скрайней
Джеферской равнине. С удовлетворением отмечая это
размеренное движение, которое было добрым знаком
сосредоточения в Азраке точно в намеченный срок, мы
обогнали колонну. Мой превосходный водитель Грин однажды
разогнал машину до скорости в шестьдесят семь миль в час. У
полузадохнувшегося в грузовом отсеке Насира едва хватало
сил махать рукой через фарлонг каждому из друзей, которых
мы обгоняли.

В Баире мы услышали от встревоженных воинов племени бени
сахр, что накануне турки совершили неожиданный бросок из
Хесы в Тафилех. Мифлех решил, что я сошел с ума или просто
был сильно навеселе, когда я откровенно посмеялся этой
новости, потому что, произойди это событие четырьмя днями
раньше, это задержало бы азракскую экспедицию, но теперь,
когда мы уже выступили, противник мог бы взять Абу
эль-Лиссан, Гувейру да и саму Акабу -- и с Богом!
Запущенные нами и пугавшие турок разговоры о продвижении на
Амман заставили противника выступить для противодействия
нашему мнимому удару. Каждый солдат, отправленный ими на
юг, сокращал численность контингента, которому
действительно предстояло схватиться с нами, не на одного, а
на десятки человек.

В Азраке мы обнаружили нескольких слуг Нури Шаалана и
автомобиль "кроссли" с офицером военно-воздушных сил,
летчиком, а также некоторое количество запасных частей и
брезентовый ангар на дв.е машины, приданные нам для
прикрытия сосредоточения. Первую ночь мы провели на
аэродроме и были страшно наказаны за это. Подлые, покрытые
только что не броневым панцирем верблюжьи слепни,
кусавшиеся, как шершни, облепили все открытые части наших
тел и держались там до самого захода солнца, после чего
наступило благословенное избавление, потому что холодным
вечером зуд от укусов затихал. Но тут изменилось
направление ветра, и на нас обрушились тучи забивавшей
глаза соленой пыли, не унимавшейся целых три часа. Мы
лежали, натянув на головы одеяла, но уснуть так и не
смогли. Каждые полчаса приходилось стряхивать наметенный
песок, грозивший похоронить нас навеки. В полночь ветер
прекратился. Мы выбрались из своих пропитанных потом гнезд
и беспечно приготовились поспать, когда на нас накатилась
туча мерзко пищавших москитов, с которыми нам пришлось
сражаться до рассвета.

На рассвете мы перенесли лагерь на гребень Меджаберского
кряжа, милей западнее воды и двумястами футами выше болот,
где оказались открытыми всем ветрам. Немного отдохнув,
подняли туда же ангар, а потом искупались в серебристой
воде, раздевшись у сверкавших на солнце прудов, жемчужные
откосы и дно которых отражали небо, вызывая какое-то
необычное, лунное сияние. "Восхитительно!" -- воскликнул
я, бултыхнувшись в воду и отплывая от берега. "Но что
хорошего торчать в воде?" -- спросил Уинтертон. Но тут,
как бы отвечая на его вопрос, его больно укусил слепень, и
он прыгнул в воду вслед за мной. Мы поплавали, поминутно
смачивая головы, но слепни были, видно, слишком голодны,
чтобы бояться воды, и уже через пять минут мы выскочили из
пруда и молниеносно оделись, не обращая внимания на кровь,
сочившуюся из двух десятков ранок от укуса злых насекомых.

Насир стоял на берегу и смеялся над нами. Потом мы вместе
отправились к форту, чтобы провести остаток дня там. В
старой угловой башне Али ибн эль-Хусейна, единственном в
пустыне месте с крышей, было прохладно и все дышало покоем.
Ветер перебирал листья росших снаружи пальм, отвечавших ему
холодным шелестом: это были неухоженные пальмы, выросшие
слишком далеко на севере, чтобы от них можно было ожидать
хорошего урожая фиников, но у них были толстые стволы с
низкими ветвями, отбрасывавшими приятную тень. Под ними на
своем ковре в полном покое сидел Насир. В теплом воздухе
волнами поднимался серый дым от его почти докуренной
сигареты, то пропадая, то возникая снова на фоне солнечных
пятен, светлевших между листьями. "Я счастлив", --
проговорил он. Мы все были счастливы.

