жил, как и Достоевский, "опыт приговоренного к смертной казни". Я думаю, что американцы не могут представить, какие тяжкие испытания перенес Сорокин в период 1917-1921 гг. в качестве политзаключенного и пережившего ужасный голод, который, к сожалению, является уделом многих русских и сегодня.
        Как мы знаем, Сорокин покинул свою родину в 1922 г., и с его отъездом, а также с отъездом Георгия Гурвича, его университетского товарища, который обосновался во Франции и фактически обновил французскую социологию в Сорбонне1, Россия потеряла двух великих социологов нашего века. Сейчас, на пороге нового века, признание Сорокина и его "социологии вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего дня", заимствуя термин из его президентского обращения 1965 г. [3, P. 833-843], будет во многом способствовать ренессансу русской социологии. В свою очередь, согласно традиции, которая восходит к основателям нашей дисциплины Сен-Симону и Конту, ренессанс социологии должен иметь в качестве конечной миссии перестройку современного демократического общества России, которое не будет ни копией прошлого, ни копией какого-либо современного постиндустриального общества.
        Но это было бы претенциозно с моей стороны говорить о будущем России и русской социологии. Что мне хотелось бы здесь, это, во-первых, поделиться своими краткими воспоминаниями о человеке, которого я знал в течение последних 15 лет его жизни, и, во-вторых, привлечь внимание к его работам последнего периода, которые, хотя и не такого же социологического масштаба, как его великие работы, опубликованные в 1920, 1930 и 1940-е гг., тем не менее удивительно современны. Нет сомнений, что Сорокин был социологическим гигантом, чьи пионерские исследования "Социология революции", "Социальная мобильность", "Современные социологические теории" и, конечно, "Социальная и культурная динамика" (называя только наиболее выдающиеся) - очертили основные рамки для важных социологических проблем. Но хотя он был академическим профессором, он был также пророком, который чувствовал свою ответственность, чтобы критиковать и изобличать определенные условия и поведенческие модели современного модернизированного общества, чтобы предупредить о последствиях и попытаться подготовить нас к преодолению ценностного кризиса поздней модернизации. Перечитывая его "мелкие работы" 1950-х и 1960-х годов, я был поражен тем, насколько они адекватны, если не ко всему западному миру, то, по крайней мере, к США как к стране, являющейся форпостом модернизма.
        Во второй части моего сообщения я коснусь того, что Сорокин говорил о власти, сексе и морали - темы, которые особенно актуальны для американской нации сегодня. Учитывая, что эта международная конференция внесет вклад в новые связи между американской и русской социологией, я также хотел бы обсудить некоторые вещи, которые Сорокин говорил о США и о России, и здесь, я полагаю, он также был пророком.
        Призвание пророка часто дорого обходится человеку, так как повседневный мир институционализированного общества не любит тех, чей голос является "гласом вопиющего в пустыне", а Сорокин был таковым большую часть своей жизни. И он дорого платил за это.
        Что касается личности Сорокина, я не думаю, что ему нравилось критиковать своих современников, будь то в области социологии или в других сферах. Однако его деятельность и печатные труды были критическими, он критиковал тенденцию западного общества к переходу в "состояние дегенерации", критиковал социальные элиты и критиковал то, что он называл "псевдонаучными" ориентациями социальной науки. В этом отношении Сорокин был резким и непримиримым и не старался быть вежливым со своими американскими коллегами, так же как это делал Торстейн Веблен за поколение до него или С.Райт Миллс.2 Он не был человеком склочным, как некоторые пророки; он был одновременно человеком страстным и человеком сострадающим. Поэтому позвольте мне вернуться назад и рассказать кое-что о моих встречах с Сорокиным, а затем я поделюсь с вами тем, что я считаю наиболее важным, что имеет значение для нашей ситуации поздней модернизации.
        
        I. Сорокин: Первые встречи
        Моя первая встреча с Сорокиным произошла осенью 1952 г., когда я стал аспирантом на факультете человеческих отношений Гарвардского университета. К 1950-м гг. Сорокин уже не преподавал (не вел курсы лекций и семинаров), но существовал ритуал, когда раз в неделю аспиранты по социологии собирались, чтобы встретиться со светилами факультета, которые спускались с олимпийских высот по этому случаю и выпивали стаканчик вина с неофитами. Я уже прочитал некоторые работы Сорокина во время моей учебы и, вероятно, лелеял амбицию в эти первые осенние недели написать докторскую диссертацию уровня "Социальной и культурной динамики", этого "блестящего опуса" (magnum opus), т.е. зрелой работы, не характерной для начинающего ученого, - и это будет оправданием выбора меня аспирантом ведущей кафедры страны, ad astra per espera. Я, возможно, поделился этой амбицией с другими аспирантами из моей когорты.
