трудности. Смерть могла бы показаться наилучшим из всех
наших дел, как последняя, свободная, доступная нам
праздность. И из двух полюсов, какими являются жизнь и
смерть, или, менее драматично, праздность и деятельность
нам следовало бы избегать деятельности (которая есть
вещество жизни). Среди людей могли быть лица нетворческие,
чья праздность пуста, но их деятельность могла бы быть
только материальной. Для осуществления нематериального,
творческого, связанного с духом, а не с плотью, мы должны
строго следить за тратой времени или волнений на физические
потребности, поскольку у большинства людей душа стареет
гораздо раньше тела. Своим прогрессом человечество обязано
не работягам.

То была полубессвязная, сбивчивая, неплавная речь, с
заминками и паузами, в нашей крайней необходимости отчаянно
и непрестанно бившая как молотом по наковальне умов людей,
сидевших вокруг угасшего костра. Впоследствии я вряд ли
смог бы вспомнить ее смысл: в моей памяти стерлась ее суть,
и остались лишь покорное смирение этих серахинов, тишина
ночи, в которой истаивала их суетность, и, наконец, их
пылкая готовность идти вместе с нами, куда бы мы их ни
повели. Еще до рассвета мы послали за старым Абдель Кадером
и, отведя его в заросли кустарника, прокричали в его тугие
уши, что воины племени серахин после восхода солнца
выступят с нами, под его покровительством, в Вади Халид. Он
пробормотал, что это хорошо, а мы зареклись впредь, если
будем живы, привлекать инвалидов к осуществлению наших
планов.

ГЛАВА 75

Мы в изнеможении улеглись, чтобы хоть немного поспать, но
нас снова подняли очень рано: необходимо было провести
смотр погонщиков верблюдов из племени серхан. Это был
своеобразный парад торопливо прошествовавших перед нами
оборванных людей, но мы надеялись на то, что они высвободят
нам наездников-воинов. Они оглашали воздух громким ревом,
стараясь выглядеть как можно убедительнее. К сожалению, у
них не было реального лидера. Мтеир был слишком стар, а Ибн
Бани являл собою очень странную фигуру, скорее с амбициями
политика, нежели воина. Однако они были нашей реальной
силой, вопрос был решен, и в три часа пополудни мы
выступили в Азрак, поскольку, проведи мы еще одну ночь в
палатке, паразиты оставили бы от нас только сухие кости.
Абдель Кадер и его слуги оседлали своих кобыл в знак того,
что линия фронта была близко. Они ехали сразу за нами.

Первым, кто увидел Азрак, был Али, и мы в величайшем
возбуждении устремились вверх на каменный гребень,
разговаривая о войнах, песнях и страстях былых пастушьих
царей, чьи имена звучали музыкой и которые любили этот
город, и о римских легионерах, изнывавших в здешнем
гарнизоне в далекие времена. И вот нашим взорам открылся
синий форт на скале над шелестящими под ветром пальмами, со
свежими лугами и ручейками. Об Азраке, как и о Румме,
кто-то когда-то сказал: "Numen
inest"*.
[* Здесь божество (лат.). *]
Оба возникали перед глазами словно по волшебству, как
призраки, но если Румм был обширным, гулким, то
непостижимая тишина Азрака казалась настоянной на
воспоминании о странствующих поэтах и рыцарях, исчезнувших
царствах, о преступлениях, о чести и о мертвом величии Хиры
и Гасана. Каждый его камень или стебель лучились смутным
представлением о так давно ушедшем светящемся, нежном Рае.

Наконец Али натянул повод, и его верблюдица стала осторожно
выбирать дорогу вниз, по потоку лавы, к яркой зелени болота
за ручейками. Наши сощуренные глаза широко раскрылись,
когда мы с облегчением убедились в том, что многодневная
мука, которую причиняло отражение яркого солнечного света,
миновала. "Трава!" -- воскликнул Али и бросился из седла
на землю, запустив руки и уткнувшись лицом в ее жесткие
стебли, казавшиеся в пустыне такими мягкими. Потом он
вскочил, возбужденный, со своим боевым кличем сорвал с
головы платок и забегал взад-вперед около болота,
перепрыгивая через красные каналы, в которых между стеблями
тростника блестела словно сгустившаяся вода. Белые ноги Али
мелькали между измятыми складками его кашемировой одежды.

