этике. В Австралии в 1983 г. коалиции зеленых активистов, поднаторевших в действиях гражданского неповиновения, удалось добиться отмены решения создать плотину на реке, отмеченной в списке охраняемых мест Мирового Наследия. После разминки своих политических мускулов австралийскими "зелеными", премьер-министр ушел в отставку и в конституцию страны были внесены поправки, целью которых было уменьшение власти нескольких промышленных штатов. Пусть и не такие активные в двухпартийной, непропорциональной системе США, зеленые партии приняли участие в кампаниях за и против конкретных конгрессменов и сенаторов. Съерра-Клуб с его 410000 членов является" весомым вкладчиком зеленых голосов" в Америке. В августе 1987 г. представители 75 американских зеленых организаций собрались в Амхерсте (Массачусете). "Глубинную экологию" они считают своей "философской основой" и "биорегионализм" - должным образом жизни, и заявили о том, что "мы не являемся ни левыми, ни правыми - мы впереди".
Те, кто предпочитает отстаивать права природы с помощью изменения законов, черпают значительную долю вдохновения в существовании различных законов, охраняющих те или иные виды. Джозеф Петулла сказал, что "законы, охраняющие редкие и исчезающие виды, выражают веру в то, что указанным существам, обитающим на территории США, гарантированы, в определенном смысле, жизнь и свобода". Хотя некоторые философы утверждали, что виды, противопоставляемые индивидуальным организмам, которые их составляют, не могут иметь интересов или прав, большинство экологов после 1960 г. стало считать, что действия людей, приводящие к исчезновению жизненных форм, являются морально неверными. Почти полное исчезновение в 1890-х годах буффало и смерть последнего почтового голубя по имени "Марта" в 1914 г. шокировали многих американцев. По тем же причинам, американские экологи в качестве свидетельства в пользу новой экологической морали приводили факт спасения редкого вида журавля.
Движение за создание законов, защищающих редкие виды в США началось в 1964 г. в контексте растущего общественного интереса к экологии и природоохране. Законом о Фонде Сбережения земли и воды за этот же год предусматривалось выделение денег с целью приобретения среды обитания определенных видов, которые находятся на грани исчезновения. В то же самое время, Комитет по редким и исчезающим видам (Министерство внутренних дел, Служба рыбы и дичи) опубликовал первую "Красную книгу" с указанием видов, которым угрожает опасность исчезновения. В 1966 г. без особых дебатов Конгресс принял Закон о Защите Исчезающих видов. Упоминающий лишь местных позвоночных и фокусирующийся на создании заповедников, а не на благе окружающей среды в целом, этот закон не давал какой-либо новой программы или полномочий и был настолько смутным, что особой пользы от него не было. Тем не менее, он знаменовал собою первое признание американским законодательством проблемы, которая вскоре обретет сильное этическое звучание. Закон о сбережении исчезающих видов (1969) также был слабым, применимым лишь к очень немногим видам. Лазейки в обход этого закона найти было очень нетрудно. Экологические и политические "реалии" по прежнему котировались выше моральности, и когда этика стала фигурировать в дебатах, то связывалось это с правом человека на "доступность" полезного вида. О правах других существ попрежнему мало кто думал. Но мнения стали меняться. Конгрессмены и их избиратели все чаще говорили о состоянии пушных животных. Группы, отстаивающие благо животных, заняли твердую позицию в отношении использования шкур редких животных для одежды. Телепередачи "Подводный мир Кусто" сделали для морских млекопитающих столько же, сколько книга Райчел Карсон "Молчаливая весна" (1962) сделала для птиц. Детский сериал "Флиппер" познакомил американцев с дельфинами. Вскоре стали появляться листовки, протесующие против смерти дельфинов в сетях ловцов тунца "Убили ли вы Флиппера ради тунцового сандвича?"
