глаза под
растрескавшимися от жары веками, только что не скрипевшими
от мелких песчинок. Но тот же пот был и благом, когда его
прохладные капли падали на щеки с прядей волос, правда,
этой скупой свежести было слишком мало, чтобы бороться с
жарой. Когда песок отступил перед сплошной галькой, мы
поехали быстрее, а в открывшейся перед нами просторной
долине русло стало еще тверже, устремляясь переплетенными
рукавами к морю.

По мере того как мы преодолевали очередной подъем, вдали
пред нами развертывалась бескрайняя панорама дельты Вади
Янбо, самой крупной из долин северного Хиджаза. Ее
покрывали буйные заросли тамариска и колючего кустарника.
Когда мы проехали по ней несколько миль, справа показалась
темная пальмовая роща Нахль Бумарака, в тени которой
расположились деревня и сады Бени Ибрагим Джухейны. Вдали
перед нами вставал массив Джебель Рудвы, нависшей, казалось
бы, над самым Янбо, хотя до него было больше двадцати миль.
Мы видели его еще из Мастураха -- это была одна из больших
и самых красивых гор Хиджаза. Его сверкающая кромка
поднималась от плоской Техамы, заканчиваясь могучим
гребнем. Под его защитой мои спутники чувствовали себя
дома. Равнина буквально корчилась в судорогах от
нестерпимого зноя, мы укрылись в тени под густой листвой
акации, выросшей рядом с дорогой, и проснулись только после
полудня.

Мы напоили верблюдов солоноватой водой из небольшой ямы в
одном из рукавов русла, под аккуратной живой изгородью из
тамариска с листьями, похожими на птичьи перья, а потом
благополучно проехали еще два часа и остановились на ночь в
типичной для Техамы совершенно голой местности, где волны
песка тихо перекатывались через гряды гравия, образуя
неглубокие лощины.

Чтобы испечь хлеб и вскипятить воду для кофе, шерифы
развели костер из сучьев ароматических деревьев, а потом мы
сладко уснули, упиваясь свежестью соленого морского бриза,
овевавшего наши лица. Поднялись мы в два часа утра и
погнали своих верблюдов по однообразной равнине, словно
вымощенной твердым гравием и влажным песком, к Янбо, чьи
стены и башни на коралловом рифе возвышались перед нами
футов на двадцать. Меня повели прямо через ворота по
вымощенным крошащимся камнем пустым улицам (Янбо был
наполовину мертвым городом с того времени, как открыли
Хиджазскую железную дорогу) к дому Абдель Кадера,
представителя Фейсала, хорошо информированного,
энергичного, спокойного и достойного человека, с которым мы
переписывались, когда он был почтмейстером в Мекке, а в
Египте печатали почтовые марки для нового государства. Его
только что перевели сюда.

У Абдель Кадера в его живописном, но довольно беспорядочном
доме, окна которого выходили на пустынную площадь, откуда
когда-то отправлялись в далекий путь караваны, я прожил
четыре дня в ожидании корабля, что было чревато моим
опозданием. Однако в конце концов на горизонте появилась
"Сува" под командой капитана Бойля, которая и доставила
меня обратно в Джидду. Это была моя первая встреча с
Бойлем. Он сделал много в начале восстания, и ему
предстояло сделать еще больше в будущем. Но на этот раз мне
не удалось создать о себе хорошее впечатление. После
путешествия моя одежда выглядела не лучшим образом, и у
меня не было никакого багажа. Хуже всего оказалось то, что
на голове у меня был арабский головной платок, который я
носил, желая подчеркнуть свое уважение к арабам. Бойль был
разочарован.

