дерево -- это
центральный объект пространства, компози­ции и сюжета ВП: все действие
происходит в Лесу, а боль­шинство персонажей -- Пух, Поросенок, Сыч* и Кристо­фер
Робин -- живут в деревьях. С деревом связан ряд кон­кретных сюжетов ВП:
на дереве Пух спасается от наводнения (Потопа, которым заканчивается первая кни­га);
с дерева Кристофер Робин наблюдает за происходя­щим; на дерево лезут
друзья-и-родственники Кролика, что-

* В данной статье все собственные имена и цитаты из ВП да­ются по
переводу, представленному в данном издании. Обосно­вание той или иной передачи
собственных имен персонажей см. "Обоснование перевода".

[17








]бы обозревать с него
самые важные события; дерево служит символом открытого Северного Полюса; на
дерево лезет Тиггер с Бэби Ру на спине, чтобы доказать свою жизненную (и
сексуальную, как мы увидим ниже) силу; дерево-дом Сы­ча падает от бури в конце
второй книги, что служит симво­лом разрушения архаического мира и ухода
Кристофера Робина в большой мир; образованный деревьями круг (Гелеоново Лоно) в
финале ВП олицетворяет вечность и неразрушимость мира детства. Но самый
универсальный сюжет, связанный с деревом, непосредственно открывает мир ВП. Пух
лезет на дерево в поисках меда; ему не удается отнять у пчел мед, но, именно
залезая на дерево, он начинает писать стихи, что безусловно является
реминисценцией к мифоло­геме священного меда поэзии, в поисках которого
взбирает­ся на Мировое Древо бог Один в "Младшей Эдде".

Противоположное дереву мифологическое пространст­во
-- нора (или яма). В норе живет Кролик, там застревает во второй главе Пух. В
яму стараются заманить Heffalump'a Пух и Поросенок, но попадают туда сами.

Мифологической или даже, точнее, ритуально-мифо­логической
природой обладает и сам Лес, играющий одну из главных ролей в обряде инициации.
В. Я. Пропп пока­зал связь инициации с природой волшебной сказки. И хо­тя ВП,
по существу, волшебной сказкой не является, тем не менее там можно обнаружить
много реликтов как сказки, так и самого обряда инициации.

Отлучка, чудовища (в ВП воображаемые),
недостача, борьба с противником (в ВП опять-таки воображаемым), победа и
воцарение героя -- все это важнейшие элементы волшебной сказки, по В. Я. Проппу [Пропп
1969}. Самое важное, что инициация -- важнейший семантико-прагматический
лейтмотив ВП: инициация Пуха, Поросенка (по­дробнее ниже). По сути, весь
ВП -- зеркало инициации Кристофера Робина. В жизни она затянулась, но на
то она и жизнь.

[18

]








Важную роль играют в ВП также
мифологемы воды и ветра. Ветер играет чисто деструктивную роль -- разруша­ет и
сносит дома. Вода выступает в демаркационной функ­ции -- отграничивает мир Леса
от Внешнего Мира -- и в этом близка смерти. Она изолирует героев не только от
внешнего мира, но и друг от друга, как в конце первой кни­ги -- глава
"Наводнение"*.

При этом, имея эсхатологические
ассоциации ("По­топ") [Аверинцнев 1982}, вода также связана с идеей
време­ни (образ реки в главе "Игра в Пухалки", которое течет медленно, потому
что уже некуда спешить). В то же время, вода связана с зачатием и рождением [КЈйпер
1986, Топо­ров 1995] и служит символом возрождения после смерти на новой
основе (как живая вода в фольклоре).

Ниже мы покажем, как основные
мифологемы ВП тесно связаны с сексуальными и перинатальными явле­ниями,
образуя мифологическо-психофизиологический круг.

5.
Сексуальность

Персонажи ВП живут, на первый взгляд,
крайне безо­бидной инфантильной жизнью в лесу: пьют чай, обедают, ходят в
гости, лазят на деревья, собирают шишки и же­луди, сажают цветы, пишут стихи,
посылают друг другу послания, охотятся за воображаемыми лютыми живот­ными и при
этом постоянно разговаривают. Между тем и благодаря этому подобно внешне
безобидному и безоб­лачному детству (а ведь в ВП изображен мир детства --
с этим никто не станет спорить), которое проникнуто, как показал психоанализ,
напряженной сексуальной жиз­нью, весь текст ВП проникнут изображением
детской сексуальности.