Во второй половине дня прибыл бронеавтомобиль, пополнив тем
самым наши оборонительные средства, хотя возможность
появления противника была минимальной. В районе между нами
и железной дорогой жили три племени. В Дераа было всего
сорок кавалеристов, а в Аммане и вовсе ни одного. Таким
образом, турки пока не имели сведений о нас. Один из их
аэропланов около девяти часов утра совершил поверхностный
облет местности и улетел, вероятно, так нас и не увидев.

Наш лагерь на овеваемой всеми ветрами вершине обеспечивал
широкий обзор для наблюдения за дорогами Дераа и Аммана.
Днем мы, двенадцать англичан, Насир и его раб,
лентяйничали, бродили взад и вперед, купаясь в лучах
заходившего солнца, осматривали достопримечательности,
думали, а ночью с комфортом спали или, я бы сказал точнее,
радовались драгоценной противоположности между друзьями,
обретенными в Абу эль-Лиссане, и противником, встреча с
которым ожидалась в следующем месяце.

Эта драгоценность, как могло бы показаться, была отчасти во
мне самом, потому что в этом походе на Дамаск (таком, каким
он уже представлялся нашему воображению) изменилось мое
нормальное равновесие. Я почувствовал за собой упругую силу
арабского энтузиазма. Многолетнее проповедование достигло
высшей точки, и объединившаяся страна устремилась к своей
исторической столице. Будучи уверен в том, что этого
оружия, закаленного мною самим, было совершенно достаточно
для достижения моей цели, я, похоже, забыл об английских
компаньонах, державшихся в стороне от моей идеи, в тени
представления об обыкновенности этой войны. Мне не удалось
сделать их партнерами моей собственной убежденности.

Много позже я узнал, что Уинтертон каждый день вставал с
рассветом и зорко всматривался в горизонт, опасаясь, как бы
моя беспечность не стоила нам внезапного сюрприза. И в
Умтайе и в Шейх Сааде англичане много дней думали, что наше
предприятие безнадежно. В действительности же я понимал (и,
разумеется, говорил), что мы, как никто другой, находимся в
безопасности в этом воюющем мире. Арабы были преисполнены
такой гордости, что я не видел ни малейших признаков того,
чтобы они сомневались в реальности моих планов.

Эти планы сводились к обману противника угрозой наступления
на Амман и к реальному отрезанию железной дороги в Дераа.
Мы вряд ли пошли бы дальше этого, потому что я давно
привык, изучая доступные альтернативы, принимать решения
поэтапно.

Публика часто верила генералам потому, что видела лишь
приказы и результат. Даже Фош говорил (до того, как стал
командовать войсками), что сражения выигрывают генералы,
но, по правде говоря, никто из самих генералов так не
думал. Сирийская кампания сентября 1918 года была с научной
точки зрения, возможно, самой совершенной, так как разум
сделал в ней больше, чем сила. Весь мир, и особенно те, кто
служил с ними, выдали кредит уверенности в победе Алленби и
Бартоломью, но эта пара никогда не видела данную проблему в
свете наших представлений. Мы-то знали, к чему приводили их
недостаточно продуманные идеи в применении на практике и
как их люди часто их подводили, сами того не подозревая.

Фактом нашего вступления в Азрак первая часть нашего плана
-- дезинформация -- была реализована. Мы направили наших
"кавалеристов св. Георгия" -- тысячу золотых соверенов
-- племени бени сахр, чтобы скупить весь ячмень с их
токов, и просили бедуинов никому ничего не говорить об
этом. так как он требовался для наших верблюдов и для
животных наших британских союзников всего на две недели.
Диаб из Тафилеха, этот юный полудурок, мгновенно пустил в
ход сплетню об этом, которая сразу же докатилась до Керака.

Кроме того, Фейсал вызвал в Баир резервистов из племени
зебн для прохождения службы в армии, а Хорнби, теперь
(пожалуй, несколько преждевременно) носивший арабскую
одежду, активно готовился к большому броску на Мадебу.
Согласно его плану, операция должна была начаться около
девятнадцатого числа, когда он услышал, что Алленби уже
выступил. Надежды Хорнби были связаны с Иерихоном, так что
в случае нашей неудачи с Дераа наши силы могли бы вернуться
и подкрепить его действия, и это был бы уже не обман, а
старая вторая струна нашего лука. Однако турки сломали этот
достаточно кривой лук своим продвижением на Тафилех, и
Хорнби пришлось защищать от них Шобек.

