старались вести себя как можно лучше и с раннего возраста оценили, какая это удача - близкое общение с такими интересными и образованными людьми (фото 13). Поэтому наши воспоминания о них сохранились такими яркими, хотя и прошло уже много лет. После смерти Натальи Константиновны в 1941 году мы, как и прежде, продолжали ходить к ним в гости, а кроме того, участвовали вместе с Сергеем Александровичем и Ольгой Александровной (племянницей Натальи Константиновны, ставшей впоследствии женой Кусевицкого) в панихиде по ней на правах членов семьи, а наши родители присутствовали и при кончине Сергея Александровича. 
        В Винчестере в пору нашего детства было еще несколько русских эмигрантов, но наша семья дружила с Александром Самойловым, инженером по специальности, женатым на американке, которая училась в Московском Художественном театре. Несмотря на то, что она воспитывалась в западноевропейских театральных традициях, она настолько ценила и любила все русское, что казалась нам типичной русской актрисой, даже более русской, чем настоящие русские! Из тех, кто работал в Гарварде, мы чаще всего видели Василия Леонтьева, лауреата Нобелевской премии по экономике, и его жену, которые тоже жили в Винчестере; когда у них родилась дочь Светлана, отец стал ее крестным. Ближайшей родственницей и самой частой русской гостьей у нас в доме была двоюродная сестра нашей матери Ольга Николаевская ("тетя Оля"). Вообще же дети русского происхождения и с русскими именами были в то время для жителей Винчестера в диковинку, и уж тем более никто из них никогда не слыхал о таком народе, как коми.
        Однажды мать представила нас одной местной жительнице: "Это - Петр, а это - Сергей". "Sir Gay! - воскликнула та от изумления. - У этого малыша - рыцарское звание?" 
        ВОЙНА. Вторую мировую войну отец предвидел задолго до ее начала, поэтому для него не было неожиданностью, когда в сентябре 1939 года она разразилась сперва в Европе, а в декабре 1941г. докатилась и до Соединенных Штатов. В то время два океана еще ограждали Америку, и поскольку ни один из нас по возрасту еще не подлежал призыву в армию, то те небольшие лишения, которые мы терпели во время войны, были ничто по сравнению с теми бедствиями, которые выпали на долю тех, кто принимал в ней непосредственное участие. Для отца война послужила своего рода водоразделом в его научном творчестве. Ужасающие события тех лет побудили его окончательно сосредоточить все свои знания и опыт аналитика, изучающего социальные и культурные силы, на обнаружении подлинных причин человеческих конфликтов и разработке мер по предотвращению войн и конфликтов в будущем. В своих книгах, таких как "Человек и общество в бедствии", "Россия и Соединенные Штаты", "Восстановление гуманности", он вплотную подошел к проблеме альтруизма, изучению которой почти всецело посвятил себя в то десятилетие, которое наступило после 1948г. В дополнение к глубоким философским построениям Питирима, Елена внесла свой большой практический вклад в борьбу за победу. Она прошла подготовку как инструктор по оказанию первой помощи при воздушных налетах. После нападения Германии на Советский Союз в июне 1941г. в США была создана организация по оказанию помощи России, состоящая из частных лиц и некоторых групп, которая называлась "Помощь воюющей России" [Russian War Relief]. Мать с самого начала была членом Исполнительного Комитета ее Массачусетского филиала и совместно с г-жой Самойловой в начале 1942г. способствовала организации Винчестерского комитета. Помощь состояла в сборе одежды, вязании свитеров, шапок и рукавиц и шитье одежды для детей. Она использовала любую возможность, чтобы увеличить денежную сумму для этого общего дела, а кроме того, нашла способ наиболее эффективной разборки и починки пожертвованной одежды на центральном складе в Бостоне. Она догадалась, что с этими задачами гораздо легче справиться, если в деле участвуют группы добровольцев, которые знают друг друга, и напомнила высшим властям, что таких людей больше всего среди прихожан местной Православной церкви. До тех пор никто не догадывался обратиться к ним за помощью!