Снова вернувшись к своим заботам, мы обнаружили, что среди
нас не было Абдель Кадера. Мы искали его внутри форта, в
пальмовом саду, за источником. Наконец, послали на поиски
людей, которые вернулись с арабами, сказавшими нам, что
сразу же после того, как мы выехали, он повернул на север,
через невысокие холмы, в сторону Джебель Друза. Рядовые не
знали наших планов, ненавидели Абдель Кадера и были рады
его уходу, но для нас ничего хорошего это не предвещало.

Из трех наших вариантов мы отказались от Ум Кейса -- без
Абдель Кадера долина Вади Халид исключалась, и это
означало, что мы были должны во что бы то ни стало взорвать
мост в Тель эль-Шехабе. Для этого нам пришлось пройти по
открытой местности между Ремтой и Дераа. Абдель Кадер ушел
к противнику со сведениями о наших планах и о численности
нашего отряда. Приняв разумные меры, турки могли бы
устроить нам засаду у моста. Мы посоветовались с Фахдом и
решили тем не менее двинуться вперед, надеясь на обычную
непрофессиональность противника. Это было не очень
уверенное решение. Пока мы его принимали, солнце стало
сиять менее ярко, и казалось, что Азрак медленно погружался
в атмосферу страха.

Следующим утром мы в раздумье ехали по извилистой тропе
кремнистой долиной, а потом через горный кряж в Вади
эль-Харит, где утопавшая в зелени дорога до боли напоминала
некоторые места на родине. Али радовался, созерцая богатую
зеленым кормом долину, название которой дало фамилию его
семье. Наши верблюды теперь были обеспечены сочной едой, к
тому же мы обнаружили в ложбинах среди кустов озерца,
полные прозрачной воды от прошедшего на прошлой неделе
ливня. Мы остановились, чтобы воспользоваться этим
открытием для приготовления завтрака, и объявили долгий
привал. Адхуб с Ахмедом и Авадом отправились охотиться на
газель, мы же вернулись с целыми тремя подстреленными
животными. Таким образом, привал наш удлинялся, и мы
устроили второй завтрак, настоящий праздник с трапезой из
прекрасного мяса, поджаренного на шомполах, когда снаружи
оно становится черным как уголь, а внутри остается сочным и
вкусным. Путешествующие по пустыне любили это лакомство,
вот и в этом походе мы еще раз ощутили преимущества
движения в дневное время, к тому же мы всегда бывали рады
любой задержке.

К сожалению, отдых был испорчен судебным разбирательством.
Кровная вражда между Ахмедом и Авадом во время погони за
газелью вылилась в дуэль. Авад прострелил головной платок
Ахмеда, а Ахмед продырявил плащ Авада. Я разоружил обоих,
арестовал и громогласно приказал отрубить каждому большой и
указательный пальцы правой руки. Страх перед таким
наказанием заставил их публично пойти на мировую. Чуть
позже все мои люди поручились за то, что дело улажено. Я
сообщил об этом случае Али эль-Хусейну, который выпустил их
на свободу с испытательным сроком, заверив их обещание, как
печатью, древней и довольно странной, принятой у
кочевников, епитимьей в виде сильных ударов по голове
лезвием тяжелого кинжала, пока показавшаяся кровь не
дотечет до поясного ремня. Эти удары наносили болезненные,
но не опасные скальповые раны, боль от которых сначала и
шрамы впоследствии, как считалось, должны напоминать
нарушителю о данном им обязательстве.

Мы снова проехали несколько миль превосходным аллюром по
местности, изобиловавшей кормом для верблюдов, пока у Абу
Саваны не обнаружили кремнистую лощину, на дне которой
узкий канал глубиной в два фута, футов в десять шириной и
длиной с милю был до краев полон превосходной чистой
дождевой водой. Это место должно было служить исходной
точкой для нашего рейда к мосту. Чтобы убедиться в его
безопасности, мы проехали несколько ярдов дальше, к вершине
каменистого холма, и, оглядевшись, увидели внизу
удалявшийся отряд черкесских всадников, посланных турками
выяснить, не заняты ли источники воды. К обоюдному счастью,
они уехали за пять минут до нашего появления в этих местах.

