Свобода"),  черным  ("Мясовозка",
принадлежит  плохишу),  серебристым  ("Рути-Тити",  мне   кажется,   кому-то
заплатили за то, что он придумал такое идиотское  название)  и  розовым,  на
котором  ездит  Касси  Стайлз,  любимая  девочка  моего  юного  племянничка.
Забавно, конечно, смотреть на его увлечение всей  этой  ерундой,  да  только
происходящее сейчас далеко не забавно: "Парус мечты" пропал, отсюда  и  весь
сыр-бор.
   Херби разбудил меня в шесть утра, вытащил из постели. Руки  у  него  были
холодны как лед. Я спросила, в чем дело, но  он  ничего  не  стал  говорить,
просто подвел меня к окну и спросил, что я там вижу.  Я  поняла,  о  чем  он
спрашивает: вижу ли я то, что видит он?
   Я увидела, сомнений в этом быть не могло. "Парус мечты" как живой. Только
не космофургон, принадлежащий  Сету,  не  игрушка  фута  в  два  длинной  и,
возможно, в фут высотой. Мы смотрели на полноразмерный автомобиль длинной  в
двенадцать, а высотой в семь футов. С поднятым люком на крыше и  вращающейся
антенной радиолокатора, совсем как в мультсериале.
   - Господи Иисусе, - прошептала я, - откуда он взялся?
   Я уж решила, будто он спланировал к нашему дому  на  своих  выдвигающихся
крылышках. Жуткое, знаете ли, ощущение. Все равно что, поднявшись с  постели
и продрав глаза, обнаружить  у  себя  во  дворе  летающую  тарелку.  У  меня
перехватило дыхание. Словно кто-то врезал мне в солнечное сплетение.
   Когда же Херб сказал мне, что никакого фургона здесь нет,  я  не  поняла,
что он имеет в виду. А потом солнце поднялось чуть выше,  и  до  меня  дошел
смысл его слов: я увидела  сквозь  фургон  наш  забор.  То  есть  настоящего
фургона не было. Но в то же время он был.
   - Сет показывает нам то, о чем не может сказать, - пояснил Херб.
   Я спросила Херба, проснулся  ли  мальчик,  и  он  ответил,  что  нет,  он
подходил к его комнате,  проверял.  Сет  крепко  спит.  Внутри  у  меня  все
похолодело. Потому что слова Херба означали одно: мы стоим в пижамах у  окна
спальни и видим сон нашего  племянника.  Сон  этот  перед  нами,  во  дворе,
большой розовый мыльный пузырь.
   Мы простояли у окна минут двадцать. Что ждали - не знаю. Может, появления
Касси Стайлз. Но ничего такого не произошло. Розовый фургон просто стоял,  с
приоткрытым люком  и  вращающейся  антенной  радиолокатора,  а  потом  начал
расплываться и терять цвет. Затем мы услышали,  как  Сет  встал  и  пошел  в
туалет. Когда же послышался шум спускаемой воды, фургон исчез окончательно.
   За завтраком Херб  пододвинулся  к  Сету,  как  бывало,  когда  он  хотел
поговорить с мальчиком. Я думаю, Херб гораздо  смелее  меня.  Учитывая,  что
именно Херб...
   Нет, этого я написать не могу.
   Так  или  иначе,  Херби  наклоняется  к  Сету,  чтобы  мальчику  пришлось
посмотреть на него, и начинает говорить тихим, ласковым голосом. Он  говорит
Сету, что мы знаем, почему он так расстроен, но волноваться не  о  чем,  так
как космофургон Касси наверняка где-нибудь в доме или во  дворе.  И  мы  его
обязательно найдем. Все  это  время,  пока  Херб  говорит,  Сет  ведет  себя
прекрасно. Ест овсянку, и лицо его не меняется. Иногда ты  знаешь,  что  это
он, Сет, внимательно  слушает,  возможно,  что-то  и  понимает.  Потом  Херб
говорит: "А если мы все-таки не сможем найти его, то купим  тебе  новый".  И
понеслось.
