, находившегося в Дераа и Шехабе. В небе гудели
турецкие аэропланы. Летчики докладывали своему начальству,
что нас было очень много, может быть, восемь или девять
тысяч, и что наши центробежные перемещения позволяли нам
занимать одновременно все направления.

Усиливая это впечатление, заложенная французскими
артиллеристами мина замедленного действия через несколько
часов после нашего ухода разнесла на куски водокачку в
Мезерибе. В этот момент немцы были на марше из Шехаба в
Дераа, и непонятный для них взрыв заставил этих лишенных
чувства юмора вояк вернуться обратно, чтобы выйти снова уже
в конце дня.

Тем временем мы были уже далеко, упорно продолжая тащиться
к Нисибу, вершины которого достигли около четырех часов
дня. Мы дали немного отдохнуть пехоте, а сами выдвинули
артиллеристов и пулеметчиков на гребень первого отрога,
обрывистый склон которого уходил вниз, к самой
железнодорожной станции.

Там мы разместили орудия в укрытии и попросили
артиллеристов открыть огонь по станционным зданиям, до
которых было две тысячи ярдов. Артиллерийские расчеты
Пизани работали, словно соревнуясь между собой, так что в
крышах и навесах зданий скоро появились огромные пробоины.
Мы одновременно выдвинули на левый край пулеметчиков с
задачей обстреливать длинными очередями окопы, которые
огрызались сильным упорным огнем. Однако наши отряды
прятались в естественных укрытиях, вдобавок полуденное
солнце находилось у них за спиной. Потерь у нас не было.
Как, впрочем, и у противника. Разумеется, все это было
просто игрой, и в наши планы захват станции не входил.
Нашей реальной целью являлся большой мост севернее деревни.
Кряж, где мы размещались, уходил дугой в виде рога к этому
сооружению и был естественной насыпью с одной стороны
долины, через которую был перекинут мост. На другой стороне
находилась деревня. Турки удерживали мост с помощью
небольшого укрепления и поддерживали контакт с ним через
вооруженных винтовками стрелков, расставленных под
прикрытием деревенских домов.

Мы навели два орудия Пизани и шесть пулеметов на небольшой,
но глубоко закопанный в землю блиндаж рядом с мостом,
надеясь выманить оттуда его защитников. Пять пулеметов вели
огонь по деревне. Через пятнадцать минут у нас уже были ее
взволнованные старейшины. Нури объявил им, что огонь будет
прекращен только тогда, когда крестьяне выгонят турок из
своих домов. Они пообещали выполнить это условие. Таким
образом, мы изолировали мост от станции.

Мы усилили свой натиск на оба эти объекта. Двадцать пять
пулеметов открыли ураганный огонь, но и турки явно не
испытывали недостатка в боеприпасах. Наконец мы перенесли
огонь четырех орудий Пизани на блиндаж и после нескольких
залпов увидели, как охрана моста уходила из разрушенных
окопов через мост под прикрытие насыпи железной дороги.

Высота этой насыпи составляла двадцать футов. Если бы
охрана моста приняла решение защищать его, ведя огонь
из-под его арок, их позиция была бы почти неуязвимой.
Однако, по нашим расчетам, стремление турок не отрываться
от станции заставит их выйти из-под моста. Я приказал
половине своих телохранителей взять взрывчатку и вдоль
огневых точек наших пулеметчиков на гребне подойти к
блиндажу на расстояние броска камня.

Был прекрасный вечер, в желтых тонах, мягкий и неописуемо
тихий, резко контрастировавший с нашей непрерывной
канонадой. Косые лучи заходившего солнца озаряли отроги
гор, оттеняя малейшие изломы их очертаний и создавая таким
образом утонченно-сложную картину причудливо сочетавшихся
плоскостей. В какое-то мгновение солнце опустилось
настолько, что вся поверхность оказалась в тени и на ней на
несколько секунд резко высветились бесчисленные
разбросанные по ней обломки кремня, каждая грань которых,
обращенная на запад, сверкала отраженным пламенем, как
черный алмаз.

Совсем неподходящий вечер для того, чтобы умирать, -- так,
вероятно, думали мои люди: впервые их нервы сдали, и они
отказались выйти из укрытия под пули противника. Они
устали, а их верблюды прошли так много, что теперь могли
идти только шагом. Понурые животные словно понимали, что
одной пули в пироксилиновую шашку в их вьюках достаточно
для того, чтобы отправить их на небо.

