ых фирм. "Справедливая цена" согласно средневековым представлениям всегда зависит от "происхождения" предложения. Стоимость товара определяется социальным статусом производителя, а не статус - стоимостью. В ситуации Постмодерна так и происходит, с той лишь разницей, что "происхождение" предложения ныне обеспечивается создаваемым рекламой образом товара или фирмы. Точно так же средневековая практика поддержания строгого соответствия объема денежных расходов статусу их обладателя "возвращается" в форме дифференциации спроса, возможно равного по реальному объему, но разного по "происхождению". Например, кредитными и страховыми учреждениями дифференцируется платежеспособность клиентов, возможно, обладающих одинаковыми объемами реальных денег, но разной финансовой и страховой репутацией. 
        В идеациональных по своему характеру экономических отношениях определяющую роль играют не технологии и рыночная конъюнктура сами по себе, а социокультурная идентичность - образ "лояльного и заботливого своего": товаропроизводителя для потребителей, бизнеса для инвесторов, контрагента для партнеров. В идеациональной культуре Средневековья эта идентичность была примордиальной - клановой, этнической, сословной, а главное конфессиональной. В современной секулярной и глобализованной культуре, санкционирующей свободу выбора, права человека, экономические идентичности конструируются. 
        
        ПОЛИТИКА. В условиях Постмодерна борьба за власть ведется во все большей мере в форме теледебатов и рекламы. Клип-, рейтинг- и имидж-мейкеры, пресс-секретари и "звезды" шоу-бизнеса, рекрутируемые на время политических кампаний, потеснили партийных функционеров. Власть становится во многом функцией образа - политического имиджа. Собственно политический процесс покинул заседания партийных и правительственных комитетов, составляющих программы, распределяющих функции и контролирующих их выполнение. Политика ныне творится в телестудиях и на концертных площадках. Управление и политика разошлись.
        Следствием становится изменение характера политического режима - массовой демократии. В ходе выборов больше не происходит сколько-нибудь существенная смена чиновников-экспертов, которые осуществляют рутинную работу по управлению в "коридорах власти". Меняются так называемые публичные политики, т. е. те, кто буквально работает на публику. Дифференциация деполитизированных профессиональных управленцев и носителей имиджа - публичных политиков - это очевидный симптом симуляции института народовластия. 
        Другой симптом симуляции институтов массовой демократии - замещение апелляций к общественному мнению манипуляциями с рейтингами. Рейтинги, основанные на выборочном опросе, когда респонденты соглашаются с вариантами мнений, сконструированными экспертами, представляют собой лишь своего рода модель общественного мнения. Респондентами эти модели оживляются, и тогда симулякры становятся реальными факторами принятия и осуществления политических решений.
        Краеугольные камни демократии - разделение властей, парламентаризм, многопартийность, столь актуальные в пору борьбы за ограничение произвола монархов, превращаются в символы - образы, если парламентское большинство формирует правительство, как в Великобритании, президент распускает парламент, как в России или Франции, националисты блокируются с коммунистами, а христианские демократы с социалистами и т.п. Утратившие реальность многопартийность и парламентаризм симулируются экспертами-консультантами и имидж-мейкерами как удобная и привычная среда состязания политических имиджей. Партии, возникавшие как представители классовых, этнических, конфессиональных, региональных интересов, превратились в "марки" - эмблемы и рекламные слоганы, традиционно привлекающие электорат. Императив использования приверженности "марке" движет процессом симуляции партийной организации политической борьбы. Там, где "марка" - давняя традиция, атрибуты образа "старых добрых" либералов, социал-демократов или коммунистов старательно поддерживаются, даже если первоначальные идеология и практика принципиально изменились и продолжают трансформироваться. Там, где "марка" отсутствует, партии и движения формируются, объединяются и распадаются с калейдоскопической быстротой в стремлении найти привлекательный имидж. Мы живем в эпоху политики образов и образов политики.
        Постмодернистскую политику образов можно, хотя бы отчасти, трактовать как "возвращение" идеациональности. Согласно Сорокину, идеациональная культура, в противоположность чувственной, легитимирует власть, имеющую "сверхчувственную санкцию", а не опирающуюся на деньги, силу или доверие избирателей [0р. Cit. P.194-195]. Секулярной формой "экстрасенсорной санкции" можно считать образ, конструирующий политическую идентичность, мобилизующий аффективное "мы"-чувство, а вовсе не апеллирующий к доверию избирателей. 
          