   Миска Сета с овсянкой летит через всю  кухню,  оставляя  за  собой  шлейф
молока и хлопьев. Она ударяется об стену  и  разбивается.  Ящик  под  плитой
открывается, и оттуда вываливается  все,  что  в  нем  хранится:  сковороды,
вафельницы,  формы  для  пирожков.   Поворачиваются   краны   на   раковине.
Посудомоечная  машина  не  может  включиться  при   откинутой   крышке,   но
включается, и вода веером летит на пол. Ваза, стоявшая на полочке, повторяет
путь миски с овсянкой и тоже разбивается об  стену.  Но  больше  всего  меня
напугал тостер. Он работал (я поджаривала пару  гренков),  но  тут  внезапно
раскалился докрасна, словно печь. Рычаг выброса резко пошел вниз, а  гренки,
черные  и  дымящиеся,  подлетели  до  самого  потолка.  Приземлились  они  в
раковину.
   Сет поднялся  и  вышел  из  кухни.  На  негнущихся  ногах.  Мы  с  Хербом
переглянулись, а потом он и говорит: "Думаю, гренки будут очень даже ничего,
если положить побольше орехового масла". Сначала я в недоумении смотрела  на
него, а потом расхохоталась. Херб последовал моему примеру.  Мы  смеялись  и
смеялись, уткнувшись в кухонный стол. Не хотели,  чтобы  он  слышал.  Глупо,
конечно. Сету частенько не надо слышать, чтобы знать. Я не уверена,  что  он
читает наши мысли, но каким-то образом многое становится ему известно.
   Когда же я наконец взяла себя в руки, смогла оторвать голову от  стола  и
оглядеться, то увидела, что Херб уже  достает  тряпку  из-под  посудомоечной
машины. Он все еще похохатывал и вытирал с глаз слезы. Как  хорошо,  что  он
смог отвести душу. Я поднялась, чтобы взять совок и щетку.
   - Наверное Сет очень привязался к старому  "Парусу  мечты",  -  только  и
сказал Херб. Сейчас три часа пополудни, и мы перерыли весь дом. Сет  пытался
помогать  как  мог.  У  меня  защемило  сердце,  когда  я  увидела,  как  он
заглядывает под диванные  подушки,  словно  его  пропавший  космофургон  мог
завалиться туда, как четвертак или корочка пиццы. Херб начинал поиски полный
радужных надежд, говоря, что фургон слишком велик и ярко раскрашен, чтобы мы
могли его не заметить. Я тогда подумала, что он прав. Откровенно говоря, я и
сейчас думаю, что он прав, только почему мы  не  можем  найти  этот  фургон?
Дневник я пишу за кухонным столом и вижу отсюда, как Херб на коленях ползает
вдоль живой изгороди у дальнего конца нашего участка, шебуршит  под  кустами
рукояткой грабель. Меня так и подмывает сказать ему, чтобы он перестал, ведь
Херб уже третий раз обследует зеленую изгородь, но язык не поворачивается.
   Шум наверху. Сет встает после дневного сна,  так  что  с  писаниной  пора
заканчивать. Убрать с глаз долой. Из мозга  вон.  И  все  будет  хорошо.  Я,
правда, думаю, что Сет с большей легкостью читает мысли Херба,  нежели  мои.
Почему, сказать не могу, но уверенность в  этом  у  меня  есть.  А  Хербу  о
дневнике я не говорю.
   Тот, кто прочитает дневник, скажет: мы чокнутые. Только сумасшедшие могут
держать мальчика в доме, зная, что с ним что-то не так. Одень даже не так, а
мы понятия не имеем, в чем дело. Однако мы знаем: это что-то  очень  опасно.