Расшевелить людей привычным жестом руки мне не удалось, и
я, отказавшись от дальнейших попыток, решил выбрать
Хемеида, самого молодого и пугливого из них, чтобы он
вместе со мной отправился на вершину. Он вздрогнул, как
потревоженный лунатик, но спокойно последовал за мною. Мы
поехали с ним по кряжу до последнего гребня, чтобы
посмотреть на мост с близкого расстояния. Там стоял
посасывавший свою вересковую трубку Нури Саид,
подбадривавший своих артиллеристов, которые вели
заградительный огонь по темневшим тропам между мостом,
деревней и станцией. Нури, который был в прекрасном
настроении, изложил мне планы нападения и альтернативных
вариантов штурма станции, которую мы не собирались
штурмовать. Мы минут десять обсуждали с Нури его теорию, а
Хемеид вздрагивал в своем седле каждый раз, когда пули,
если они не перелетали над нами, ударялись о скалу позади
нас или при рикошетах жужжали, как ленивые злые пчелы.
Иногда они попадали в куски кремня, выбивая из них белую
как мел пыль, на мгновение поднимавшуюся прозрачной завесой
в отраженном свете.

Нури согласился прикрыть мое движение к мосту чем только
сможет. Тогда я отправил Хемеида обратно с моим верблюдом,
чтобы сказать остальным телохранителям, что мое наказание
будет для них хуже пуль, если они не последуют за Хемеидом
ко мне через опасную зону. Я был намерен пойти к мосту, как
только уверюсь в том, что в блиндаже не останется турок.

Пока они колебались, приехал Абдулла, невозмутимый,
недальновидный, авантюрный и не боявшийся ничего на свете.
Приехал и Зааги. В ярости от того, что я распустил вожжи,
они набросились на уклонявшихся, которые были готовы
трястись над плечом всего с шестью царапинами от пуль.
Турки блиндаж оставили, мы спешились и подали Нури сигнал о
прекращении огня. В воцарившейся тишине мы подползли прямо
под арки моста и обнаружили, что там также никого не было.

Мы быстро разложили пироксилиновые шашки по быкам моста.
Это был хороший мост, мой семьдесят девятый по счету и
стратегически самый важный, поскольку мы были намерены
расположиться напротив него в Умтайе до выступления
Алленби. Поэтому я решил не оставить от него камня на
камне.

Тем временем Нури в сгущавшемся мраке энергично подгонял
свою пехоту, артиллеристов и пулеметчиков, спускавшихся к
линии. Они должны были отойти на милю в пустыню,
построиться в колонну и ждать.

Но переход через железную дорогу такого количества
верблюдов отнял очень много времени. Мы сидели под мостом
со спичками в руках и злились, готовые мгновенно поджечь
запалы (не обращая внимания на мои отряды), если у турок
будет объявлена тревога. К счастью, все прошло хорошо, и
через час Нури подал мне сигнал. Полуминутой позже (вот что
значил мой выбор четырехдюймовых запалов!), едва я свалился
в турецкий блиндаж, одновременно взорвались восемьсот
фунтов пироксилина, и в почерневшем воздухе засвистели
летящие камни. Взрыв, должно быть, был слышен на расстоянии
полпути до Дамаска.

Нури с глубокой тревогой думал, что я погиб. Он подал
сигнал "все чисто", прежде чем узнал, что одна рота
пехоты на верблюдах исчезла. К счастью, мои телохранители
ревностно принялись восстанавливать свою репутацию. Талаль
эль-Харейдин увел их с собой в горы; мы с Нури стояли у
зиявшей ямы, где только что высился мост, с включенным
электрическим сигнальным фонарем, чтобы обозначить место
сбора.

Через полчаса победоносно вернулся Махмуд, возглавлявший
пропавшую роту. Мы постреляли'в воздух, чтобы вернуть
продолжавших искать эту роту людей, а когда все были в
сборе, проехали две или три мили по направлению к Умтайе.
По скользкому грунту ехать было очень трудно, поэтому мы с
удовольствием объявили привал, не нарушая походного строя,
улеглись и погрузились в заслуженный сон.