* В настоящем
переводе главам даны короткие названия. Подробнее об этом см. в разделе 3
"Обоснования перевода".

19








В классическом труде "Анализ
фобии пятилетнего маль­чика" 3. Фрейд проанализировал сексуальный невроз пяти­летнего
мальчика Ганса, страдающего навязчивой фобией -- боязнью больших белых лошадей.
Не будем пересказывать содержание этого увлекательнейшего произведения, тем бо­лее
что оно теперь вполне доступно [Фрейд 1990а], но обра­тим внимание на
устойчивую связь между детской сексу­альностью и воображаемыми
животными-монстрами, кото­рые снятся мальчику или которых он выдумывает.
Приведем диалог между Гансом и его отцом, помогавшим Фрейду проводить анализ и
терапию невроза своего сына:

На
следующее утро я начинаю его усовещивать, что­бы узнать, зачем он ночью пришел
к нам. После некото­рого сопротивления развивается следующий диалог, который я
сейчас же стенографически записываю.

Он: "Ночью
в комнате был один большой и другой измятый жираф, и большой поднял крик,
потому что я отнял у него измятого. Потом он перестал кричать, а по­том я сел
на измятого жирафа".

Я, с
удивлением: "Что? Измятый жираф? Как это было?"

Он: "Да".
Быстро приносит бумагу, быстро мнет и говорит мне: "Вот так он был измят".

Я: "И ты
сел на измятого жирафа? Как?" Он это мне опять показывает и садится на пол.

Я: "Зачем
же ты пришел в комнату?"

Он: "Этого
я сам не знаю".

Я: "Ты
боялся?"

Он: "Нет,
как будто нет".

Я: "Тебе
снились жирафы?"

Он: "Нет,
не снились; я себе это думал, все это я се­бе думал, проснулся я уже раньше".

Я: "Что же
это должно значить: измятый жираф? Ведь ты знаешь, что жирафа нельзя смять, как
кусок бумаги".

20








Он: "Это я знаю. Я себе так думал. Этого даже не
бы­вает на свете. (Примеч. Фрейда: Ганс на своем языке оп­ределенно заявляет,
что это была фантазия.) Измятый жираф совсем лежал на полу, а я его взял себе,
взял ру­ками".

Я: "Что, разве можно такого большого жирафа взять
руками?"

Он: "Я взял руками измятого".

Я: "А где в это время был большой?"

Он: "Большой-то стоял дальше, в сторонке".

Я: "А что ты сделал с измятым?"

Он: "Я его немножко подержал в руках, пока боль­шой
перестал кричать, а потом сел на него".

Я: "А зачем большой кричал?"

Он: "Потому что я у него отнял измятого".

<...>

Большой жираф -- это я (большой пенис, длинная
шея), измятый жираф -- моя жена (ее половые органы), и все это -- результат моего
разъяснения.

Кроме того, изображения жирафа и слона висят над
его кроватью. <...>

Все вместе есть репродукция сцены, повторяющейся в
последнее время почти каждое утро. Ганс приходит утром к нам, и моя жена не
может удержаться, чтобы не взять его на несколько минут к себе в кровать. Тут я
обыкновенно начинаю убеждать ее не делать этого ("большой жираф кричал, потому
что я отнял у него из­мятого"), а она с раздражением мне отвечает, что это
бессмысленно, что одна минута не может иметь послед­ствий и т. д. После этого
Ганс остается у нее на короткое время ("тогда большой жираф перестал кричать, и
тог­да я сел на измятого жирафа").

Разрешение этой семейной сцены, транспонирован­ной
на жизнь жирафов, сводится к следующему: ночью у него появилось сильное
стремление к матери, к ее ла-

21








скам, ее половому органу, и
поэтому он пришел в спаль­ню. Все это продолжение его боязни лошадей [Фрейд
1990а:56-57].

Вспомним,
какую большую роль в ВП играют вымы­шленные, виртуальные
животные-монстры: Woozle, Heffalump (Слонопотам), Busy Backson (Щасвирнус), Jagular (оказавшийся Тиггером).
То, что эти вымышлен­ные животные имеют агрессивный характер, что они полны, по
словам Поросенка, Враждебных Намерений, не вызывает сомнений. Ниже мы покажем,
что они име­ют сексуальный, анально-фаллический характер.