Так почему мы упираемся? Почему ничего не меняем? Трудно сказать. Потому что
мы любим Сета? Потому что он контролирует нас? Нет. Иногда  такое  случается
(Херб крутит губу, я бью себя по лицу), мы  словно  падпадаем  под  действие
мощного гипноза, но это бывает нечасто. Большую  часть  времени  он  -  Сет,
ребенок, заточенный в темницу собственного мозга. К тому же он  -  это  все,
что осталось у меня от старшего брата. Но главным образом этого отрицать  не
приходится, дело в любви. И каждый вечер, когда мы ложимся спать, я  вижу  в
глазах моего мужа то, что он, должно быть, видит в моих: мы прожили еще один
день, а если мы смогли прожить этот день, то сможем  прожить  и  завтрашний.
Вечером так легко убедить себя, будто все это - особенность аутизма Сета,  и
поэтому не стоит устраивать трагедию. Шаги наверху. Он идет в туалет.  Потом
спустится вниз в надежде, что мы нашли его пропавшую игрушку. Но который  из
них услышит  плохую  весть?  Сет,  на  лице  которого  отразится  разве  что
разочарование (может, он даже поплачет)? Или  другой?  Тот,  что  шагает  на
негнущихся ногах и бросает вещи, если что-то идет не так, как ему хочется?
   Я думала о том, чтобы отвести его к врачу, конечно, думала, да, я в  этом
уверена, и Херб тоже... но дальше мыслей дело не шло.  В  последний  раз  мы
убедились, что это бесполезно. Мы оба там были и  оба  видели,  как  другой,
не-Сет, прячется. Как Сет позволяет ему спрятаться: аутизм -  это  чертовски
большое прикрытие. Но настоящая проблема не в аутизме, и не имеет  значения,
что врачи понимают и чего не понимают. Это, если говорить откровенно, как на
духу, я теперь знаю точно. Когда мы пытались  говорить  с  врачом,  пытались
объяснить, в чем истинная причина нашего прихода к нему,  ничего  у  нас  не
вышло. Если кто-то прочитает этот дневник, мне даже интересно, сможет ли  он
понять, как это ужасно - ощущать чью-то руку, которая разъединяет  голосовые
связки и язык. НАС ПРОСТО ЛИШИЛИ ДАРА РЕЧИ.
   Я так боюсь.
   Боюсь того, кто вышагивает на прямых ногах, это несомненно,  но  боюсь  и
многого другого. Чего-то я просто не могу выразить,  что-то  могу,  и  очень
даже хорошо. Но  сейчас  я  больше  всего  боюсь  того,  что  может  с  нами
случиться, если мы не найдем его "Парус мечты". Чертов розовый фургон.  Куда
он задевался? Если б мы могли его отыскать...

Глава 8

1
   Момент смерти Кирстен Карвер Джонни думал о  своем  литературном  агенте.
Билле Харрисе, и реакции Билла на Тополиную улицу:  искреннем,  неподдельном
ужасе. Биллу удавалось сохранять невозмутимость, даже улыбаться по  пути  из
аэропорта, но улыбка начала  сползать  с  его  лица,  когда  они  въехали  в
Уэнтуорт, пригород Колумбуса (по меркам штата Огайо - прекрасный городок), и
окончательно исчезла, когда его клиент, которого, было  время,  упоминали  в
одном ряду с  Джоном  Стейнбеком,  Синклером  Льюисом  и  (после  публикации
"Радости") Владимиром Набоковым, свернул  на  подъездную  дорожку  ничем  не
примечательного дома на углу Медвежьей и Тополиной улиц. Билл  подозрительно
косился  на  поливальную  распылительную  головку  на  лужайке,  алюминиевую
сетчатую дверь, газонокосилку, стоявшую на подъездной дорожке, - бензинового
бога,  терпеливо  ожидающего,  когда  ему  воздадут  должное.   Потом   Билл
повернулся, уставился на подростка, который на роликах катил по асфальту,  с
наушниками на голове, тающим мороженым в руке и  со  счастливой  улыбкой  на
прыщавой физиономии. Случилось это шесть лет назад, летом 1990 года, и когда
Билл Харрис, влиятельный литературный  агент,  вновь  посмотрел  на  Джонни,
улыбки на его лице как не бывало.