ГЛАВА 113

Однако было похоже на то, что нам с Нури поспать не
придется. Поднятый нами шум в Нисибе прорекламировал нас
так же широко, как и пожары в Мезерибе. Едва мы затихли,
как с трех сторон к нам устремились посетители, чтобы
обсудить последние события. Ходили слухи о том, что мы
совершаем рейды, но не оккупируем территории, что в будущем
мы уйдем вообще, как британцы из Сальта, оставив наших
местных друзей расплачиваться по счетам.

Ночная тишина час за часом прерывалась все новыми
пришельцами, будоражившими наши бивуаки, умолявшими взять
их к себе, как пропащих людей, и по-крестьянски
припадавшими к нашим рукам, в бормотанье, что мы их высшие
хозяева, а они преданнейшие нам слуги. Прием этих людей,
говоривших, что им было мучительно стыдно нас беспокоить,
будить среди ночи, разумеется, не входил в наши планы. Мы
были в напряжении три дня и три ночи, отдавали приказания и
выполняли приказы, и вот теперь, по дороге на отдых, обидно
играть еще и в эту двойную игру завоевывания друзей.

Их подорванное моральное состояние производило на нас все
более и более тяжелое впечатление; в какой-то момент Нури
отвел меня в сторону и прошептал, что где-то поблизости от
нас существовал центр недовольства. Я велел своим
телохранителям-крестьянам смешаться с толпой и выяснить
истину. По их докладам выходило так, что причина недоверия
к нам лежала в первом поселении, в Тайибе, которое было
потрясено вчерашним возвращением бронеавтомобилей Джойса,
сопровождавшимся несколькими случайными инцидентами, а
также страхом, связанным с тем, что это поселение было
самым уязвимым местом в случая нашего отхода.

Я позвал Азиза, и мы отправились прямо в Тайибе, через
неровные языки лавы, без всяких дорог или троп, через
возвышавшиеся настоящими стенами завалы разбитого камня. В
хижине старшего сидел конклав, вдохновлявший наших
визитеров. Мы вошли туда без предупреждения, когда они
обсуждали вопрос о том, кого послать вымаливать милости у
турок. Наше появление их явно смутило, поскольку они были
уверены в полной безопасности. В течение часа мы поговорили
о посторонних вещах, о видах на урожай и о ценах на
крестьянскую продукцию, попили кофе и поднялись, собравшись
уходить. За нашими спинами снова начался невнятный
разговор, но теперь их непостоянные умы повернулись в ту
сторону, с какой дул более сильный ветер. К туркам они так
никакого обращения и не послали, и уже на следующий день на
них посыпались бомбы и снаряды за такой явный сговор с
нами.

Мы вернулись к себе перед рассветом и улеглись, чтобы
немного поспать, когда со стороны железной дороги донесся
громкий гул и за нашим спальным убежищем с треском
разорвался снаряд. Турки задействовали бронепоезд с полевым
орудием. Проспавшая шесть часов армия поднималась.

Мы стали спешно отходить по ужасной дороге. В небе появился
аэроплан противника, ходивший над нами кругами и дававший
целеуказания артиллеристам. Снаряды стали ложиться точно по
линии нашего марша. Мы удвоили скорость и превратились в
беспорядочную процессию, двигавшуюся очень расчлененным
строем. Аэроплан-наводчик внезапно словно споткнулся в
воздухе, отклонился в сторону железнодорожной линии и вроде
бы стал приземляться. Орудие сделало еще один, на этот раз
удачный, выстрел, убив двух верблюдов, но потом точность
огня снизилась, а после того как противник выпустил с
полсотни снарядов, мы оказались вне пределов дальности его
огня. И тогда орудие принялось наказывать Тайибе.

Находившегося в Умтайе Джойса разбудили звуки стрельбы, и
он вышел навстречу, готовый оказать нам гостеприимство.
Развалины за его высокой фигурой были украшены пестрой
лентой, как это было принято в любой деревне, у любого
племени в Хауране. Лента эта символизировала почтительное
уважение и выражение преданности, в чем можно было сильно
усомниться. К усталому неудовольствию Насира, я оставил
его, а сам ушел к Джойсу и Уинтертону, рассказал им о
приземлившемся аэроплане и предложил послать
бронеавтомобиль, чтобы уничтожить аэроплан на
контролируемой нами территории. В это время примерно в том
же направлении приземлились еще две машины противника.