История с Heffalump'ом начинается с того, что Крис­тофер Робин сам
подкидывает эту идею Пуху и Поросен­ку (заметим, что реальному Кристоферу Милну
(род. в 1920 г.) было примерно столько же лет, сколько Гансу, ког­да А. Милн
писал ВП), вытесняя его из своего сознания:

Однажды,
когда Кристофер Робин, Winnie Пух и Поросенок вместе
проводили время за разговорами, Кристофер Робин перестал жевать травинку и как
бы между прочим говорит: "Знаешь, Поросенок, я сегодня видел Heffalump'a".

"Что же он делал?", спрашивает
Поросенок. "Просто фланировал в одиночестве", говорит Крис­тофер Робин. "Не
думаю, чтобы он меня заметил".

Таким образом, Heffalump предстает как некая загадка, некая неразрешенная
проблема. Что такое Heffalump? Бе­зусловно, что-то
большое (как слон -- elephant), агрессив­ное, дикое и
необузданное. Его надо поймать, обуздать. Это пока все, что мы о нем знаем, так
как его на самом де­ле никто не видел. Здесь на помощь вновь приходит рабо­та
Фрейда о Гансе, где обсуждается немецкое слово Lumpf (ср. Heffalump), обозначающее экскременты,
нечто вроде

22








'какашка, колбаска', анальный заместитель мужского
по­лового органа. Аналогия между Lumpf и Heffalump поддер­живается тем, что в английском языке слово lump означает 'глыба, ком, огромный кусок, большое
количество, куча, чурбан, обрубок, опухоль, шишка'. Итак, Heffalump -- это нечто огромное, набухшее, набрякшее, короче
говоря, это фаллос. Подтверждает ли текст ВП эту интерпретацию? Мысль
поймать Heffalump'a
завладевает Пухом и Поро­сенком всецело. Они решают вырыть яму (ср. ниже о норе
как синониме вульвы и пролезании в нору как субститу­ции полового акта и
рождения), чтобы Heffalump угодил в нее. Пух и
Поросенок символически разыгрывают здесь половой акт. Отношения между ними
латентно сексуаль­ные, они все время падают друг на друга (см. ниже). Пух -- активное,
мужское начало, Поросенок -- очень маленькое и слабое, трусливое животное,
полностью лишенное муж­ских признаков, в одном месте своей книги Кристофер Милн
написал о своей игрушке -- прототипе Поросенка (Piglet) - she: она [Milne 1976: 132}. По сути, Piglet -хрюшка, Хрюша -- это недоразвившаяся девочка. Индика­тором
сексуальности Пуха выступает мед, при упомина­нии о котором (в Западню решили
положить мед для при­влечения Heffalump'a) Пух впадает в состояние, близкое к сексуальной
ажитации, и говорит следующее:

"И я пошел бы за ним", говорит
Пух взволнованно, "только очень осторожно, чтобы не спугнуть, и я настиг бы
Банку Меду и прежде всего облизнул бы по краеш­ку, притворяясь, как будто там
ничего нет, знаешь ли, а потом я бы еще погулял и вернулся и стал бы
лизать-лизать до самой середины банки, а потом__"

Потом
события развиваются следующим образом. Пух и Поросенок расходятся по домам, но
Пух не может уснуть, томимый голодом. Придя в кладовую, он не понимает, куда

23








девался мед. Мысль о Heffalump'e вытеснялась у него из со­знания
-- он отнес мед в Западню, но забыл об этом. После этого, когда в состоянии
быстрого сна Пуха Heffalump съе­дает его мед у него
на глазах, Пух бежит к яме и лезет голо­вой в банку с медом, в результате
надевает ее на голову и не может снять (мотивная перекличка с главой "Нора",
когда он пролезает в нору к Кролику, но, наевшись, т. е. символи­чески
"забеременев", не может вылезти обратно (подроб­нее о связи этого мотива с
родовой травмой см. ниже). Тем самым Пух превращается в Heffalump'a, за коего его и при­нимает
Поросенок, который, увидев все это, в ужасе убега­ет. Итак, Heffalump предстает как сексуальный соперник, или субститут, Пуха,
поедающий его священную пищу, в которого Пух символически превращается, отведав
пищи, оскверненной им. Для Поросенка этот страшный и агрес­сивный фаллос -- Heffalump (еще одна символическая эти­мология этого слова)
является одновременно привлекаю­щим и отталкивающим (страх дефлорации):

Что такое
был этот Heffalump?

Был ли он
Свиреп?

Приходил ли
он на свист?

И как
он приходил?