Такого рода озабоченность, наряду с более научным анализом, раскрывавшим проблему мирового кризиса в биоразнообразии, принесла свои плоды в 1972 г., когда был принят Закон об охране морских млекопитающих. Впервые в Конгрессе произошли бурные дебаты между теми, кто считал китов, морских котиков и дельфинов очень важными для блага людей и теми, кто чувствовал, что млекопитающие обладают правом на существование независимо от их утилитарной ценности. Первые были приверженцами "управления" видами в духе прежних природоохранников, таких как Гиффорд Пинчот, последние указывали на необходимость строгой охраны и биоправа в духе Джона Мюира. Эмоциональность участников этих дебатов была крайне высокой. Джон Дингелл, председатель Подкомитета Конгресса по сохранению рыбных и животных ресурсов, в своей речи в 1971 г. отмечал, что рассматриваемый вопрос характерен своей напряженностью, так как "критики нынешних программ, имеющих отношение к морским млекопитающим утверждают, что убийство животных с любыми целями в итоге задействует моральные и этические вопросы". И в этом он был прав. Сторонники жесткой охранной политики заявляли, что убийство любого морского млекопитающего, редкого или нет, является морально неправильным. Например, Гретчен Уайлер из Мировой Федерации Защиты Животных призывал участников подкомитета "наложить запрет на убийство любых, даже полезных морских млекопитающих". Элис Херрингтон, представительница Друзей Животных сказала перед собранием Конгресса, что Леонардо да Винчи принадлежат следующие слова: "Наступит день, когда на убийство животных люди будут смотреть также, как на убийство человека". Херрингтон считала, что "это предсказание было правильным, это время наступило, большинство американцев, зная о жестоком обращении с животными, требуют, чтобы это новое видение было отражено в законах страны". Конкретно она потребовала введение закона, основанного на принципе того, чтобы "морские млекопитающие были оставлены в покое. Их нельзя убивать, мучить, пользоваться ими в любых целях". Следствием этой позиции должен быть конец традиционному рациональному "урожайному" подходу управляющих природными ресурсами. Убийство даже единственного морского млекопитающего сторонникам животных прав представляется таким же морально одиозным, как и убийство человека.
Беспрецедентное появление этого рода рассуждений в дебатах, касающихся американской природоресурсной политики, неприятно поразило утилитарных природоохранников и профессиональных управляющих дикой жизнью. К прениям в 1971 г. они пришли, подготовившись поддержать Закон о защите морских млекопитающих как видов, а не как отдельных существ. Профессионалы философы все еще не делали различия между этими противоречащими друг другу этическими теориями. Олдо Леопольд, как известно, ставил целостность экосистемы превыше блага индивидуального организма. Фактически, вся его теория научного управления дикими животными была завязана на необходимости периодического "выравнивания" популяции в соотвествии с возможностями соответствующей среды обитания. Применяя этот взгляд "к уровню океана", даже такие природоохранные организации как Одюбоновское общество и Съерра-Клуб выступали против политики абсолютной защиты морских млекопитающих. Если существование вида гарантировано, спрашивали они, то почему бы не использовать "излишек" его представителей на благо людям? Например, Томас Кимбалл из почтенной Национальной Федерации Природной жизни использует такие фразы, как "восстанавливаемые ресурсы", "управление", "профессиональное управление дикими животными". Члены его организации полагали, что "воспользование излишком популяции является важным орудием управления, если конечная цель - это долгое всесторонее благо популяции животных". Сторонники прав животных, вызвавшие раскол в рядах экологов, так не считали.