        Но, может быть, наиболее существенным личным вкладом Елены в дело "Помощи воюющей России" были ее многочисленные выступления перед членами общественных и религиозных организаций в восточной части штата Массачусетс в 1942, 1943 и 1944 гг. На фото 14 запечатлен момент ее выступления перед аудиторией в городе Лоуэлл. Разговаривая на такие темы, как "Россия", "Россия в борьбе с общим врагом", "Русские и американцы", она не только добывала денежные средства, но и содействовала большему пониманию значения войны, которую вел Советский Союз, и большему состраданию к народу, на долю которого выпали такие тяжкие испытания. 
        ЛЕТНИЕ КАНИКУЛЫ. Из-за того, что университетские учебные планы и школьное расписание в Винчестере отчасти совпадали, на летние каникулы в общем выпадало меньше двух месяцев. По окончании факультетских обязанностей, а зачастую и по написании новой книги, отец был не прочь радикально поменять обстановку и ритм жизни. Вскоре после рождения детей наши родители начали подыскивать место в сельской местности. Это было разумно с точки зрения нашей постоянной жизни в городе. Им в голову пришла мысль о нескольких акрах земли в живописной местности неподалеку от озера и крыше над головой вместо палаточного тента, как это бывало во времена Миннесоты. Нужно было, чтобы это место находилось на расстоянии одного дня от Винчестера и поблизости была бы хорошая рыбалка. А пока что они снимали коттеджи, расположенные на берегу озер в штатах Нью-Гэмпшир и Мэн, забираясь далеко на запад - до озера Джордж и озера Шамплейн - с целью разведать эти места. 
        Поиски нашей дачи затянулись до 1937 г., когда отец получил приглашение от Калифорнийского университета в Лос-Анжелесе прочитать лекции в течение летнего семестра, чем он воспользовался как бесплатной возможностью попутешествовать всей семьей и познакомиться со страной. В своей книге "Долгий путь" он описывает, как мы доехали поездом от Бостона до Солт-Лейк-Сити, а оттуда отправились на запад на автомобиле, по пути останавливаясь в нескольких национальных парках. Мы с братом замирали от восторга во время езды на нашей красивой, как произведение искусства, машине, имевшей обтекаемую форму и где внутри все было сделано из нержавеющей стали. Вскоре после нашего возвращения из Калифорнии отец, уже без нас, отправился в Париж, чтобы председательствовать на международном социологическом конгрессе. 
        КАНАДСКОЕ УБЕЖИЩЕ. Летом следующего года на самом севере от нас мы обнаружили озеро Мемфремейгог, находящееся на границе штата Вермонт и канадской провинции Квебек. Узкое ледниковое озеро протяженностью с севера на юг почти в 30 миль, окруженное холмами и невысокими горами, было местом, куда многие американские семьи, проводившие лето в Нью-Гэмпшире, начиная с конца XIX в., совершали экскурсии. Когда мы плыли на моторной лодке с тем, чтобы присмотреть какой-нибудь островок на предмет купли-продажи, наш вожатый заметил, что его место на западном берегу тоже продается, и отец, убедившись, что оно отвечает всем нашим требованиям, вскоре заключил с ним сделку. Это был простой сельский дом с голыми стенами и без центрального отопления с примыкавшими к нему четырнадцатью акрами земли, поросшей лесом вдоль озера и на целую милю выступающей за пределы канадской территории (фото 14). Прекрасный, но скромный. Здесь не было ни электричества, ни телефона, но за домом был родничок с чистой питьевой водой. В озере водилось множество всякой рыбы, в том числе и пресноводный лосось, который жарким летом спасался тем, что уходил на самую глубокую часть озера, которая находится в том месте, где гора Аул-Хед ["Совиная голова"] своим подножием спускается к самой воде. В то время очень немногочисленные коттеджи, вроде нашего, были за милю друг от друга в любом направлении, так что здесь было очень тихо и спокойно, а в лесу полно птиц и мелких зверьков.