        Каково же было мое удивление, когда Сорокин, посмотрев на нас, сначала на каждого из нас, а затем на всех вместе, улыбнулся и сказал:
        "Дамы и господа, если я могу дать вам полезный совет, который другие вам не дадут, то это совет написать вашу диссертацию как можно быстрее и как можно лучше. Для диссертации выберите небольшую тему исследования, делайте ее хорошо, но не тратьте на нее много времени. Получите свою профсоюзную карту, которой является докторская степень, и уже потом, после этого делайте что-то серьезное и стоящее!".
        Я был поражен, поскольку я ожидал, что Сорокин настроит нас на выбор для диссертации крупной проблемы, но эти его слова изменили мою ориентацию на аспирантские исследования и я действительно получил свою профсоюзную карту довольно скоро.
        После этой короткой встречи я не предполагал, что мне представится случай снова встретиться с Питиримом Сорокиным, но судьба распорядилась иначе. В начале второго года моей аспирантуры осенью 1953 г. я обратился к директору по аспирантуре Гордону У. Олпорту (который был хорошим другом Сорокина), чтобы узнать, какое финансирование будет у меня на следующий год. Его секретарь сообщила мне, что я получил грант на преподавание, и она добавила, что в следующий семестр я назначен ассистентом-преподавателем у Сорокина на его курсе по истории социологической мысли. Может показаться странным в этой аудитории, но ее слова означали для меня все равно как если бы мне сказали, что я должен провести время в чистилище. Она добавила, что на следующий весенний семестр, когда меня прикрепят к кому-нибудь другому, я буду вознагражден.
        В 1950-е гг. облик Сорокина на кафедре был образом интересного человека, но маргинального, который прежде написал несколько очень хороших социологических работ, таких как "Социальная мобильность" и "Современные социологические теории", но затем в своих более поздних работах удалился не в социологию, а скорее, в социальную философию, мало полезную для аспирантов. И, кроме того, в 1950-е гг. существовал некий оптимизм об американском обществе и о социологии. После второй мировой войны было стремление перестроить социологию, совершить великие дела, и поэтому кто обращал внимание на пожилого человека, который возмущался состоянием вещей в мире и занялся исследованием такой не социологической проблемы, как альтруизм?
        И все-таки работа ассистентом-преподавателем на этом курсе была наиболее счастливым событием моей академической жизни. Кроме того, извлекая выгоду из его громадной эрудиции, слушая его лекции, я также в самом начале семестра воспользовался тем, что он заметил меня, когда накануне одной из его лекций он простудился и у него сел голос. Его секретарь позвонила мне и сказала, что если я не захочу заменить его и прочитать лекцию, он сможет это сделать на следующий день, и я должен объявить классу, что лекция переносится из-за болезни проф. Сорокина. Я спросил, какая тема лекции, и секретарь сказала "Герберт Спенсер". В 1950-е гг. Спенсера уже не читали и не преподавали студентам социологии.3 Но я сказал, что, конечно, я буду рад прочитать эту лекцию. Я бросился в Гарвардскую библиотеку и лихорадочно прочитал все, что мог, написанного Спенсером и о Спенсере, и дал лекцию на следующий день. Очевидно, это было не очень плохо, потому что слухи об этой лекции дошли до проф. Сорокина, и он пригласил меня в свой кабинет, чтобы поговорить о моих научных интересах. Он был рад узнать, что я интересуюсь философией и историей и, прежде чем закончился семестр, он проявил неожиданное гостеприимство4, пригласил меня (и мою невесту) к себе домой в Винчестер, где мы имели удовольствие познакомиться с Еленой Сорокиной, которая сама была замечательным ученым.
        Было много мелочей, которые способствовали развитию моих отношений с Сорокиным и которые переросли в дружбу на всю жизнь. Я скоро стал ценить его как одного из самых мощных интеллектов, когда-либо встреченных мною. И, вероятно, именно это его качество давало ему превосходство по сравнению с его соперником по кафедре Талкоттом Парсонсом (который также имел мощный интеллект). Потому что, по крайней мере, аспирант социологии не мог сравняться интеллектуально с Сорокиным: он просто знал так много и имел такие сильные убеждения, что можно было только слушать его благоговейно; ничего или немного можно было предложить ему в качестве интеллектуального обмена. Я, вероятно, чувствовал бы такое же благоговение в присутствии Макса Вебера. Парсонс же, напротив, казалось, хотел иметь интеллектуальное сотрудничество со своими студентам (и фактически, со многими студентами других дисциплин), и он стал консультантом моей диссертации (насколько мне известно, Сорокин не руководил и не консультировал докторские диссертации в период перед уходом в отставку).