Наша упорная приверженность шляпе (вызванная неправильным
пониманием опасности теплового удара) привела к тому, что
Восток стал придавать ей особое значение, и после долгих
размышлений его умнейшие головы пришли к заключению, что
христиане носят отвратительный головной убор, широкие поля
которого могут оказаться между их слабыми глазами и
неблагосклонным взором Аллаха. Это постоянно напоминало
исламу о том, что христианам он не нравится и что они его
поносят. Британцы же находили этот предрассудок достойным
осуждения и подлежащим искоренению любой ценой. Если этот
народ не хочет видеть нас в шляпах, значит, он не хочет нас
видеть вообще. Но я приобрел опыт в Сирии еще до войны и
при необходимости носил арабскую одежду, не испытывая ни
неловкости, ни социальной отчужденности. И если широкие
подолы могли вызывать известное неудобство на лестницах, то
головной платок был в условиях здешнего климата чрезвычайно
удобен. Поэтому я всегда носил его в поездках в глубь
страны и теперь не мог расстаться с ним, несмотря на
неодобрение со стороны моряков, пока не удастся купить
шляпу на каком-нибудь встречном судне.

На рейде Джидды стоял "Эвриал" с адмиралом Уэмиссом на
борту, готовый отплыть в Порт-Судан, если сэр Росслин
пожелает навестить сэра Реджинальда Уингейта в Хартуме. Сэр
Реджинальд в качестве британского главнокомандующего
египетской армией был назначен руководителем всей
британской части арабского предприятия вместо сэра Генри
Макмагона, который продолжал руководить политической
частью. Мне было необходимо с ним встретиться, чтобы
рассказать о моих впечатлениях. Поэтому я попросил адмирала
предоставить мне место на корабле, а также в поезде,
которым он отправится в Хартум. После долгой беседы моя
просьба была с готовностью удовлетворена.

Я понял, что активный ум и широкая образованность заставили
его проявить интерес к арабскому восстанию с самого начала.
Он возвращался сюда не раз и не два на своем флагманском
корабле, чтобы оказать помощь в критические моменты, и два
десятка раз отклонялся от курса, чтобы помочь своим
авторитетом на берегу, который формально был в компетенции
армии. Он снабжал арабов винтовками и пулеметами, запасными
частями, оказывал техническую помощь, налаживал
взаимодействие военно-морского флота с наземным
транспортом, всегда добиваясь реального удовлетворения
запросов и осуществляя поставки с превышением требуемого.

Не прояви адмирал Уэмисс доброй воли и прозорливости и не
будь у него добрых отношений с капитаном Бойлом, благодаря
которым тот выполнял его желания, ревность сэра Арчибальда
Мюррея могла бы загубить восстание шерифа с самого начала.
Но сэр Росслин Уэмисс действовал, как добрый отчим, пока
арабы не встали на ноги, после чего уехал в Лондон.
Прибывший в Египет Алленби понял, что арабы являются
реальным и весомым фактором на его. фронте, и предоставил в
их распоряжение энергию и ресурсы всей армии. Это был
весьма уместный и удачный виток общей карусели; дело в том,
что преемник адмирала Уэмисс в морском командовании в
Египте не воспринимался всерьез другими службами, хотя с
виду они относились к нему не хуже, чем его собственные
подчиненные. Разумеется, быть преемником Уэмисса было
трудной задачей.

В Порт-Судане мы встретили двух британских офицеров
египетской армии, ожидавших отплытия в Рабег. Они
отправлялись командовать египетскими войсками в Хиджазе и
должны были сделать все возможное, чтобы помочь Азизу
эль-Масри организовать арабские регулярные силы, которые
должны были выступить из Рабега, чтобы положить конец
войне. Это была моя первая встреча с Джойсом и Дэвенпортом,
теми самыми двумя англичанами, которым арабское дело было
обязано больше всего в сравнении с другой иностранной
помощью. Джойс долго работал рядом со мной. Об успехах
Дэвенпорта на юге мы постоянно узнавали из донесений.

После Аравии Хартум показался мне холодным, и я нервничал
от нетерпения ознакомить сэра Реджинальда Уингейта с
длинными отчетами, написанными в долгие дни ожидания в
Янбо. Я торопился, поскольку ситуация казалась
многообещающей. Основной задачей была квалификационная
помощь. Кампания могла бы развиваться весьма успешно, если
бы некоторые кадровые британские офицеры, профессионально
компетентные и владеющие арабским языком, были
прикомандированы к арабским вождям в качестве технических
советников, чтобы держать нас в курсе дела.