Следующим утром мы наполнили водой бурдюки, поскольку между
нашим лагерем и мостом мы нигде бы больше не нашли
источника, и не спеша ехали до тех пор, пока ровная пустыня
не закончилась трехфутовой впадиной на кромке чистой
равнины, простиравшейся на несколько миль до рельсов
железной дороги. Мы остановились, чтобы дождаться
наступления сумерек и безопасно перейти через полотно. Наш
план состоял в скрытном переходе железной дороги, чтобы
потом укрыться в других предгорьях, ниже Дераа. Весной
низкие склоны этих холмов, покрытые новой травой и цветами,
были полны пасшихся овец. С наступлением лета эти склоны
высыхали и пустели, если не считать случайных путников,
ехавших с не совсем понятными поручениями. Мы могли
правильно рассчитать время расположения в их лощинах, чтобы
обеспечить спокойный день.

Мы сделали привал, чтобы перекусить в очередной раз; надо
сказать, что режим нашего питания резко нарушился: мы ели
все, что могли, и так часто, когда для этого была
возможность. Это облегчало наши запасы и не давало нам
задумываться. Но даже при "занятости" день показался
очень длинным. Наконец пришел час заката. Мрак в течение
какого-то часа сгустился между холмами равнины, затем
медленно затопил ее всю. Мы оседлали верблюдов. Спустя два
часа быстрого марша по гравию мы с Фахдом, выехав на
разведку, приблизились к железной дороге и без труда нашли
каменистое место, где не оставалось бы следов после прохода
нашего каравана. Турецкая железнодорожная охрана явно ничем
не была озабочена, и это значило, что Абдель Кадер еще не
вызвал паники у турок своими предательскими сообщениями о
наших секретных планах.

Мы полчаса ехали по другой стороне от железнодорожной
линии, а потом спустились в неглубокую скалистую впадину,
густо поросшую сочными, мясистыми растениями. Это был Гадир
эль-Абьяд, рекомендованный нам Мифлехом как место, удобное
для засады. Расположившись в этом, по словам Мифлеха,
надежном укрытии, мы улеглись между нашими навьюченными
животными или около них для короткого сна. Рассвет показал,
как далеки мы были от безопасности и укрытости. Когда стало
рассветать, Фахд подвел меня к кромке нашего убежища, и
оттуда мы увидели прямо перед собой луговину, полого
спускавшуюся к железной дороге, от которой нас отделяло
расстояние в пределах дальности ружейного огня. Это было
крайне неудобно, но лучшего места было уже не найти. Нам
пришлось простоять в ожидании целый день. То и дело
сообщалось о каких-то фактах, наши люди отправлялись
выяснять подробности, и низкая насыпь быстро обросла
плотным бордюром из человеческих голов. Отпущенные
попастись верблюды также требовали многочисленных
надсмотрщиков, чтобы они вдруг не оказались на виду у
противника. Каждый раз, когда проходил патруль, нам
приходилось очень осторожно контролировать поведение
животных, поскольку если бы хоть один из верблюдов заревел
или захрипел, мы были бы сразу обнаружены противником.
Вчерашний день оказался долгим, этот показался нам еще
длиннее: мы не могли даже приготовить еду, так как воду
приходилось строго экономить, чтобы ее хватило и на
следующий день. Одно сознание этого разжигало нашу жажду.

Мы с Али занимались последними приготовлениями к вылазке,
чувствуя себя при этом как в тюрьме до самого заката. Нам
предстояло дойти до Тель эль-Шебаба, поднять на воздух мост
и к рассвету уйти обратно, на восток от железной дороги.
Это означало, рейд, по меньшей мере, в восемьдесят миль
должен совершиться за тринадцать часов темноты, включая
сложную операцию разрушения моста. Такая акция была за
пределами возможностей большинства индусов. Они не были
опытными наездниками и перетрудили своих верблюдов еще по
дороге из Акабы. Любой араб оберегал свое животное и
возвращал его домой после тяжелой работы в хорошем
состоянии. Индусы старались как могли, но дисциплина их
кавалерийского обучения привела к тому, что и они сами, и
их животные сильно утомились за несколько наших легких
переходов.