        Подальше от озера местность становится холмистой и открывается широкий вид на гряду Сьюттон, которая является продолжением вермонтской Грин-Маунтинс и переходит границу Канады. В годы депрессии и после начала войны мало кто из местных жителей здесь процветал. В техническом отношении район был слаборазвитым; за исключением ближайшего города и мест, расположенных вдоль железнодорожного полотна, ни электричества, ни асфальтированных дорог здесь вообще не было. Хотя многие фермы еще продолжали работать, лишь немногие из них располагались на плодородной земле, и поэтому население уезжало отсюда. Даже и сегодня вид здесь совершенно деревенский, хотя многие старые фермерские дома покинуты и вместо них построены новые. Дороги, ведущие к нам, улучшены, но по-прежнему остаются без асфальтового покрытия. Леса здесь глухие, и еще попадаются такие крупные звери, как лоси и медведи. Мы с братом до сих пор являемся владельцами этого места, которое с конца прошлого века сохранилось в своем первозданном виде.
        Осенью 1938 г. отец заболел воспалением легких в тяжелой форме, от которого едва не умер. Тем не менее к концу весны следующего года сильно похудевший Питирим достаточно оправился, чтобы заняться расчисткой и благоустройством участка вокруг нашей новой дачи, в то время как мать занялась приведением в порядок самого дома. Мы с тетей Олей, приехавшей к нам на помощь, помогали им в этом деле. Поскольку Питирим провел детство на севере России, у него были навыки, необходимые для обживания нового места. И его усилия явно сделали нашу дачу более привлекательной. Мы с братом Петром получили наши первые уроки малярного дела у настоящего мастера, и хотя в последующие годы мы многому от него научились, отец оставался самым опытным из нас и самые трудные работы всегда выполнял сам. 
        Наше новое место так полюбилось нам, что до последних лет жизни отца мы проводили здесь каждый год значительную часть лета: шесть или больше недель, когда были детьми, и сколько удавалось, когда мы уже приобрели свои профессии. Жизнь здесь была гораздо спокойнее, чем в городе, но поскольку приходилось заготавливать дрова для кухни и возделывать сам участок, без дела мы никогда не сидели. Пока отец был жив, наше время здесь было четко расписано. Большая часть работы по хозяйству делалась утром. Отец, как правило, вставал раньше всех, разводил огонь в печи, выжимал сок из апельсинов и процеживал кофе; если мать к тому времени вставала, она обычно принимала это дело на себя - готовила кукурузные хлопья, оладьи или французские гренки. После завтрака отец мог взять рыболовные снасти и часок поплавать на лодке, после чего остаток утра работал на участке, очищая его от сорной травы и занимаясь борьбой с "джунглями", как он это называл. Тем временем мать пекла хлеб или тушила мясо, если оно было в меню, а затем вместе с нами поднималась в гору за молоком к нашему соседу-фермеру, жившему от нас на расстоянии чуть больше мили. По дороге мы вынимали письма и газету из нашего почтового ящика или же, если приходили рано, терпеливо ждали, когда сперва послышится, а потом внезапно покажется из-за поворота допотопное "шевроле" нашего почтальона. Так как движения на проселочных дорогах почти не было, они были скорее удобными пешеходными тропинками. На обочинах всегда можно было найти интересные растения или собрать ягод. А как-то раз, прихватив с собой легкий завтрак, мы все вместе поднялись на вершину горы Аул-Хед.