        Когда я был студентом, один блестящий историк преподавал мне историю дипломатии, но моя аспирантура в Гарварде дала мне замечательный практический опыт дипломатии, когда я балансировал между моим руководителем диссертации Талкоттом Парсонсом и Питиримом Сорокиным, моим старшим другом. Окончательной проверкой этого хождения по натянутой проволоке было распространение Сорокиным среди своих студентов и коридорах факультета десятистрочного документа, в котором он рассматривал "Сходства и различия между двумя социологическими системами". Проводя сравнение между работой Парсонса "Социальная система" и ранее опубликованными работами Сорокина, читатель этого документа (который мог бы носить заимствованное у Достоевского название "Социологические записки из подполья") мог сделать вывод, что Парсонсу не удалось бы оправдаться перед Сорокиным за поразительное сходство концептуальных схем. Я не буду больше распространяться об этом эпизоде, но я помню, как мне было грустно, что эти два гиганта социологической теории сталкивались между собой.
        Это, конечно, было проверкой моих дипломатических способностей взаимодействия с обоими учеными, при том, что каждый из них знал, что поддерживаю отношения с другим.
        Теперь я оставлю свои воспоминания и перейду к основной части своего выступления, которое сфокусировано на следующей проблеме: в чем актуальность Сорокина в сегодняшний период поздней модернизации?
        
        II. Актуальность идей мировоззрения Сорокина
        Присущее Сорокину острое чувство социокультурных изменений, опыт которого он получил в годы формирования его взглядов, когда происходило множество насильственных действий, и которое он приобрел, объективно изучая историю, позволило ему сделать анализ "глубинных структур", которые лежат в основе широкомасштабных общественных систем, а также поставить диагноз будущих тенденций. Он являл собой пример того, что С. Райт Миллc считал необходимым для "социологического воображения" [4].
        На общем уровне чтение Сорокина сегодня - это стимул для социологического воображения, потому что очень многие его работы предвосхищают основные и наиболее значительные аспекты нашей сегодняшней ситуации. Более того, вызов социологам, брошенный в работе "Россия и Соединенные Штаты", - это выведенное из его публикаций то, что может быть названо "исследовательской программой по интегральной социологии". Отправной точкой должен быть подход Сорокина, который принимает за сравнительную единицу макроанализа цивилизацию, а не страну-государство. Структурный и динамический анализ цивилизаций и их интерпретации в огромном множестве разных процессов глобализации дают громадное поле для сравнительных исследований. Это особенно справедливо для США и России, так как обе эти страны были и продолжают быть подверженными влиянию многих цивилизаций в результате как прежних территориальных завоеваний, так и современной иммиграции.
        Несколько лет назад известный американский политолог Самуэль Хантингтон выдвинул идею, что эра, наступившая после холодной войны, превращается в новый международный порядок, состоящий из цивилизаций, а не из государств, которые конкурируют за ресурсы модернизации; и его анализ признает приоритет Сорокина в изучении цивилизаций [5]. Я согласен с Хантингтоном в том, что настало время, когда "цивилизация" должна стать стратегической единицей макроанализа, потому что она является крупномасштабной социокультурной единицей в появляющемся "глобальном веке", имеющей больше смысла, чем страна-государство, которая была основной макроединицей анализа (даже в так называемом "анализе мировой системы", которому недостает культурной специфики и дифференциации). Но Сорокин, вероятно, не согласился бы с дальнейшим рассуждением Хантингтона, что различные цивилизационные условия, - например, западная, исламская или конфуцианская цивилизации - имеют фундаментально нулевой результат в конкуренции друг с другом за ресурсы модернизации. Если я верно прочитал Хантингтона, он, кажется, делал вывод, что самой лучшей политикой для США и для Запада является отделение от вторжения других цивилизаций и от влияния на них, так, чтобы избежать глобального конфликта. Я не думаю, что это возможно при теперешних процессах глобализации, так как, например, ислам существует не только вне Запада, но также и все больше внутри Запада (североафриканские и турецкие иммигранты, осевшие в Германии, Франции и т.д.), ислам также существует и в Восточной Европе (на Балканах) и в бывшем Советском Союзе.
        Я думаю, что Сорокин предложил бы как часть новой исследовательской программы изучить, как "интегральная социология" могла бы привести, после тщательного сравнительного и исторического исследования, к рассмотрению происходящего культурного синтеза интерактивных цивилизаций, к скорее созидательным, чем деструктивным контактам. Такие контакты могли бы затем стать базой новых "идеациональных" или "идеалистических" форм социокультурных моделей, которые, как предвидел Сорокин, придут на смену старым в новом столетии и заменят уже истощенную чувственную цивилизацию.