        СЕМЬЯ. В ситуации Постмодерна любовь, брак, принятие и исполнение половозрастных ролей все больше становятся функцией создаваемых официальными и альтернативными масс-медиа образов сексуальности и семьи, а не реальных - материальных, физиологических и т. п. - потребностей. В условиях культурно санкционированных, технически и финансово обеспеченных сексуальной свободы и социальной защиты семья в качестве постоянного и социально признаваемого союза разнополых эго, нацеленного на материальную и эмоциональную взаимопомощь и "воспроизводство" потомства, симулируется в виртуальных семьях - "пробных", неполных, экстерриториальных, гомосексуальных. Мы живем в эпоху семьи образов и образов семьи. 
        Распространение новых семейных форм, в которых образ, идея семьи явно преобладает над реальными отношениями, как это ни покажется странным, может расцениваться как "возвращение" идеациональности. По мысли Сорокина, идеациональная ментальность рассматривает людей не как индивидов самих по себе, а с точки зрения принадлежности их к единству, возникающему на основе духовного, экстрасенсорного родства [0p. Cit. P.133]. Поэтому идеациональная культура характеризуется преобладанием социальных отношений фамилистского (familistic) типа. "... В таких отношениях существует спонтанное внутреннее единение между индивидами, их спонтанное притяжение друг к другу, глубочайшая солидарность слияния их "я" в одно коллективное "мы" [0p. Cit. P.26]. В идеациональной культуре семья задает образец единения, бескорыстной любви и преданности для всех форм социальных отношений. В чувственной же культуре во всех сферах, в том числе и в семье, доминируют социальные отношения контрактного и отчасти принудительного типов. Семейные отношения формируются и поддерживаются по соображениям достижения статуса, материального благополучия, общественного одобрения и т. п. Виртуальные же семьи поддерживаются как раз не соображениями выгоды или подчинения окружающим, а аффективными "мы"-образами, сконструированной гармонией идентичностей. 
        Приведенный анализ позволяет сделать вывод, что в постмодернистскую эпоху общество приобретает черты виртуальной реальности. Когда ценности чувственной культуры перестают быть средством социальной интеграции и мобилизации интересов, социальные институты, возникшие как следствие овеществления, теряя свою власть над индивидом, становятся образами, включаемыми в игру. Тем не менее, институциональный строй общества не ликвидируется, а симулируется, так как он, сохраняя атрибутику реальности, служит своего рода виртуальной операционной средой, в которой удобно создавать и демонстрировать образы и которая открыта для входа/выхода. Подобным же образом операционная система Windows сохраняет атрибутику реальности, симулируя на экране монитора нажатие кнопок калькулятора или размещение карточек каталога в ящике. Сохраняется образ тех вещей, от которых собственно и избавляет применение компьютерной технологии.
        Возможность входа/выхода способны обеспечить новые коммуникационные технологии. В этом смысле телефакс, избавляющий от сервиса-надзора такого социального института, как почта, есть "распочтовывание". Ксерокс - "растипографирование", видео - "раскинематографирование", персональный компьютер - "разофисирование" и т. д. Но решающий вклад в развеществление общества, безусловно, вносится в том киберпространстве, которое возникло на основе глобальной сети Internet, где коммуникации до сих пор неподконтрольны "Большому Брату".
        Отношения, статусы и роли, предписываемые социальными институтами, становятся виртуальными. В то время как ослабевают институциональные императивы, возрастает значение для взаимодействия людей социокультурных идентичностей - образов принадлежности к какому-либо единому "мы". Эту тенденцию можно было бы истолковать в терминах Сорокина как вытеснение отношений контрактного типа отношениями фамилистского типа. Но отношения на основе таких симулякров, как сконструированные экономические, политические, гендерные и т. п. идентичности, - это отношения, которые скорее можно квалифицировать как псевдо-фамилистские. Распространение псевдофамилистских отношений в эпоху кризиса чувственной культуры сам Сорокин констатировал еще в конце 1930-х гг. [Op. cit. P. 35-36, 81-82]. Это лишний раз подтверждает, насколько точен был его анализ. Однако религиозно-этические идеалы Сорокина принципиально не позволяли придать этому выводу характер масштабного прогноза. 
        Тем не менее, в главном предсказания Сорокина следует признать поразительно верными. На основе анализа изменений в различных социокультурных сферах он пришел к выводу, что в ближайшем будущем наступит конец чувственной культуры. Этот конец прежнего социокультурного порядка в канун XXI века научное сообщество зафиксировало в понятиях "постмодерн", "постматериализм", "постистория", "постиндустриализм", "посткапитализм" и т. п. Сорокин предрек возвращение идеациональности в культуру, и анализ виртуализации общества на рубеже XX и XXI веков выявил идеациональные по сути, хотя и секулярные по форме, социокультурные тенденции.
        Феномен секулярной идеациональности открывает перспективу обсуждения проблемы начала нового, третьего со времен ранней античности социокультурного цикла. Так же, как политеистическая идеациональность архаической Греции и монотеистическая идеациональность средневековой Европы, секулярная идеациональность Постмодерна может оказаться начальной фазой социокультурных изменений, охватывающих столетия. В этом контексте предсказания Сорокина могут оставаться ценными еще для очень многих поколений исследователей. 
        