        Послеполуденное время было посвободнее. Мы все много читали; отец намеренно читал низкосортную литературу, главным образом детективы. Петр и я, пока мы были детьми, любили играть на покрытом гравием берегу перед нашим домом, на скалах, которые шли чуть дальше, или плескаться в ручье на самой границе нашего участка, в котором водились пиявки и раки. Когда мы научились плавать, нам стали разрешать кататься на лодке в спокойные дни. До чего же интересно было свеситься за борт и наблюдать, как рыба замерла внизу в кристально чистой воде, в то время как наша лодка проплывает над ней. Когда Петр стал постарше, он взял на себя ответственность за обеспечение нас дровами, тогда как я старался выращивать некоторые овощи или же пытался из обрезков досок, которые валялись под верандой, мастерить столы и стулья. Мать иногда вязала крючком и учила нас делать варенье из разных ягод, растущих в саду. Часто мы всей семьей отправлялись на рыбалку и забрасывали с лодки несколько удочек в надежде поймать большую щуку или окуня на ужин. С тех пор как отец купил подвесной мотор для лодки, мы не раз отваживались заплывать подальше, туда, где водится осетр, и, причалив к берегу под горой, забрасывали сеть с приманкой и блесну, незаметную для рыбы (фото 17).
        Во время войны нужно было экономить бензин, и поэтому не было возможности ездить в город для пополнения запасов чаще одного раза в неделю. К счастью, нам было где покупать молоко, а благодаря нашим возросшим "рыболовным" стараниям, равно как и благодаря почтальону, доставлявшему нам все необходимое из бакалейного магазина, мы вполне сносно провели эти летние периоды, питаясь в основном рыбой и блюдами, приготовленными из молока или творога, как например, ватрушки. 
        В 1945г. мы отправились на лодке разведать южную сторону озера и пережили тяжелые моменты, когда бурное течение едва не перевернуло нас при пересечении широкого и безветренного залива. Петр запечатлел это приключение несколько дней спустя на рисунке (фото 18). Вскоре после этого, когда мы возвращались с рыбалки, заглох мотор. Похоже, что отец действительно не знал, как опасно заливать двигатель не тем бензином. В результате этого шатун сорвался и разорвал открытый картер двигателя. Испорченный двигатель отдали Петру, чтобы он отремонтировал его, если сможет, и это сыграло для него большую воспитательную роль. Этот случай убедил отца в том, что для семейных путешествий нам нужна более надежная лодка и, как выяснилось, новый мотор тоже. И то и другое было куплено в 1950г. Если старая моторная лодка с трудом могла состязаться в скорости с ветхим пароходиком, плававшим по озеру, то наше новое судно, которое теперь заправлялось безукоризненно правильно, легко его обгоняло, и после того, как мы этого добились, мы перестали соревноваться с ним в "лошадиных силах".
        Я так надолго задержался на воспоминаниях о нашем канадском убежище по той причине, что именно здесь, где ни профессиональные обязанности отца, ни наши школьные занятия не вторгались в нашу жизнь, мы были так близки друг другу, как ни в какое другое время года. Я вспоминаю те летние каникулы, как солнечные дни, наполненные восторгом перед жизнью и чувством уверенности в нашей любви друг к другу. Питириму это место как бы заменяло ту страну, где он провел детские годы, и пробуждало в нем нежные воспоминания о его родных в Коми, к которым он так и не смог вернуться. 
        Деловая переписка отца во время летних каникул была ограничена короткими записками, которые он писал от руки или печатал на пишущей машинке, сидя на веранде или же за обеденным столом во дворе. Когда мы с Петром стали взрослыми и из-за работы не могли быть вместе с родителями на даче, он иногда писал нам или же делал короткие приписки к тем письмам, которые нам чаще писала мать; в них он сообщал, что нового дома и у него лично, спрашивал, когда нас ждать, и напоминал, что нам нужно с собой привезти. Гостей у нас было сравнительно немного. Пожалуй, только тетя Оля каждый раз приезжала в отпуск, когда родители жили на даче, а наши школьные друзья редко когда оставались на ночь. В первый наш дачный сезон в 1939г. посмотреть на место приехал Кусевицкий; он пришел пешком через поле, которое было перед нашим домом, так как наша новая дорога была слишком ненадежной для его тяжелого лимузина. Вид на озера, который открывался от нас, так очаровал его, что ему захотелось построить коттедж неподалеку от нас. Из других замечательных людей, побывавших у нас в гостях, следует назвать Леонтьева, дача которого находилась недалеко от нас - на севере штата Вермонт; социолога Джорджа Хоманса и членов его семьи, которые, сбежав от цивилизации, приехали к нам, чтобы искупаться и позавтракать; двух коллег физиолога Лоренса Хендерсона, приплывших на байдарке, и двух репортеров из журнала "Newsweek", которые приехали под дождем в 1964 г., чтобы, как они выразились, взять интервью у Питирима "на пороге его простого двухэтажного дома" после его избрания президентом Американской социологической ассоциации [11]. 
        ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ. Конец войны совпал с окончанием срока пребывания Питирима на посту декана социологического факультета, который теперь вошел в состав нового "отделения социальных отношений" (1946), образованного с целью проведения междисциплинарных исследований в области социологии, социальной и клинической психологии и культурной антропологии. В 1950-х гг., когда Петр и я были студентами в Гарварде, это отделение находилось в периоде своего расцвета. Поскольку мы занимались естественными науками и наши главные интересы лежали в другой плоскости, каждый из нас прослушал лишь по одному курсу по социальным отношениям [12]. Ни эти, ни, по-видимому, другие курсы, предполагавшие интегральное обозрение этой области, не были лишены недостатков, которые избежали бы критических замечаний Питирима. Известно, что общий фундамент для интегральной социальной науки никогда не был эффективным [13]; социология отделилась в 1970 г., а в 1977 г. отделение "социальных отношений" исчезло из гарвардского каталога.
        Питириму по-прежнему оказывали почести, особенно иностранные университеты. Освободившись от административных обязанностей, он почти все свои усилия сосредоточил на изучении факторов, лежащих в основе альтруистического поведения. Мощного союзника он нашел в лице Эли Лилли, филантропа, возглавлявшего фармацевтическую компанию в Индианополисе, который стал покровителем Гарвардского Центра по изучению творческого альтруизма, основанного под руководством отца в феврале 1949 г. Центр сначала располагался в Эмерсон-холле, но потом, когда отец оставил преподавательскую работу, переместился в наш дом. Центр просуществовал около десяти лет. Итоги его научной деятельности опубликованы в десяти томах, которые сегодня считаются основами амитологии <науки о любви>. 
        ПОСТЕПЕННОЕ УСПОКОЕНИЕ. В последующие годы жизнь отца стала входить в более спокойное русло, хотя в ней никогда не было того определенного момента, когда бы он прекратил свою профессиональную деятельность. В течение шести лет он еще продолжал преподавать при неполной нагрузке. В мае 1955 г., когда отец оставил преподавание, он получил благодарственное письмо, подписанное 28 коллегами по кафедре, которые отмечали, что его труды обеспечили ему "прочное место в анналах науки и гуманизма". Далее они писали: "Должны признаться, что иногда вы пугали нас своей беспощадной критикой заблуждений нашего века и наших собственных ошибок как ученых-социологов. Но энергия вашей критики нас не обманет, ибо мы знаем, что в душе вы - творческий музыкант, один из тех редко встречающихся творцов, которые одновременно пишут и fortissimo  и con amore ..." [14].
        Следующие четыре с половиной года он был ученым на пенсии, проживающим по месту службы [scholar-in-residence], а 31 декабре 1959 г. получил звание Professor Emeritus <заслуженный профессор в отставке>. Он продолжал свои исследования творческого альтруизма, придав им международный размах и исполнив тем самым пожелание, которое тоже было выражено в письме от его коллег. Вероятно, они ничуть не удивились тому, что он, как и прежде, остался строгим критиком того, что казалось ему неправильным направлением в социальных науках. В своих резко критических книгах "Причуды и недостатки современной социологии и смежных наук", изданной в 1956 г., и "Социологические теории современности", вышедшей в свет спустя десять лет и оказавшейся последней книгой отца, он показал и положительные, и отрицательные стороны современных концепций.
        В течение этого же периода отец испытал