Мы выбрали шестерых лучших наездников, посадили их на шесть
лучших верблюдов и поручили возглавить их Гасан Шаху -- их
офицеру и добрейшему человеку. Он решил, что этот небольшой
отряд должен быть вооружен всего одним пулеметом Виккерса.
Это было весьма серьезное сокращение нашей оборонительной
мощи. Чем больше я анализировал наш план по уничтожению
ярмукских мостов, тем менее удачным мне казалось начало его
практического осуществления.

Племя бени сахр было племенем воинов, к серахинам же мы
относились с подозрением. Поэтому мы с Али решили сделать
нашей ударной группой людей из бени сахр, подчинив ее
Фахду. Мы оставили нескольких серахинов охранять верблюдов,
а другим поручили доставку взрывчатки пешим ходом к мосту.
Для быстрой переноски в темноте по крутым склонам холма мы
разделили груз взрывчатки на куски по тридцать фунтов, для
обеспечения видимости уложив каждый кусок в белый мешок.
Вуд занимался переупаковкой взрывчатки и разделил со всеми
головную боль, возникшую у всех при манипуляциях с
взрывчатым материалом. За работой время шло быстро. Мне
пришлось в соответствии с обстановкой распределить группу
моих телохранителей. Каждому хорошему наезднику было
приказано неотступно находиться рядом с каждым из менее
опытных местных воинов, чьим неоспоримым достоинством было
знание местности. На каждую такую пару была возложена
охрана того или другого иностранца, ответственность за
безопасность которых лежала на мне. Им было приказано
неотлучно находиться при них всю ночь. Али ибн эль-Хусейн
взял с собой шестерых слуг; комплектование отряда было
завершено двадцатью людьми из бени сахр и четырьмя
десятками серахинов. Мы оставили хромых и ослабевших
верблюдов в тылу, в Абьяде, на попечении остальных наших
людей, дав им инструкции возвратиться в Абу Савану до
рассвета следующего дня и ждать там известий о нас. Двое
моих людей внезапно заболели и почувствовали, что не смогут
отправиться в рейд с нами. Я освободил их на эту ночь, а
впоследствии и вообще от всех обязанностей.

ГЛАВА 76

В самый час заката мы попрощались с ними и двинулись по
долине, хотя нам ужасно не хотелось ехать вообще. Темнота
все сгущалась, когда мы перевалили через первый кряж и
повернули на запад по заброшенной дороге паломников:
проторенные пути всегда были нашими лучшими проводниками.
Мы, спотыкаясь, спускались по неровному склону, когда
ехавшие перед нами внезапно рванулись вперед. Мы
последовали за нашими людьми и увидели, что они окружили
перепуганного бродячего торговца с двумя женами и с двумя
ослами, нагруженными виноградом, мукой и халатами. Они шли
в Мафрак, на железнодорожную станцию, которая находилась в
нашем тылу. Это было опасно, и мы предложили им разбить
лагерь здесь и позволить одному из серахинов смотреть за
тем, чтобы они не двигались с места. На рассвете их должны
были освободить и дать уйти за линию к Абу Саване.

Мы ехали по равнине теперь уже в абсолютной темноте, пока
не увидели слабый отблеск белых следов дороги паломников.
Это была та же самая дорога, по которой арабы ехали со мною
из-под Рабега в мою первую ночь в Аравии. С тех пор за
двенадцать месяцев мы проехали по ней около двенадцати
тысяч километров -- мимо Медины и Хедии, Дизада, Мудовары
и Маана. Теперь оставалось немного до Дамаска, где должно
было закончиться наше вооруженное паломничество.

Но мы опасались этой ночи: наши нервы были напряжены из-за
бегства Абдель Кадера, единственного предателя за все время
существования арабского движения. Просчитай мы все как
следует, нам стало бы понятно, что у нас был повод для
недовольства его поведением, но беспристрастный анализ не
был в нашей традиции, и мы почти безнадежно думали о том,
что Арабское восстание никогда не завершит своего
последнего этапа и станет лишь еще одним примером
караванов, с энтузиазмом отправлявшихся в путь к некоей
туманной цели и терявших среди этой дикости мертвыми одного
человека за другим без намека на ее достижение.