ЛИТЕРАТУРА
1. Sorokin P. A. Social and Cultural Dynamics. New York: The Bedminster Press, 1962. Vol. 3, p. 535. 
2. Сорокин П. А. Главные тенденции нашего времени. Москва: Наука, 1997. С. 102-103.
3. Там же.
4. Touraine A. The Waning Sociological Image of Social Life // International Journal of Comparative Sociology. 1984, Vol. 25, N 1, P. 40.
5. Sorokin P. A. Social and Cultural Dynamics. New York: The Bedminster Press, 1962. Vol. 1. P. 503.
6. Lyotard J.-F. The Postmodern Condition. Manchester: Manchester University Press,1984. P. 54.

        
        
Лесков Л.В.,
д.ф.-мат.н., профессор, МГУ
        
ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДВИДЕНИЕ ПИТИРИМА СОРОКИНА
        
   Р
азвивая в работе "Главные тенденции нашего времени" свою теорию трёх основных социокультурных типов, П.Сорокин формулирует концепцию истинной и абсолютной реальности. По его мнению, усилия науки в нашу эпоху во всё большей степени концентрируются на проблеме раскрытия сущности этого феномена. В этом, пишет Сорокин, проявляется естественный отклик творческой мысли на современную "гигантскую задачу критического перехода и постпереходного будущего" [1. C.29].
        Как же определяет Сорокин это основополагающее для всего последующего анализа понятие "абсолютной космической реальности-ценности"? Отличительная черта научного стиля П. Сорокина - любовь к ясным, почти математически точным формулировкам. Но тут происходит нечто удивительное: пытаясь раскрыть смысл нового для него понятия "абсолютной космической реальности", Сорокин словно теряется, он пишет, что для этого не хватает таких привычных терминов, как материя, качество, количество, время, пространство, субъект-объект, причина-следствие и т.д. Не будучи поэтому в силах подобрать необходимые слова, Сорокин в конце концов пишет об этой реальности: "Она не идентична ни с что, ни с кто, ни с он, она, оно, ни с материей, ни с духом, ни с субъектом, ни с объектом, ни с какой-либо иной из её дифференциаций и в то же время она заключает в себе все известные и неизвестные её качества" [1, C.34]. Истина, необходимость которой Сорокин ясно ощущает, словно ускользает от него, и он не без некоторого раздражения восклицает, переходя на латынь: mysterium tremendum et fascionosum (тайна ужасающая и захватывающая).
        Как же постичь эту почти неуловимую, но такую важную тайну? Решая эту задачу, П. Сорокин обращается к современной интегральной теории познания, согласно которой существуют три различных канала получения информации - чувственный, рациональный и сверхчувственный - сверхрациональный, или интуитивный. Сверхсознательная интуиция - это тот инструмент, с помощью которого человек делает величайшие открытия во всех областях творческой деятельности. А первоисточником этих открытий является сверхсознание, управляющее интуицией.
        Сверхсознательная интуиция качественно отличается от всех других форм познания реальности - чувственного восприятия, наблюдения, логического мышления и др. Сорокин перечисляет отличительные феноменологические признаки сверхчувственного и сверхрационального восприятия: спонтанность, непредсказуемость, неконтролируемость, независимость от условий. Сверхсознательная интуиция лежит в основе всего логического познания и ценностного опыта. Ещё одну отличительную особенность интуиции Сорокин выделяет особо: интуиция лишена эгоизма, она полностью и безусловно переступает его границы. "Руководимый сверхсознанием индивид, - пишет Сорокин, - становится его безличным инструментом, поднявшись над ограничениями Эго" [1. С.38].
        Остановимся, чтобы сделать одно существенное замечание. Если "абсолютная космическая реальность" заключает в себе "все известные и неизвестные качества", если она не что иное, как "божественное Ничто", где omnia exeunt in mysterium (всё переходит в тайну), и если, с другой стороны, первоисточником всех величайших достижений и открытий является "сверхсознание", то не следует ли между ними поставить знак тождества? Это кажется совершенно естественным, и приходится только удивляться, что сам П. Сорокин этого шага не делает. И, скорее всего, не случайно: отождествление обоих терминов открывает путь к теологической или мистической интерпретации смысла "истинной космической реальности". Но как следует из текста цитируемого труда Сорокина, делать этого он не желает, предпочитая сохранить понятийную неясность.
        Вместо этого он решает другую задачу: систематизирует многочисленные свидетельства в пользу концепции о фундаментальной роли сверхсознательной интуиции в процессах познания реальности. С присущей ему обстоятельностью П. Сорокин ссылается на мнение не менее чем 40 учёных, философов, деятелей искусства, приводит многочисленные примеры. Всё это позволяет ему сделать однозначный вывод: "Итак, об интегральной концепции абсолютной реальности, познания и творчества сказано достаточно" [1. С.50].