Нежен ли он
вообще с Поросятами?

Если он
нежен с Поросятами, то Смотря с Какими Поросятами?

Положим,
что он нежен с Поросятами, но не повли­яет ли на это тот факт, что у Поросенка
был дедушка по фамилии Нарушитель Гарри?

Ср. в более "стерильном"
переводе Б. Заходера неожи­данно менее точный, но более откровенный пассаж:

Какой он, этот Слонопотам?
Неужели очень злой?

24








Идет ли он на свист? И если идет,
то зачем? Любит ли он поросят или нет? И к а к он их любит (курсив А.
Милна, разрядка Б. Заходера).

История с Heffalump'ом репродуцируется в главе "Сно­ва Heffalump" (как мы уже писали в предисловии, эта гла­ва почему-то
вообще не была Заходером переведена, и в этом издании в полном составе ВП
она публикуется впер­вые), где Пух, идя по Лесу, падает в яму прямо на Поросен­ка.
Вот как это выглядит:

"Пух",
пропищал голос.

"Это
Поросенок", нетерпеливо закричал Пух.

"Ты где?"

"Внизу",
говорит Поросенок действительно доволь­но нижним голосом.

"Внизу чего?"

"Внизу
тебя. Вставай!"

"О!",
сказал Пух и вскарабкался на ноги так быстро, как только мог. "Я что, упал на
тебя?"

"Ну да, ты
упал на меня", говорит Поросенок, ощу­пывая себя с головы до копыт.

"Я не хотел
этого", говорит Пух покаянно.

"А я не
говорю, что хотел оказаться внизу", грустно сказал Поросенок. "Но теперь со
мной все в порядке. Пух, я так рад, что это оказался ты".

Оказавшись
в яме, Пух и Поросенок тут же вспомнили Heffalump'a и поняли, что попали в Западню.

Вторым латентным сексуальным
соперником Пуха выступает И-і, его полная противоположность в харак­терологическом
и речевом планах (см. ниже). В главе "День рождения" Поросенок и Пух должны
подарить И-і подарок. Пух решает подарить горшок с медом, но по до-

25








роге съедает мед (видимо, он подсознательно
понимает, что священный мед никому нельзя отдавать, тем более И-і, который в
конце книги отбирает у него функцию по­эта). Таким образом, Пух дарит И-і
пустой горшок из-под меда, то есть "обессемененный" пустой фаллос. Что же
делает Поросенок, испытывающий к И-і определен­ного рода сексуальное влечение?
Вспомним место в ВП, когда Поросенок хочет подарить И-і фиалки, а тот ло­мает
три скрещенные палки в виде буквы А, символ об­разования. Поросенок решает
подарить И-і воздушный шар -- упругий символ беременности, элемент архаичес­кого
"забытого языка" [Fromm 1951}. Однако подсозна­тельная
боязнь беременности заставляет его порвать шар, который превращается в мокрую
тряпку. Таким об­разом, Пух приносит И-і в подарок пустой горшок, а Поросенок --
порванный воздушный шарик. Казалось бы, это символизирует полный сексуальный
крах. Одна­ко И-і находит выход в символической мастурбации -- он всовывает
порванный шарик в пустой горшок, выни­мает и всовывает обратно.

В конце книги Пух увенчивается
как сексуальный ли­дер бревном (pole), символом Северного
Полюса.

В книге "Дом в Медвежьем Углу"
роль сексуальных мотивов и их значимость резко уменьшается, так как эта книга
скорее напоминает роман воспитания (подробнее см. последний раздел этой
статьи): разрушение инстинк­тов раннего детства и утверждение положительных
соци­альных идеалов (здесь, впрочем, намечается другая сексу­альная пара --
Тиггер и Бэби Ру: "Вот ты сейчас сам убе­дишься", храбро сказал Тиггер. "А ты
можешь сесть мне на спину и наблюдать". Ибо из всех вещей, о которых он ска­зал,
что Тиггеры умеют их делать, он неожиданно почувст­вовал уверенность именно
относительно лазанья по дере­вьям. "Оо, Тиггер, -- оо, Тиггер, -- оо, Тиггер",
возбужден­но пищал Ру"), но именно лишь намечается).

26








6.
Перинатальный опыт

В 1929-м году вышла книга О.
Ранка "Das Trauma der Geburt" ("Травма рождения") [Rank 1929}, после которой неортодоксальная аналитическая психология
перенесла главный акцент с травм раннего детства и детской сексу­альности на
самую главную травму в жизни человека -- травму его появления на свет.