   "Это же несерьезно, Джонни", - в голосе Билла  сквозило  неверие.  "Очень
даже серьезно", - ответил ему Джонни, и по его тону Билл понял,  что  Джонни
не разыгрывает его. "Но почему? - последовал вопрос. - Святой  Боже,  почему
Огайо? Я уже чувствую, как у меня падает Ай-кью , а я ведь только что приехал сюда.  Мне
уже ужасно хочется подписаться на "Ридерз дайджест"  и  послушать  по  радио
какого-нибудь болтуна. Так что уж скажи мне почему. Я считаю, что ты  просто
обязан  сказать.  Сначала  этот  кошачий  детектив,  теперь  местечко,   где
фруктовый коктейль до сих пор считается деликатесом. Скажи мне, в чем  здесь
цимес, хорошо?" И Джонни ответил,  что  хорошо,  а  цимес  в  том,  что  все
кончено.
   Нет, разумеется, нет. Это сказала Белинда.  Не  Билл  Харрис,  а  Белинда
Джозефсон. Только что.
   Джонни с усилием вынырнул из воспоминаний и огляделся. Он сидел на полу в
гостиной, держа руку Кирстен в своих ладонях. Холодную и застывшую.  Белинда
склонилась над Кирсти с полотенцем в руке. На  плече  Белинды  висела  белая
салфетка. Белинда не плакала, но на лице ее читались любовь  и  печаль.  Она
вытирала залитое кровью лицо Кирстен.
   - Вы сказали... - начал Джонни.
   - Вы меня слышали. - Белинда, не глядя, отвела назад руку с измазанным  в
крови  полотенцем,  и  Брэд  взял  его.  Белинда  сняла  салфетку  с  плеча,
развернула и накрыла ею лицо Кирстен. - Господи, упокой ее душу.
   - Я - за, -  поддержал  Белинду  Джонни.  Он  не  мог  оторвать  глаз  от
проступающих на белой ткани красных точек: три на одной щеке, две на другой,
с полдюжины на лбу. Джонни провел рукой по собственному лбу, вытирая пот.  -
Господи, как мне ее жаль.
   Белинда посмотрела на Джонни, потом на мужа.
   - Полагаю, нам всем ее жаль. Вопрос в другом: кто следующий?
   Прежде чем кто-то из мужчин успел ответить, в комнату  вошла  Кэмми  Рид.
Бледная, но решительная.
   - Мистер Маринвилл. Он повернулся к ней:
   - Джонни.
   Кэмми не сразу поняла, о  чем  речь  (потрясения  замедляют  мыслительный
процесс), но в  конце  концов  до  нее  дошло,  что  его  больше  устраивает
обращение по имени. Она кивнула.
   - Джонни, конечно, как скажете. Вы нашли револьвер? Патроны к нему есть?
   - Нашел. И револьвер, и патроны.
   - Можете отдать их мне? Мои мальчики  хотят  пойти  за  подмогой.  Я  все
обдумала и решила  их  отпустить.  Если,  конечно,  вы  разрешите  им  взять
револьвер Дэвида.
   - Разумеется, револьвер я им дам, -  откровенно  говоря,  расставаться  с
оружием Джонни не хотелось, -  но  вы  не  думаете,  что  выходить  из  дома
смертельно опасно?
   Кэмми пристально посмотрела на него, ни в голосе ее,  ни  во  взгляде  не
чувствовалось нервозности, но она теребила пальцами то место на блузке,  где
краснела капелька крови: отметина носа Эллен Карвер.
   - Я понимаю, что опасность велика, и не отпустила  бы  их,  если  бы  они
хотели идти по улице. Но мальчики знают тропу, которая идет по лесополосе за
домами по эту сторону улицы. По ней они смогут добраться до  Андерсон-авеню.
Там  есть  пустующее  здание,  которое  раньше  использовалось   под   склад
компанией, занимающейся грузоперевозками...