Вторую часть нашего плана -- Дераа нам пришлось
планировать как реальное нападение. В качестве
предварительной акции мы решили перерезать железнодорожную
линию близ Аммана, чтобы предотвратить таким образом
укрепление Аммана силами из Дераа и поддержать его
уверенность в том, что наш обманный маневр против него
является реальной операцией.

Мне казалось, что эта предварительная акция (реальное
осуществление разрушения предполагалось возложить на
египтян) могла быть проведена племенем гуркас:
использование для этой цели его отряда позволило бы не
отвлекать главные силы от выполнения основной задачи.

Этой основной задачей было разрушение железнодорожной линии
в Хауране и недопущение ее восстановления в течение, по
меньшей мере, одной недели. Представлялись возможными три
пути: первый -- марш на север от Дераа в направлении
Дамасской железной дороги, подобно моему зимнему рейду с
Таллалом, и разрушение пути с последующим переходом к
Ярмукской железной дороге, второй -- марш на юг от Дераа к
Ярмуку, как это было в ноябре 1917 года с участием Али ибн
эль-Хусейна, третий -- прямой бросок на город Дераа.

Третий план мог быть принят только в том случае, если бы
военно-воздушные силы пообещали провести такую мощную
бомбежку станции Дераа, чтобы результат был равноценен
артиллерийскому обстрелу и позволил нам пойти на риск
штурма ее нашими малыми силами, что надеялся сделать
Селмонд. Но это зависело от того, сколько он своевременно
получил бы или сосредоточил у себя тяжелых машин. Доуни
обещал прилететь к нам сюда одиннадцатого сентября. До его
приезда мы должны были относиться одинаково ко всем трем
планам. Из числа ожидавшегося подкрепления первыми прибыли
мои телохранители, прискакавшие через Вади Сирхан девятого
сентября, -- счастливые, более тучные, чем их жирные
верблюды, отдохнувшие и довольные после целого месяца
праздного безделья в лагере племени руалла. Они сообщили о
почти полной готовности Нури и о его решимости
присоединиться к нам. Их расшевелила заразительность
энтузиазма нового племени, и нас обрадовал их боевой дух.

Десятого числа из Акабы прилетели оба аэроплана. Их пилоты
Мерфи и Джунор здорово расправлялись со слепнями,
кружившими в воздухе над обоими парнями в полном соку.
Одиннадцатого числа прибыли другие броневики, с Джойсом и
Стирлингом, но без Фейсала. Маршалл остался, чтобы
сопровождать его на следующий день. Все всегда шло хорошо
там, где всем управлял Маршалл, толковый, наделенный тонким
чувством юмора человек, не столько упрямый, сколько
настойчивый. Приехали Янг, Пик, Скотт-Хиггинс, был привезен
и багаж. Азрак становился густонаселенным, и его озера
снова огласились криками купавшихся. В прозрачную воду
ныряли худощавые и упитанные, коричневые, покрытые медным
загаром и совершенно белые тела.

Одиннадцатого числа прилетел аэроплан из Палестины. К
сожалению, Доуни опять заболел, а новичка -- штабного
офицера, который занял его место, сильно укачало в полете,
и он забыл в аэроплане бумаги, которые должен был передать
нам. Причиной этих неприятностей были самомнение и железная
уверенность в себе, а также тот шок, который он испытал,
убедившись в нашей полной беспечности здесь, в пустыне,
поскольку у нас не было ни полевого караула, ни постов
наблюдения, ни связистов, ни часовых, ни телефонов, ни
видимых резервов, ни линии обороны, ни укрытий и баз.