Уингейт был рад познакомиться с оптимистической точкой
зрения. Арабское восстание было его мечтой долгие годы.
Пока я был в Хартуме, случайность наделила его властью
играть главную роль. Действия против назначения
главнокомандующим Макмагона были успешными, и дело
кончилось тем, что его отозвали в Англию. Вместо него в
Египет был назначен сэр Реджинальд Уингейт. Таким образом,
с комфортом проведя два или три дня в Хартуме, отдохнув и
прочитав в гостеприимном дворце "Смерть Артура", я
отправился в Каир с сознанием того, что ответственное лицо
получило мой полный отчет. Путешествие по Нилу было
настоящим праздником.

Египет, как обычно, был головной болью "рабегского
вопроса". Сюда поступили несколько аэропланов, и
обсуждался вопрос о том, следует ли посылать вслед за ними
войсковую бригаду или нет. Начальник французской военной
миссии в Джидде полковник Бремон (коллега Уилсона, но с
более широкими полномочиями, потому что на практике изучил
туземные способы ведения войны, принесшие успех во
Французской Африке, бывший начальник штаба корпуса на
Сомме) упорно настаивал на высадке союзных войск в Хиджазе.
Чтобы соблазнить нас, он доставил в Суэц кое-какую
артиллерию, несколько пулеметов, а также небольшие
контингенты кавалерии и пехоты, укомплектованные рядовым
составом из алжирских мусульман, с французскими офицерами.
Приданные британским войскам, они укрепили бы международные
силы.

Ложная оценка Бремоном тяжести положения в Аравии произвела
впечатление на сэра Реджинальда. Уингейт был британским
генералом, командиром так называемого экспедиционного
корпуса сил Хиджаза, в котором в действительности было мало
офицеров связи и лишь горстка снабженцев и инструкторов.
Если бы Бремон добился своего, он возглавил бы полноценную
бригаду смешанных британских и французских войск, применяя
свою любимую тактику, сочетающую ответственность и быстроту
решений. Поскольку мой опыт понимания чувств арабов, живших
на территории племени харбов, позволил мне выработать
твердое мнение по рабегскому вопросу (большинство моих
выводов было действительно солидно обосновано), я написал
генералу Клейтону, к чьему Арабскому бюро был тогда
официально прикомандирован, резкую памятную записку.
Клейтон принял мою точку зрения, что племена могли бы
оборонять Рабег долгие месяцы, если бы получили советников
и винтовки, но они несомненно снова разбегутся по своим
шатрам, как только услышат о высадке иностранных войск.
Более того, планы интервенции были неразумны с технической
точки зрения, потому что никакой бригады не хватило бы для
обороны этой позиции, для прекращения водоснабжения турок и
блокирования дороги на Мекку. Я обвинял полковника Бремона
в том, что он руководствуется своими личными, не военными
мотивами, и не принимает в расчет ни арабские интересы, ни
значение восстания для нас. Я процитировал его слова и
действия в Хиджазе в качестве свидетельства против него.
Они добавили убедительности моему докладу.

Клейтон передал памятную записку сэру Арчибальду Мюррею,
который, оценив ее актуальность, быстро передал ее по
телеграфу в Лондон как доказательство того, что арабские
эксперты, требующие пожертвовать его ценными войсками,
разделились во мнениях по поводу его мудрости и честности.
Лондон потребовал объяснений; атмосфера медленно
прояснялась, хотя в менее. острой форме рабегский вопрос
затянулся еще на два месяца.

Моя популярность в штабе, находившемся в Египте, благодаря
неожиданной помощи, оказанной мною сэру Арчибальду с его
предрассудками, приобрела некое новое и довольно забавное
качество. Все стали со мной подчеркнуто учтивы и говорили,
что я проницательный исполнитель. Особо подчеркивали, как
правильно было с их стороны сохранить меня для арабского
дела в трудный час. Я был вызван к главнокомандующему, но
по пути перехвачен его взволнованным помощником и отведен
сперва к начальнику штаба, генералу Линдену Беллу. В своем
служебном рвении он до такой степени считал себя обязанным
поддержать сэра Арчибальда в его капризах, что их обоих
обычно воспринимали как единого врага в двух лицах. Поэтому
я был весьма удивлен, когда при моем появлении он вскочил
на ноги, почти прыгнул ко мне и, ухватившись за мое плечо,
прошипел: "Теперь вы его только не напугайте; не
забывайте, что я вам сказал!"