Между тем был почти готов завтрак, первый за долгое время.
Мы уселись для трапезы, и Джойс рассказал нам, как жители
Тайибе стреляли по нему, когда он проезжал по деревне,
по-видимому, для того, чтобы продемонстрировать мнение об
иностранцах, которые растревожили осиное гнездо турок, а
потом ушли!

Завтрак завершился. Мы объявили, что нам нужен доброволец с
автомобилем, чтобы изучить аэродром противника. Все сделали
шаг вперед, молчаливо выразив добрую воле и готовность, от
чего у меня перехватило горло. Джойс выделил два автомобиля
-- один для Джунора, другой для меня, и мы проехали пять
миль до долины, в устье которой, по нашему расчету,
приземлились аэропланы.

Заглушив моторы, дальше мы пошли по долине пешком. В том
месте, где до железной дороги оставалось около двух тысяч
ярдов, она поворачивала дугой в сторону ровной луговины, в
дальнем конце которой стояли три машины противника. Это
было великолепно, мы рванули вперед и сразу же наткнулись
на совершенно непроходимый глубокий ров с растрескавшимися
отвесными стенками.

Мы побежали вдоль него по диагональной дороге и
остановились в тысяче двухстах ярдах от аэропланов. В этот
момент стартовали две машины. Мы открыли по ним огонь,
определяя дальность стрельбы по фонтанчикам пыли от пуль,
но аэропланы, оторвавшись от земли, уже набирали высоту,
покачивая крыльями над нашими головами.

Двигатель третьей машины не заводился. Пилот и его помощник
изо всех сил вертели пропеллер, а мы тем временем подходили
все ближе. Видя это, они попрыгали в кювет под насыпью, а
мы вгоняли пулю за пулей в фюзеляж машины, выпустив по ней
не меньше пятисот пуль, после чего вернулись в свое
расположение. Вечером того же дня турки сожгли эту машину.

К сожалению, обе улетевшие машины успели долететь до Дераа
и теперь, вернувшись, в ярости принялись нас бомбить. Один
пилот, видно, не слишком опытный, сбросил свои четыре бомбы
с большой высоты и, разумеется, сильно промазал, другой же,
снижаясь каждый раз почти до бреющего полета, укладывал
бомбы очень точно. Не имея возможности защищаться, мы
медленно пробирались между камней, чувствуя себя как
обреченные сардины в банке, так как бомбы разрывались
совсем рядом. Одна из них обрушила на нас настоящий дождь
мелких кусочков железа. Часть попала в смотровую щель
броневика, лишь оцарапав нам костяшки пальцев. Один пробил
шину переднего колеса, и броневик чуть не перевернулся.

Так или иначе мы благополучно вернулись в Умтайю и
рассказали обо всем Джойсу. Мы дали туркам понять, что они
не могут пользоваться этим аэродромом и что Дераа
по-прежнему оставалась не защищенной от нападения
бронеавтомобилей. Я улегся в тени броневика и уснул. Ни
арабы пустыни, ни бомбившие нас турецкие аэропланы не могли
нарушить мой сон. В суматохе событий люди становились
лихорадочно возбужденными, забывая про усталость, но в тот
день мы, к счастью, завершили наш первый круг, и мне было
необходимо отдохнуть, чтобы трезво спланировать очередные
действия. Я проснулся только после полудня.

Нашей стратегической задачей было удерживать Умтайю, что
обеспечивало нам контроль и инициативу в отношении всех
трех подходивших к Дераа линий железных дорог. Если бы мы
удерживали ее еще неделю, мы могли бы взять турок измором,
что бы ни делал Алленби. И все же с тактической точки
зрения Умтайя была опасным местом. Сосредоточенные около
нее силы противника, состоявшие исключительно из регулярных
частей, без партизанского заслона надежно контролировать ее
были не в состоянии, и мы могли бы быстро их подавить, если
бы не наша незащищенность с воздуха.