Согласно первому варианту Закона о защите морских млекопитающих (H.R. 6558), океанские животные подлежали защите, но в итоге точка зрения сторонников прав животных оказалась "забытой". Закон 1972 г. не предусматривал одинаковой ценности жизни каждого морского млекопитающего с жизнью человека, а придавал первостепенное внимание сохранению ценности морской экосистемы. "Нельзя доводить численность популяции видов до такой степени, когда они перестанут быть значительным функционирующим элементом экосистемы, частью которой они являются". С этой целью законодательством Управление морскими млекопитающими было передано из ведения органов штатов федеральному правительству, и над охотой был установлен жесткий контроль. Также законодательство обязало правительство США всячески способствовать защите морских млекопитающих во всем мире. Для "прикладной" этики окружающей среды это был значительный прогресс. Лишь наиболее экстремальные сторонники прав животных могли остаться неудовлетворенными законом, утверждавшим право на жизнь, по крайне мере, некоторых представителей вида. Осуществление Закона о защите морских млекопитающих стало причиной заметных событий в области этики окружающей среды. 3 марта 1973 г. представители свыше 80 государств собрались в Вашингтоне, чтобы подписать Соглашение по Международной торговле редкими видами дикой флоры и фауны" (CITES). Им были определены процедуры для выявления видов, которым угрожает исчезновение и ограничения международной торговли, которая во многих случаях является причиной значительного сокращения их популяций. Признавая важность CITES в истории западного либерализма, один журналист в "Audubon" сравнил её с "Великой Хартией Вольности для Дикой Природы". Льюис Регенштайн, приверженец этического внимания к животным, назвал этот договор "наиболее важной разовой международной природоохранной мерой всех времен".
Этим соглашением подписавшие его государства хотели идею защиты редких видов возвести в ранг принципа. Процедуры приведения его в жизнь были оставлены правительствам. Правительство СЩА тут же отреагировало созданием в 1973 г. нового Закона об исчезающих видах, самым сильным по наши дни законным выражением этики окружающей среды. Этот закон не следует воспринимать, как продукт только серьезной экологической биоцентристской философии, которая в то время в американском мышлении находилась еще в зачаточном состоянии. И обсуждение этого закона и его формулировка выражали различные мотивы. Большинство из тех, кто согласился с этим в 1972 г. и 1973 г., утверждали менее радикальную идею о том, что уничтожение видов является неправильным с точки зрения человеческого эго-интереса. "Мы не знаем, - сказал представитель защитников дикой природы, - какой вид в будущем обретет ценность в качестве источника питания или производства важнейшего лекарства". Сенатор Алан Крэнстон из Калифорнии выдвинул идею о том, что "выживание самого человека, возможно, будет зависеть от "выживания" разнообразия флоры и фауны". Но помимо этого Крэнстон сказал и то, что "кроме озабоченности своим собственным выживанием, человек обладает и этической и моральной ответственностью относительно защиты других жизненных форм". Цитируя Альберта Швейцера и Линн Уайт в поддержку своей позиции, Крэнстон говорил, что "этика всей жизни должна стать одним из "основных моральных принципов человека". Крэнстон заявил, что в конце концов, благо человека сделает распространение этики и на экосистему необходимостью. Тем самым он пытался разгладить различия между тем, что вскоре после того будет названо "поверхностной" и "глубинной" экологиями. Но в итоге, права человека "совпали" с правами природы.
Алан Крэнстон был первым сенатором, оказавшим такую прямую поддержку делу "этического расширения". Более того, он выявил удивительное для 1972 г. понимание роли индивидуальных жизней и видов для экосистемной целостности. Защита редких видов, по мнению Крэнстона, не обуславливала вмешательство человека "в продолжающийся цикл жизни и смерти". Организмы будут и должны умирать, но Крэнстон знал, что "смерть целого вида является невосполнимой потерей". В результате этого "природа лишается одного из своих компонентов, который играет свою роль во взаимоотношениях на земле". Вымирание вида "создает пустоту", которую нельзя восполнить. Именно на этой леопольдовской основе целостности системы Крэнстон строил моральный долг человека защищать редкие виды.
Сторонники Закона об исчезающих видах (1973), разделявшие холистическое мировоззрение Крэнстона, оказались в несколько беспокойном союзе со старомодными гуманитариями и более "свежевыпеченными" приверженцами прав животных, выступавших против любого убийства. Например, Кристин Стивенс, выступавшая от Общества Законной охраны животных, представила фотографии животных, пойманных стальными капканами.