Он просто забыл сообщить нам важнейшую новость:
оказывается, шестого числа Алленби в новом приливе
вдохновения заявил Бартоломью: "Стоит ли заниматься
Мессудьехом? Пусть кавалерия отравляется прямо в Афулех и в
Назарет". Таким образом, весь план изменился, и
поставленная ранее задача сменилась громадным
неопределенным наступлением. Нам об этом ничего не
сообщили, но зато из разговора с пилотом, которого
информировал Селмонд, мы получили точное представление о
ресурсах бомбардировщиков. Бомб у них было меньше, чем нам
требовалось только для Дераа, поэтому мы попросили провести
лишь заградительную бомбежку станции, чтобы мы могли обойти
ее с севера и убедиться в разрушении Дамаскской линии
железной дороги. На следующий день приехал Фейсал, вслед за
которым прибыла целая армия: стремительный, безупречно
одетый Нури Саид, артиллерист Джемиль, похожие на уличных
торговцев алжирцы Пизани и всякие другие компоненты
обеспечения нашего успеха по упоминавшемуся выше принципу
"три солдата и мальчик". Серые мухи могли теперь вдоволь
насосаться крови двух тысяч верблюдов, оставив в покое
Джунора и его механиков, которых они уже наполовину
высосали.

После полудня появился Нури Шаалан с Традом, Халидом,
Фарисом, Дурзи и Хаффаджи, приехали и Ауда абу Тайи с
Мухаммедом эль-Дейланом, а также Фахд и Ахдуб, вожди
племени зебн во главе с Ибн Бани, вождем племени серахин, и
Ибн Джени от сердие. Маджид ибн Султан из Адвада, что близ
Сальта, приехал, чтобы узнать правду в отношении нашего
нападения на Амман. Позднее, уже вечером, с севера
донеслись звуки перестрелки, и галопом примчался мой старый
товарищ Талаль эль-Харейдин с четырьмя или пятью десятками
всадников-крестьян. Его румяное лицо сияло радостью от
нашего такого долгожданного прибытия. Эту компанию
дополнили друзы и горожане-сирийцы Исавьех и Хаварнех. И
даже стал поступать непрерывными караванами ячмень на
случай нашего возвращения, если операция потерпит крах (мы
не часто подчеркивали такую возможность). Все выглядели
крепкими и здоровыми. За исключением меня. Эта толпа
разрушила мою очарованность Азраком, я уехал в дальний
конец долины Айн эль-Эссаду и весь день пролежал там на
своем старом ложе под тамариском, в покрытых пылью зеленых
ветвях которого ветер напевал такую же песню, какую можно
было бы услышать в гуще листвы английских деревьев. Это
говорило мне о том, что я смертельно устал от этих арабов,
жалкого воплощения семитов, достигавших недоступные для нас
высоты и глубины, которые доступны были лишь для нашего
зрения. Они реализовывали наш абсолют в своей
неограниченной способности к добру и злу, и я в течение
двух лет успешно притворялся их вожаком и верным
попутчиком!

В тот день ко мне пришло окончательное понимание того, что
моему терпению в отношении навязанной мне ложной позиции
пришел конец. Еще неделя, две, может быть три, и я буду
настаивать на отставке. Моя нервная система была
окончательно разрушена.

Тем временем Джойс взял на себя ответственность, которой
угрожало опасностью мое дезертирство. По его приказу Пик с
египетским корпусом верблюжьей кавалерии, в данном случае с
отрядом саперов, Скотт-Хиггинс со своими боевиками из
племени гуркас и с двумя бронеавтомобилями прикрытия
отправились в поход с задачей разрушения железной дороги
под Ифдейном.

Согласно этому плану Скотт-Хиггинс должен был с
наступлением темноты ворваться в блокгауз со своими ловкими
индусами -- надо сказать, ловкими только в пешем строю,
потому что на верблюдах каждый из них был мешок мешком.
После этого Пик приступал к своим действиям: ему нужно было
до рассвета взорвать путь. Броневикам отводилась роль
прикрытия их отхода утром, по равнине, на восток, после
чего наш основной отряд должен был совершить марш от Азрака
до Умтайи -- большого крупного хранилища дождевой воды в
пятнадцати милях ниже Дераа и нашей передовой базы. Мы
предоставили им проводников из племени руалла и проводили с
надеждой на успешное выполнение этой предварительной
задачи.

ГЛАВА 108

Едва забрезжил рассвет, наш караван отправился в путь. В
его составе была тысяча человек из Абу эль-Лиссана и триста
кочевников Нури Шаалана. В его распоряжении были также две
тысячи всадников на верблюдах. Мы просили его держать их в
Вади Сирхане. Представлялось неразумным до решающего дня
вести такое количество внушавших беспокойство бедуинов
через деревни Хаурана. Конники были шейхами или слугами
шейхов, самостоятельными и поддающимися контролю людьми.