У турок было, по меньшей мере, девять аэропланов. Наш
лагерь находился в двадцати милях от их аэродрома, среди
голой пустыни, около единственного источника воды, а поить
нужно было крупные табуны верблюдов и множество лошадей,
поедавших подножный корм вокруг лагеря. Стоило туркам
начать бомбардировку, этого было достаточно для того, чтобы
привести в смятение наши нерегулярные части, которые были
нашими глазами и ушами. Турки быстро разбили бы нас и
вернулись к себе, и все выгоды нашего положения свелись бы
к нулю. Тайибе, эта первая деревня, которая прикрывала нас
от Дераа, тоже была беззащитна и дрожала от страха перед
повторявшимися нападениями турок. Если бы мы оставались в
Умтайе, Тайибе была бы довольна нами.

Ясно, что решающее значение имело для нас обеспечение
воздушной поддержки со стороны Алленби, которому удалось
послать в Азрак одну новую машину. Я решил, что мне будет
полезно отправиться повидаться с ним. Вернуться я мог бы
двадцать второго числа. Умтайя могла бы продержаться это
время, потому что мы всегда умели сбивать с толку
аэропланы, двигаясь к следующей деревне, на этот раз -- Ум
эль-Сураб.

Будь то Умтайя или Ум эль-Сураб, чтобы оставаться в
безопасности, нам следовало удерживать за собой инициативу.
Дераа была временно для нас закрыта из-за подозрительности
крестьян. Оставалась Хиджазская линия. Мост на 149-м
километре был почти восстановлен. Мы должны разрушить его
снова, как и еще один, к югу, чтобы отрезать подход к нему
ремонтных поездов. Вчерашняя попытка У интертона показала,
что первая акция -- это задача пехоты и артиллерии. Вторая
требовала рейда. Я отправился посмотреть, смогу ли это
сделать я со своими телохранители по пути в Азрак.

Что-то было не так. У моих телохранителей были красные
глаза, они колебались, просто трусили. В конце концов я
понял, что утром, пока я отсутствовал, арабские командиры
жестоко наказали тех, кто уклонился от выполнения моего
приказания в Нисибе. Это было их право, так как, начиная с
Тафилеха, я оставил дисциплину моей роты на ее собственное
усмотрение. Но в данный момент в результате этого наказания
люди оказались совершенно бесполезными для достижения моей
цели. Такому наказанию сначала обычно предшествует страх, а
потом память об экзекуции провоцирует самых сильных из ее
жертв на пренебрежение законом и на жестокие преступные
действия в отношении свидетелей. Эти люди быть опасны для
меня, для других, для самих себя или для противника, если
бы мы выступили той ночью на выполнение боевой задачи.

Поэтому я предложил Джойсу вернуть египтян и бедуинов
племени гуркас в Акабу и попросил его одолжить мне один
броневик, чтобы поехать с ними к линии железной дороги --
первому этапу их маршрута -- и сделать все, что будет
возможно. Мы пошли к Насиру и Нури Саиду, чтобы сказать им,
что я вернусь двадцать второго числа с истребителями,
которые избавят нас от воздушных разведчиков и от бомбежек.
Тем временем мы должны умаслить Тайибе, дав крестьянам
денег в качестве возмещения ущерба, нанесенного турками, а
Джойс -- подготовить посадочные площадки здесь и в Ум
эль-Сурабе к моему возвращению с нашим авиационным
усилением.

Диверсионная операция проходила той ночью фантастически
бестолково. На заходе солнца мы двинулись в долину, от
которой было три мили легкого пути до линии железной
дороги. Угроза могла исходить от станции Мафрак. Мой
броневик и сопровождавший его "форд" Джунора должны были
охранять этот фланг от возможного появления противника.
Египтянам дали приказ продвинуться до самой линии и
взорвать свои заряды.

Мой проводник куда-то запропастился. Мы три часа бродили по
лабиринту долин, но так и не обнаружили ни железнодорожной
линии, ни египтян, ни нашего исходного рубежа. Наконец мы
увидели какой-то свет, поехали на него и оказались напротив
станции Мафрак. Повернули обратно, чтобы вернуться на
обозначенное место, и услышали лязг паровоза, двигавшегося
от станции на север. Мы погнались за ним, ориентируясь по
периодически вырывавшемуся из его трубы пламени, надеясь
захватить его на подходе к разрушенному мосту. Вдруг мы
увидели далеко впереди пламя и услышали взрывы