   - "Видон бразерз", - вставил Брэд.
   -  И  коллектор,  который  под   землей   тянется   от   автостоянки   до
Колумбус-Броуд. Там они по крайней мере смогут найти  работающий  телефон  и
сообщить в полицию о том, что здесь творится.
   - Кэм, а мальчики знают, что делать с револьвером?
   Вновь спокойный взгляд, но в нем явно читался вопрос: "Так ли обязательно
принимать меня за идиотку?"
   - Два года назад они с  отцом  ходили  на  курсы  безопасности.  Конечно,
основной упор там  делался  на  ружья  и  правила  поведения  на  охоте,  но
револьверы и пистолеты тоже не остались без внимания.
   - Если Джим и Дэйв  знают  об  этой  тропе,  бандитам,  которые  все  это
устроили, она, возможно, тоже известна.  Вы  об  этом  подумали?  -  спросил
Джонни.
   - Да. - Наконец-то в голосе Кэмми прозвучало едва заметное  недовольство.
- Но эти.., лунатики.., приезжие. Иначе и быть  не  может.  Вы  когда-нибудь
раньше видели такие фургоны?
   Возможно, и видел, подумал Джонни. Пока не могу вспомнить  где,  но  если
мне дадут время подумать...
   - Нет, но мне кажется... - начал Брэд.
   - Мы переехали сюда в 1982 году, когда мальчикам  было  по  три  года.  -
оборвала его Кэмми. - Они говорят, что об  этой  тропе  знают  только  дети,
потому что взрослые ею не пользуются, и они уверены насчет коллектора. Я  им
верю.
   Конечно, верите, подумал Джонни, но не это главное. Значит, есть надежда,
что они приведут подмогу. Однако прежде всего  вы  хотите,  чтобы  они  ушли
отсюда. Разумеется, хотите, и едва ли кто-нибудь бросит в вас за это камень.
   -  Джонни,  -  она  повернулась  к  нему,  истолковав  его  молчание  как
возражение против высказанного ею  предложения,  -  ведь  не  так  уж  давно
мальчики чуть старше возрастом сражались во Вьетнаме.
   - Некоторые и моложе, - ответил Джонни. - Я там был и видел их. -  Джонни
поднялся, вытащил одной рукой револьвер из-за пояса брюк, другой - коробку с
патронами из нагрудного кармана. - Я с радостью отдам и то  и  другое  вашим
мальчикам.., но я хотел бы пойти с ними.
   Кэмми глянула на животик Джонни, не такой большой, как у  Джозефсона,  но
достаточно заметный. Она не стала спрашивать, почему он хочет идти, какой от
этого будет прок. Она сформулировала вопрос иначе:
   - Мальчики осенью играют в соккер, а весной бегают кроссы. Вы сумеете  не
отстать от них?
   - Разумеется, отстану. В забеге на милю или четыреста сорок ярдов. Но  не
на тропе, которая проходит по лесополосе, или в коллекторе.
   - Зачем тешить  себя  ложными  надеждами?  -  резко  произнесла  Белинда.
Обращалась она к Кэмми, а не к Джонни. - Неужели вы думаете, что  мы  сидели
бы здесь в окружении мертвецов, рядом с пожарищем, если бы в округе  работал
хоть один телефон?
   Кэмми посмотрела на нее, вновь коснулась кровяного пятна и повернулась  к
Джонни. За ее спиной в гостиной появилась Элли. Глаза ее были широко открыты
от горя и перенесенного шока. На подбородке и губах запеклась кровь.
   - Если мальчиков это устроит, я возражать не стану. - Кэмми предпочла  не
отвечать на вопрос Белинды. На данный момент дискуссия на тему "А что будет,
если..." Кэмми Рид не интересовала. Потом, возможно, она приняла  бы  в  ней
участие, но не сейчас. Для себя Кэмми уже решила, что  ее  мальчикам  делать
тут нечего.