Вероятно, мое лицо выразило полное замешательство, потому
что единственный глаз генерала смотрел на меня очень
ласково. Он предложил мне сесть и по-светски заговорил об
Оксфорде, о том, как забавны были занятия на последнем
курсе, насколько интересен мой отчет о жизни в рядах армии
Фейсала и как он надеется, что я вернусь туда продолжить
так удачно начатое мною, перемешивая эти любезности с
замечаниями о том, в каком нервном состоянии находится
главнокомандующий, как близко принимает все к сердцу, и о
том, что я должен нарисовать ему утешительную картину
происходящего, но и не в слишком розовых тонах.

Я страшно развеселился в душе и пообещал вести себя хорошо,
но заметил, что моей задачей является обеспечить
дополнительные поставки оружия и командирование офицеров,
необходимых арабам, и что с этой целью я должен заручиться
заинтересованностью и, если понадобится, даже влиянием
главнокомандующего. На это генерал Линден Белл отвечал, что
снабжение -- это его компетенция и он полон решимости
прямо сейчас сделать для нас все, что сможет.

Я подумал, что он сдержит свое слово и впредь будет
справедлив по отношению к нам. И насколько мог, утешил его
шефа.


Книга 2. НАЧАЛО АРАБСКОГО НАСТУПЛЕНИЯ



Главы с 17 по 27. Моих начальников удивили такие
благоприятные новости, но они обещали помощь, а тем
временем послали меня обратно, в Аравию, почти против моего
желания. Я прибыл в лагерь Фейсала в день обороны турками
Джебель Субха.

Мы поговорили о Янбо, надеясь восстановить положение, но
солдаты, набранные из племен, оказались непригодны для
штурма. Мы понимали, что, если восстание устоит, мы должны
будем немедленно разработать новый план кампании.

Это было рискованно, поскольку обещанные британские военные
эксперты пока не прибыли. Однако мы решили, чтобы вновь
захватить инициативу, не обращать внимания на главные силы
противника и сосредоточить свои силы далеко, на его
железнодорожном фланге. Первым шагом к этой цели был
перевод нашей базы в Ведж, к чему мы и приступили в полном
масштабе.



ГЛАВА 17

Спустя несколько дней после моего возвращения в Каир
Клейтон приказал мне вернуться в Аравию, к Фейсалу.
Поскольку это было для меня совершенно нежелательно, я
решил заявить о своей полной непригодности для этой работы:
сказал, что ненавижу ответственность, а то, что роль
эффективного советника прежде всего предполагает именно
ответственность, было самоочевидно; и добавил, что на
протяжении всей жизни вещи были для меня привлекательнее
людей, а идеи дороже вещей и что поэтому задача убеждения
людей в необходимости делать то-то и то-то была бы для меня
вдвойне тяжела. Работа с людьми не моя стихия, у меня для
нее нет никаких навыков. Я не был рожден солдатом и
ненавидел все связанное с военной службой. Я, разумеется,
прочел все необходимое (слишком много книг!) -- Клаузевица
и Жомини, Магана и Фоша, разыграл во время штабных игр
эпизоды кампаний Наполеона, изучал тактику Ганнибала и
войны Велизария, как и всякий оксфордский студент, но
никогда не видел себя в роли военачальника, вынужденного
вести собственную кампанию.

Решив пустить в ход последний аргумент, я напомнил
Клейтону, что британский главнокомандующий египетской
армией прислал в Лондон телеграфный запрос о командировании
нескольких компетентных кадровых офицеров для руководства
арабской войной. Он возразил на это, что до их приезда
могут пройти месяцы, а Фейсалу безотлагательно необходима
связь с нами, о чем он писал прямо в Египет. Таким образом,
мне пришлось-таки ехать, оставив на других основанный мною
"Арабский бюллетень", недорисованные карты и досье с
разведданными о турецкой армии -- всю ту увлекательную
работу, которая была по мне и с которой я, благодаря
накопленному опыту, неплохо справлялся. И все это для того,
чтобы принять на себя роль, к которой я не имел ни малейшей
склонности. Когда восстание победило, наблюдатели дружно
принялись превозносить его руководство, но за кулисами
оставались все пороки непрофессионального управления,
порожденные бездумным экспериментированием и капризами
отдельных начальников.