        В работах Сорокина я хотел бы привлечь ваше внимание к нескольким специфическим проблемам. Во-первых, в отличие от некоторых секуляризационных пророков периода поздней модернизации, которые смотрели на этот период с глубоким пессимизмом из-за неизлечимых пороков, Сорокин видел "свет в конце туннеля", потенциал для нового витка культурного роста и развития. Во-вторых, и это связано с первым, хотя Сорокин хорошо понимал в 1930-е гг. деструктивные возможности новых войн и других стихийных бедствий, вызванных деятельностью человека, он также и после войны в 1950-1960-х гг. не видел социокультурной основы для конфликта между Советским Союзом и США; нет нужды говорить, что это было время, когда "холодная война" была главной структурой международных отношений, включавшей очень много опасений и предчувствия в недалеком будущем многих катаклизмов между этими двумя странами.
        Сорокин, который умер в 1968 г., не предвидел распада Советского Союза, но тогда никто этого не предвидел. Но я хотел бы упомянуть, что он в своем исследовании дал убедительный анализ того, что США и Россия имеют очень много сходства и что они скорее будут друзьями, чем врагами. Хотя это было написано в 1944 г., когда США и Россия были номинально союзниками в войне против держав оси, уже тогда начало появляться некоторое недоверие, и Сорокин написал работу "Россия и Соединенные Штаты" [6], чувствуя, что это недоверие, основанное на якобы культурных и других различиях, могло иметь отрицательные последствия и должно быть скорректировано путем социологического изучения сходства двух стран.
        
        III. Россия и Соединенные Штаты (1944)
        Сравнительные социологические исследования Соединенных Штатов имеют тенденцию либо подчеркивать американскую "исключительность" (линия анализа, которая восходит к Алексису де Токвиллю и его ключевой работе "Демократия в Америке"), либо проводят сравнения с другими англо-саксонскими странами, с которыми они имеют общее наследие, в частности, с Канадой, которая находится к северу от США [7]. Намного опередив время, Сорокин в своем сравнительном исследовании США и России, хотя и выделяет некоторые мелкие различия, высвечивает довольно удивительные сходства в ценностях и институтах, начиная с фактического утверждения того, что эти две страны никогда не воевали друг с другом за всю историю США; анализ привел к выводу о возможности прочного мира между двумя странами. Нет нужды говорить, что в течение почти полувека большинство "экспертов" по русско-американским вопросам ожидали совершенно иного результата, и мы все очень рады, что Сорокин оказался прав. Это сравнительное исследование, сделанное в 1944 г., должно быть заново "открыто" новым поколением американских и русских социологов, которым любопытно узнать о "другой" стране.
        Сорокин анализирует структурные факторы, лежащие в основе нерушимого мира, и этим он проявляет свое знание "изнутри" российской и американской истории, русских и американских социальных институтов. Обе страны, указывает он, характеризуются единством разнообразия, это сплоченное социальное целое, основанное на этнической и расовой гетерогенности, которая способствует культурному богатству и многообразию [6. С.33]. Так же, как в США произошла отмена рабства в 1860-х, так и в России в 1861 году было отменено крепостное право. Сорокин развенчивает различные мифы о России, начиная от "беспощадного угнетения" этническими русскими других народов [6. С. 38] и кончая мифом о мистической, непрактичной "русской душе", которая является полной противоположностью рациональной, расчетливой, неэмоциональной "американской души" [6. С. 48]. Вероятно, еще более проницательным был его вывод о коренном сходстве "в существе демократической структуры основных социокультурных институтов" [6. С. 63]. Иностранные наблюдатели России - до-татарского и посттатарского периодов, и особенно второй половины XIX века и даже настоящего (вспомним, что это было написано в 1944 г.) послереволюционного периода - преувеличивали автократический аспект режимов в России, вплоть до уровня семьи. Сорокин обсуждает корни политической и экономической демократической природы крестьянской системы, представленной миром и общиной, и после 1861 г. местным провинциальным и муниципальным самоуправлением - земством (6. С.75). С IX до XX вв., отмечает он, политическая система России была по своему функционированию демократической, так же как и большинство европейских стран; и там, где царский режим проявлял автократические тенденции, это было под германским влиянием, "который подражал автократии Фридриха Великого" [6. С.89].
        Россия, как и США, после 1860-х гг. вступила в период большой модернизации, включая становление общества, в котором все граждане равны перед законом, с возможностями социальных достижений в соответствии с талантом.
        После того как была принята конституция 1906 г., в дореволюционной России были даны основные демократические свободы [6. С.133], а также произошел значительный социальный (в вопросах здравоохранения и образования) и экономический