В первой книге ВП
перинатальные переживания, рассказанные на символическом языке, играют не мень­шую
роль, чем вытесненная детская сексуальность, что лишний раз позволяет изумиться
художественному чу­тью А. Милна, о котором он сам, конечно, не подозревал, что
лишний раз доказывает, что книги, которые становят­ся достоянием всего мира,
скрывают в себе много того, что не лежит на поверхности. Уже во второй главе
Пух лезет в нору Кролика и наедается там до такой степени, что не может вылезти
обратно. Еда является для Пуха на­слаждением, что неоднократно
подчеркивается. Таким образом, легкое наслаждение символизирует зачатие, а его
трудные последствия -- родовую травму. В соответст­вии с концепцией С. Грофа
время нахождения плода в чреве делится на четыре периода, которые он называет
Четырьмя Базовыми Перинатальными Матрицами. В каждой из этих предродовых фаз
плод может получить тяжелую травму, которую он вторично переживает в виде
невроза, психоза или депрессии на протяжении своей взрослой жизни [Гроф 1992}.
Предродовой и родовой процессы сопровождаются чувством удушья, тесноты, от­чаяния
и ужаса. Перенося травматические воспоминания человека еще дальше, в
трансперсональную сферу, Гроф порывает с представлением, в соответствии с
которым со­знание человека отождествляется с его мозгом (так же, как недалекие
персонажи ВП неадекватно отождествляют сознание Пуха с его "мозгами").
Застряв в кроличьей но­ре, Пух испытывает и тесноту, и удушье (не может вздох-

27








нуть как следует), и отчаяние; и даже его
фразеология становится близкой к грофовской -- он просит друзей, чтобы они
читали ему книгу, "которая поддержала бы Медведя, которого заклинило в Великой
Тесноте (курсив мой. -- В. Р.). Ср. у Грофа:

Перинатальное
развертывание часто ассоциирует­ся и с разнообразными трансперсональными элемен­тами
-- такими, как архетипические видения Великой Матери или Ужасной
Богини-Матери, Ада, Чистили­ща, Рая или Царства Небесного [Гроф 1992: 80}
(кур­сив мой. -- В. Р.).

Характерно также, что
родившийся (и переживший это состояние вновь под воздействием холотропного
дыхания или ЛСД-терапии) чувствует себя радостно и беззаботно, как ни в чем не
бывало. "Он чувствует себя свободным от тревоги, депрессии и вины, испытывает
очищение и необ­ремененность в отношении самого себя, других или суще­ствования
вообще. Мир кажется прекрасным местом, и ин­терес к жизни отчетливо возрастает"
[Гроф 1992: 101]. Именно так чувствует себя Пух, когда его наконец вытас­кивают
из норы:

...благодарно кивнув друзьям, он
продолжает свою прогулку по Лесу, гордо хмыкая про себя.

Еще один перинатальный опыт
описывается в главе "Канга", где Кролик разрабатывает план похищения Бэби Ру, в
результате чего Поросенок, который замещает Ру в кармане (животе) Канги,
переживает не только муки пло­да в чреве (когда его страшно трясет во время
прыжков Канги) и не только травму рождения в виде мнимого Бэби Ру, но также и
издевательский, травестийный обряд ини­циации, когда Канга, чтобы отомстить
похитителям, при-

28








творяется, что не замечает подмены: моет
"новорожденно­го", кормит его лекарством. В довершение этой травестийной
инициации Поросенка, неузнанного Кристофером Ро­бином, так как он непривычно
чистый (ведь он как заново родился), нарекают новым, чужим именем --
Генри Путль. В конце книги "Дом в Медвежьем Углу" Поросенок пере­живает
подлинное перерождение. Когда ветер сваливает дом Сыча и они все оказываются
погребенными в этом ста­ром чреве, Поросенок просовывается в узкую щель почто­вого
ящика и, освободившись и чувствуя радость освобож­дения, по С. Грофу, тем самым
спасает остальных. При этом он освобождается, также по Грофу, от комплекса не­полноценности,
тревожности и депрессии.

Отметим в заключение ставшую
популярной в 1980-е годы после работы КЈйпера [КЈйпер 1986} идею о связи
космогенеза и зачатия, которая также в свернутом виде при­сутствует в ВП.
Ведь глава о Кролике и его норе открыва­ет психофизио