   - Очень хорошо. - Джонни протянул ей револьвер  и  коробку  с  патронами,
прежде чем пройти на кухню. Джим и Дэйв - хорошие мальчики, а это ему только
на руку. Хорошие мальчики в девяти случаях из десяти делают то,  чего  хотят
от них взрослые. На ходу Джонни коснулся фигурки, которая лежала  в  кармане
его брюк. - Но прежде чем мы уйдем, мне нужно кое с кем поговорить. Это дело
важное, не терпящее отлагательств.
   - С кем? - спросила Кэмми.
   Джонни поднял Эллен Карвер на руки, прижал к себе, поцеловал  в  щечку  и
обрадовался, когда ее ручонки обвились вокруг его шеи. Искренне и доверчиво.
   - С Ральфи Карвером, - ответил Джонни и унес сестричку Ральфи на кухню.

2

   Как выяснилось. Том Биллингсли держал в доме оружие, но сначала он  нашел
одежку для  Колли.  Старую  футболку,  выдержанную  в  цветах  "Кливлендских
медведей" , с зашитой  подмышкой,  но
зато пятьдесят второго размера. Все лучше,  чем  пробираться  на  лесополосе
голым по пояс. Колли достаточно  часто  бывал  там,  чтобы  знать  о  кустах
ежевики и шиповника.
   - Спасибо, - поблагодарил он Старину Дока, когда они спустились в  подвал
и мимо стола для пинг-понга направились в дальний угол.
   - Ерунда. - Биллингсли поднял руку и повернул выключатель.  Под  потолком
вспыхнули флюоресцентные лампы. - Понятия не имею, как эта футболка  ко  мне
попала. Я всегда болел за "Бенгальцев".
   Старина Док  присел  над  кучей  рыболовного  и  охотничьего  снаряжения:
спиннинги, сапоги, оранжевые жилеты, чем-то  набитые  мешки  и  чехлы.  Один
чехол он и вытащил. С четырьмя ружьями. Двумя целыми и  двумя  разобранными.
Биллингсли достал из чехла целые.
   Колли взял себе винтовку "ремингтон", более уместную в лесном дозоре, чем
его служебный револьвер (опять же будет меньше вопросов, если ему  доведется
кого-то пристрелить). Эмесу досталась винтовка меньшего калибра. "Моссберг".
   - Она под  патроны  двадцать  второго  калибра,  -  в  голосе  Биллингсли
слышались извиняющиеся нотки, - но чертовски хорошая. Бьет без промаха.
   Эмес улыбнулся, показывая, что возражений у него нет.
   - Я думаю, мы с ней поладим. - Стив взял "мосси" из рук Старины Дока.
   Биллингсли рассмеялся, достал из настенного шкафчика патроны, и все  трое
поднялись наверх.
   Синтия подложила подушку под голову Мэриэл. Лежала раненая на  полу,  под
фотографией Дэйзи, псины с математическими способностями.  Они  не  решились
перенести ее на диван: Биллингсли боялся, что  разойдутся  швы.  Мэриэл  еще
жила, это хороший знак. Она  пребывала  в  бессознательном  состоянии,  тоже
неплохо, учитывая случившееся с ней. Но вот ее дыхание, резкое,  отрывистое,
совсем не нравилось Колли. Такое дыхание могло оборваться в любой момент.
   Ее муж, душка Гэри, сидел на стуле в  кухне,  развернув  его  так,  чтобы
видеть жену. Теперь  Колли  разглядел  ярлык  на  бутылке.  "Мать  Делукка",
приторно-сладкий вишневый ликер,  который  использовался  для  приготовления
тортов. Колли едва не вырвало.
   Гэри почувствовал взгляд копа и повернулся к нему. Покрасневшие,  опухшие
глаза. Больной. Несчастный. Но особой жалости Колли к нему не испытывал.
   - Пот.., черт.., ку. - Язык у Гэри заплетался. Он глотал  то  начала,  то
окончания слов. - Д.., ей.., пом...
   Потеряла чертову руку, расшифровал Колли