Дела с Нури и Фейсалом задержали меня на целый день в
Азраке, но Джойс оставил мне ремонтную летучку под
названием "Голубой туман", на которой я утром следующего
дня догнал армию, завтракавшую среди густо поросших травой
холмов Джиаан эль-Хунны. Верблюды, радуясь тому, что
вырвались из лишенного растительности Азрака, набивали свои
желудки самым любимым их кормом.

У Джойса были плохие новости. Возвратившийся Пик доложил о
провале попытки доехать до железнодорожной линии из-за
волнений в арабских лагерях, соседствовавших с указанным
местом разрушения дороги. У нас в запасе был вариант
выведения из строя Амманской железной дороги, и эта
задержка нарушала наши планы. Я вышел из автомобиля, взял
подходящее количество пироксилина и взгромоздился на
верблюда, чтобы обогнать колонну. Другие пошли в обход
жестких лавовых языков, протянувшихся в западном
направлении к железной дороге, я же с агейлами и другими
опытными всадниками поехал напрямик, по разбойничьей тропе
к равнине, подступавшей к разрушенному Ум эль-Джемалю.

Долго размышляя о разрушении Аммана, я задавался вопросом о
том, какое решение было бы самым быстрым и лучшим, и
загадка этих руин прибавила мне заботы. Представлялась
очевидной тупость правителей этих когда-то римских
приграничных городов -- Ум эль-Джемаля, Ум эль-Сураба,
Умтайи. Их ни с чем не сообразные здания, возведенные в
пустынной котловине, свидетельствовали о равнодушии
строителей, о почти вульгарном утверждении права человека
(римского права!) жить неизменной жизнью в любом его
владении. Итальянизация зданий (только для того, чтобы
можно было строить их за счет обложения налогом более
покорных провинций) здесь, на краю света, говорила о
прозаической слепоте к "вненаучности" политики. Дом,
который на столько лет пережил цель его строителя, был
слишком тривиальной реликвией, чтобы почитать ум,
породивший его конструкцию.

Ум эль-Джемаль казался агрессивным и вызывающим, а
проходившая за ним железная дорога такой
скучно-девственной, что я чуть не прозевал воздушный бой
между Мерфи в нашем "бристоль-файтере" и "спаркой"
противника. "Бристоль" бешено поливал огнем турецкий
истребитель, пока тот не упал, объятый пламенем. Наша армия
с восхищением смотрела на эту схватку, но Мерфи,
вернувшийся со слишком большими повреждениями, чтобы машину
можно было отремонтировать в Азраке, утром следующего дня
улетел ремонтироваться в Палестину. Таким образом, наши и
без того хилые военно-воздушные силы свелись к BE-12,
настолько устаревшему, что вести бой на нем было
невозможно, и он едва годился для воздушной разведки. В
этом мы убедились в тот же день. Так или иначе, мы, как и
вся армия, радовались победе нашего летчика.

Мы подошли к Умтайе перед самым заходом солнца. Отряды
отставали от нас на пять или шесть миль, поэтому, как
только наши верблюды напились воды, мы двинулись к железной
дороге, проходившей под горным склоном в четырех милях к
западу от нас, думая лишь о том, как ее с ходу разрушить.
Клубы пыли позволили нам подойти близко к линии, не вызвав
тревоги у противника, и мы с радостью обнаружили, что туда
же могли подойти и бронеавтомобили. Прямо перед нами стояли
два отличных моста.

Результаты рекогносцировки позволили мне принять решение о
возвращении сюда следующим утром с броневиками и с большим
количеством пироксилина, чтобы взорвать более крупный из
двух -- четырехпролетный мост. Его разрушение задало бы
туркам тяжелую работу на несколько дней и освободило бы нас
от заботы об Аммане на все время нашего первого рейда на
Дераа. Таким образом, цель сорвавшейся диверсии Пика была
бы достигнута. Это было приятное открытие, и мы в
сгущавшихся сумерках отправились в обратный путь,
разделившись на четыре группы, чтобы найти самую лучшую
дорогу для броневиков. К