        Для решения основной задачи предпринятого П.Сорокиным исследования - определения главных тенденций нашего времени - эта концепция играет основополагающую, фундаментальную роль. Остаётся только удивляться, что этот важный момент почему-то ускользнул от внимания большинства исследователей творческого наследия учёного. Между тем, обращаясь к тексту работы [1], нетрудно проследить, что именно на базе этой концепции Сорокин выстраивает все свои последующие идеи - об интегральной теории личности, о творческой неэгоистической любви, о становлении интегрального социокультурного строя.
        Правильно предвосхитив фундаментальное значение проблемы сверхрациональной интуиции и её первоисточника - "истинной космической реальности", - П.Сорокин по состоянию науки своего времени был лишён возможности сделать следующий шаг и ответить на вопрос, какой физический референт стоит за этим своеобразным docta ignoranta - знающим незнанием (термин Николая Кузанского). Сегодня у нас есть возможность дать ответ на этот вопрос.
        Российский математик и философ В.В. Налимов предложил концепцию семантического пространства [2]. Согласно этой концепции, структура Вселенной содержит два автономных слоя реальности - физический мир и мир семантический, которые связаны между собой через геометрию мира. В исходном состоянии смыслы, спрессованные вдоль семантической оси, равновзвешены, а потому образуют семантический вакуум. Сознание человека осуществляет функцию распаковывания смыслов, или их вероятностного взвешивания, следствием чего оказывается появление нового текста. Для математического описания этой операции Налимов предложил использовать формализм Байеса.
        Недостаток концепции Налимова состоит в том, что он не сопоставляет семантическое пространство с адекватным физическим референтом. Чтобы устранить этот недостаток, Л.В. Лесков сформулировал мэоническую парадигму (от греческого слова maeon, что означает отсутствие бытия, ничто) [3]. Используя в качестве исходного пункта концепцию Налимова, Лесков дополнил её двумя постулатами: 
1. Физическим референтом семантического пространства является мэон - разновидность физического, или квантового, вакуума.
2. Все объекты материального мира, начиная от элементарных частиц и кончая мозгом человека, обладают способностью взаимодействовать с семантическим потенциалом мэона. Однако только в мозге человека весь потенциально возможный набор операций со смыслами, или с информацией, реализуется в наиболее полной мере.
        Физические свойства мэона парадоксальны. Не будучи объектом материального мира, включенным в метрику Эйнштейна - Минковского, мэон не подчиняется закономерностям термодинамики и теории относительности. Если передача информации осуществляется с участием мэона, то скорость этого процесса может значительно превышать скорость света. Не подчиняясь закону роста энтропии, мэон не характеризуется стрелой времени: прошлое, настоящее и будущее для него как бы синхронны. Эти свойства мэона не укладываются в традиционную картезианско-ньютоновскую парадигму, но здесь нет противоречия, так как речь идёт о квантово-механическом феномене, соответствующем постнеклассической картине мира.
        Принимая концепцию Налимова - Лескова, можно построить физическую модель сверхчувственной интуиции, а также комплекса явлений сверхчувственного восприятия - телепатии, ясновидения, прекогниции и др. В рамках этой концепции угаданную П. Сорокиным "истинную абсолютную космическую реальность" следует отождествить с семантическим потенциалом мэона.
        Успехи современной теории квантового вакуума позволяют указать конкретный физический механизм сверхчувственного, то есть идущего помимо обычных органов чувств, обмена информацией. Этот механизм может быть основан на восприятии спиновыми структурами нейронной сети головного мозга торсионных излучений, существование которых предсказывается теорией физического вакуума А.Е. Акимова - Г.И. Шипова [4]. В основе этой теории лежат вакуумные уравнения Эйнштейна, обобщённые на случай пространства с кривизной и кручением. Из этой теории следует, что должны существовать торсионные поля, которые являются источником нового вида фундаментальных взаимодействий - торсионных (от английского torsion - кручение).
        К настоящему времени выполнен большой объём экспериментов, подтверждающих предсказания торсионной теории квантового вакуума. Созданы и испытаны генераторы и детекторы торсионных излучений. Исследовано воздействие этих излучений на расплавы металлов, на живые объекты, в первую очередь на растения и т.п. Высоко оценивая торсионную теорию, Э. Ласло пишет, что с точки зрения ново