Какой-то пастух, а может, кто другой рассеял эти грустные
мысли, открыв огонь из своей винтовки по нашему каравану,
молчаливое приближение которого он почувствовал в темноте
ночи. Он промахнулся, заорал от ужаса и, спасаясь бегством,
раз за разом стрелял в нас, видевшихся ему в темноте
какой-то коричневой массой.

Мифлех эль-Гомаан, бывший нашим проводником, резко повернул
в сторону и вслепую повел нас вниз по головокружительному
склону вокруг выступа холма. Прошла еще одна спокойная
ночь, когда мы, раскачиваясь под тяжестью груза, двигались
в правильном порядке под звездами. Следующим поводом для
тревоги были донесшийся слева собачий лай и неожиданно
возникший на нашем пути верблюд. На нем не было всадника, и
он, вероятно, просто отбился от своих. Мы продолжали
двигаться вперед.

Мифлех велел мне ехать рядом с ним, окликнув меня словом
"араб", так как мое настоящее -- известное противнику
имя могло бы выдать меня в этой темноте кому не следовало.
Мы ехали, спускаясь в густо заросшую лощину, когда
почувствовали запах догорающего костра и увидели, как из
кустов рядом с дорогой вышла какая-то женщина. Заметив нас,
она тут же с пронзительным криком скрылась. Возможно, это
была цыганка, потому что за ее появлением ничего не
последовало. Мы подъехали к подножию близлежащего холма. На
его вершине располагалась деревня, из которой по нам
открыли огонь, когда мы были еще на большом расстоянии от
нее. Мифлех свернул вправо через широкий распаханный
участок. Мы медленно поплелись за ним, скрипя седлами, и
вскоре остановились.

К северу от нас сверкало множество огней. Это была
освещенная станция Дераа, через которую проходили армейские
эшелоны, и мы отчасти успокоились, хотя и были озадачены
беспечностью и явным равнодушием турок (нашей местью за
такое пренебрежение было то, что эта вызывающая иллюминация
стала для них последней: уже на следующий день станция
Дераа погрузилась во тьму на целый год, вплоть до ее взятия
нами). Сомкнутой группой мы проехали влево, вдоль гребня, и
затем вниз, по длинной долине Ремты. Дорога становилась все
ровнее, а грунт, взрыхленный бесчисленными кроличьими
норами, был настолько мягок, что в нем утопали ноги наших
верблюдов. Тем не менее мы должны были двигаться быстро, и
Мифлех перевел свою упрямую верблюдицу на рысь.

Мне ехать было удобнее, чем многим другим, на красной
верблюдице, которая привела наш караван в
Бейду. Это было могучее животное с широким шагом, на
несколько дюймов длиннее, чем у остальных верблюдов, и все
ее поведение говорило о громадном запасе сил и
выносливости. Я то и дело возвращался в конец колонны,
требуя двигаться вперед быстрее. Индусы, как и все
остальные, делали все, что могли, но грунт был таким
тяжелым, что даже самые большие усилия оказывались не
слишком успешными, и то и дело тот или другой из них
отставал. Видя все это, я занял место замыкающего в
колонне, вместе с Али ибн Хусейном, ехавшим на редкостной
старой скаковой верблюдице. Ей было, наверное, лет
четырнадцать, но, видно, еще никогда не приходилось бежать
целую ночь напролет. Опустив голову, она бежала недждской
иноходью для седока. Этот участок пути оказался трудным для
наших уставших людей и верблюдов.

Часов после девяти взрыхленное поле наконец осталось
позади. Дорога должна была улучшаться, но начал моросить
мелкий дождь, и земля стала скользкой. Упал верблюд под
одним их серахинов. Тот немедленно его поднял и пустился
вперед. Упал верблюд и под седоком племени бени сахр, но
так же быстро поднялся. Потом мы увидели одного из слуг
Али, стоявшего рядом с верблюдом. Али напустился на него, а
когда бедняга забормотал извинения, сильно огрел его палкой
по голове. Испуганное животное рванулось вперед, и
ухватившемуся за подпругу рабу едва удалось запрыгнуть в
седло. Али снова обрушил на него град ударов. Дважды
свалился с верблюда и мой Мустафа, который не был опытным
наездником. Ехавший рядом Авад каждый раз подхватывал повод
его