Путь мой лежал в Янбо, ставший теперь специальной базой
армии Фейсала, где однорукий Гарланд учил сторонников
шерифа взрывать динамитом железнодорожные пути и
поддерживать порядок на армейских складах. Первое ему
удавалось лучше всего. Он был физиком-исследователем и имел
долголетний опыт практической работы с взрывчаткой. Он был
автором устройств для подрыва поездов, разрушения
телеграфных линий и резки металлов, а его знание арабского
и полная свобода от теории саперного дела позволяли быстро
и результативно обучать искусству разрушения неграмотных
бедуинов. Его ученики восхищались этим никогда не
терявшимся человеком.

Между прочим, он приобщил и меня к обращению с бризантными
взрывчатыми веществами. Осторожные саперы прямо-таки
священнодействовали над ними, Гарланд же запросто мог
засунуть пригоршню детонаторов себе в карман вместе с
бикфордовым шнуром, взрывателем и запалами и весело
гарцевать с ними на верблюде во время недельного рейда к
Хиджазской железной дороге. Он не мог похвастаться
здоровьем и в непривычном климате постоянно болел. Больное
сердце все больше тревожило его после каждого приступа или
просто тяжелой работы, но к этому он относился с той же
легкостью, с какой изготовлял детонаторы, и продолжал
самоотверженно работать, пока не пустил под откос в Аравии
свой первый поезд и не подорвал магистраль водоснабжения.

Вскоре после этого его не стало.

За прошедший месяц в Хиджазе многое сильно переменилось.
Следуя своему первоначальному плану, Фейсал перебрался в
Вади Янбо и, прежде чем начать широкомасштабное наступление
на железную дорогу, старался обезопасить свой тыл. Чтобы
освободить его от массы хлопот, которые доставляли племена
харбов, ив Рабега к Вади Сафре двигался его юный кровный
брат Зейд, формально подчиненный шерифу Али. Выдвинувшиеся
вперед кланы харбов активно разрушали турецкие коммуникации
между Мединой и Бир Аббасом. Они почти ежедневно отправляли
Фейсалу небольшие табуны верблюдов или винтовки,
захваченные в бою, а также пленных и дезертиров.

Потрясенный появлением седьмого ноября первых аэропланов,
Рабег вновь обрел покой после прибытия эскадрильи в составе
четырех британских самолетов BE под командованием майора
Росса, с таким блеском говорившего по-арабски и такого
блестящего командира, что не могло быть двух мнений о том,
насколько мудро он осуществлял свою помощь. С недели на
неделю поступало все больше орудий, пока их не собралось
двадцать три, в основном устаревших, четырнадцатого года
выпуска. В распоряжении Али было около трех тысяч арабских
пехотинцев, в том числе две тысячи профессионалов в хаки
под началом Азиза эль-Масри, а еще девятьсот кавалеристов
из верблюжьего корпуса, и триста египетских солдат. Были
обещаны французские артиллеристы.

Двенадцатого ноября шериф Абдулла наконец вышел из Мекки и
двумя днями позднее прибыл туда, где и рассчитывал
остановиться, -- между северным и восточным румбами близ
Медины, получив возможность перерезать пути ее снабжения из
Касима и Кувейта. С Абдуллой было примерно четыре тысячи
солдат, но на всех лишь три пулемета да десять
недальнобойных пушек, захваченных в Таифе и Мекке.
Следовательно, он не был настолько силен, чтобы выполнить
отцовский план совместного нападения на Медину с Али и
Фейсалом. Он мог только отрезать ее блокадой и с этой целью
сам обосновался в Хенакии, пустом городе в восьми милях
северо-восточнее Медины, слишком далеко, чтобы быть
полезным.

Проблема складов на базе Янбо разрешилась благополучно.
Гарланд возложил контроль и распределение боеприпасов на
Абдель Кадера, которого Фейсал назначил губернатором, --
человека энергичного и орг