. рыбку то-
го же вида, либо - более гуманным образом - взять  аквариум,  достаточно
большой для двух пар, и, разделив его пограничным стеклом на две  части,
поселить по паре в каждую из них. Тогда каждая рыба вымещает свою здоро-
вую злость на соседе своего пола - почти всегда самка нападает на самку,
а самец на самца, - и ни одна из них не помышляет разрядить свою  ярость
на собственном супруге. Это звучит как шутка, но в нашем испытанном уст-
ройстве, установленном в аквариуме для цихлид, мы  часто  замечали,  что
пограничное стекло начинает зарастать  водорослями  и  становится  менее
прозрачным, - только по тому, как самец начинает хамить  своей  супруге.
Но стоило лишь протереть  дочиста  пограничное  стекло  -  стенку  между
"квартирами", - как тотчас же начиналась яростная, но  по  необходимости
безвредная ссора с соседями, "разряжавшая атмосферу" в обеих семьях.
   Аналогичные истории можно наблюдать и у людей. В добрые старые време-
на, когда на Дунае существовала еще монархия и еще  бывали  служанки,  я
наблюдал у моей овдовевшей тетушки  следующее  поведение,  регулярное  и
предсказуемое. Служанки никогда не держались у нее дольше 8-10  месяцев.
Каждой вновь  появившейся  помощницей  тетушка  непременно  восхищалась,
расхваливала ее на все лады как некое сокровище, и клялась, что вот  те-
перь наконец она нашла ту, кого ей надо. В течение следующих месяцев  ее
восторги остывали. Сначала она находила у бедной девушки  мелкие  недос-
татки, потом - заслуживающие порицания; а к концу упомянутого срока  об-
наруживала у нее пороки, вызывавшие законную ненависть, - и в результате
увольняла ее досрочно, как правило с большим скандалом. После этой  раз-
рядки старая дама снова готова была видеть в следующей служанке истинно-
го ангела.
   Я далек от того, чтобы высокомерно насмехаться над моей тетушкой,  во
всем остальном очень милой и давно уже умершей. Точно такие же явления я
мог - точнее, мне пришлось - наблюдать у самых серьезных людей,  способ-
ных к наивысшему самообладанию, какое только можно себе представить. Это
было в плену. Так называемая "полярная болезнь",  иначе  "экспедиционное
бешенство", поражает преимущественно небольшие группы людей, когда они в
силу обстоятельств,  определенных  самим  названием,  обречены  общаться
только друг с другом и тем самым лишены возможности ссориться  с  кем-то
посторонним, не входящим в их товарищество. Из всего сказанного уже  яс-
но, что накопление агрессии тем опаснее, чем лучше знают друг друга чле-
ны данной группы, чем больше они друг друга понимают и  любят.  В  такой
ситуации - а я могу это утверждать по собственному опыту - все  стимулы,
вызывающие агрессию и внутривидовую борьбу, претерпевают резкое снижение
пороговых значений. Субъективно это выражается в  том,  что  человек  на
мельчайшие жесты своего лучшего друга - стоит тому кашлянуть или высмор-
каться - отвечает реакцией, которая была бы адекватна, если бы  ему  дал
пощечину пьяный хулиган. Понимание физиологических закономерностей этого
чрезвычайно мучительного явления хотя и предотвращает убийство друга, но
никоим образом не облегчает мучений. Выход, который в конце концов нахо-
дит Понимающий, состоит в том, что он тихонько выходит из барака (палат-
ки, хижины) и разбивает что-нибудь; не слишком дорогое, но чтобы  разле-
телось на куски с наибольшим возможным шумом. Это немного  помогает.  На
языке физиологии поведения это называется, по Тинбергену, перенаправлен-
ным, или смещенным, действием. Мы еще увидим, что этот выход  часто  ис-
пользуется в природе, чтобы предотвратить вредные последствия  агрессии.
А Непонимающий убивает-таки своего друга - и нередко!
 
 
 
   5. ПРИВЫЧКА, ЦЕРЕМОНИЯ И ВОЛШЕБСТВО
   Ты что - не знал людей,
   Не знал цены их слов?
   Гете
 
   Смещение, переориентация  нападения  -  это,  пожалуй,  гениальнейшее
средство, изобретенное эволюцией, чтобы направить агрессию в  безопасное
русло. Однако это вовсе не единственное средство  такого  рода;  великие
конструкторы эволюции - Изменчивость и Отбор - очень редко ограничивают-
ся одним-единственным способом.
   Сама сущность их экспериментальной "игры в кости" позволяет им зачас-
тую натолкнуться на несколько вариантов - и применить их вместе,  удваи-
вая и утраивая надежность решения одной и той же проблемы. Это  особенно
ценно  для  различных  механизмов  поведения,  призванных  предотвращать
увечье или убийство сородича. Чтобы объяснить эти механизмы,  мне  снова
придется начать издалека. И прежде всего я постараюсь описать  один  все
еще очень загадочный эволюционный процесс, создающий поистине  нерушимые
законы, которым социальное поведение многих высших животных  подчиняется
так же, как поступки цивилизованного человека - самым священным  обычаям
и традициям.
   Когда мой учитель и друг сэр Джулиан Хаксли незадолго до первой миро-
вой войны предпринял свое в подлинном смысле слова пионерское исследова-
ние поведения чомги, он обнаружил чрезвычайно занимательный факт:
   некоторые действия в процессе филогенеза утрачивают свою собственную,
первоначальную функцию и превращаются в чисто  символические  церемонии.
Этот процесс он назвал ритуализацией. Он употреблял этот термин без  ка-
ких-либо кавычек, т.е. без колебаний отождествлял культурно-исторические
процессы, ведущие к возникновению человеческих  ритуалов,  с  процессами
эволюционными, породившими столь удивительные церемонии животных. С чис-
то функциональной точки зрения такое отождествление  вполне  оправданно,
как бы мы ни стремились сохранить сознательное различие между историчес-
кими и эволюционными процессами. Мне предстоит  теперь  выявить  порази-
тельные аналогии между ритуалами, возникшими филогенетически и  культур-
но-исторически, и показать, каким образом они  находят  свое  объяснение
именно в тождественности их функций.
   Прекрасный пример того, как ритуал возникает филогенетически, как  он
приобретает свой смысл и как изменяется в ходе дальнейшего  развития,  -
предоставляет нам изучение одной церемонии у самок утиных птиц, так  на-
зываемого натравливания. Как и у многих других птиц с такой же  семейной
организацией, у уток самки хотя и меньше размером, но не менее агрессив-
ны, чем самцы.
   Поэтому при столкновении двух пар часто  случается,  что  распаленная
яростью утка продвигается к враждебной паре слишком далеко, затем  пуга-
ется собственной храбрости и торопится назад, под защиту более  сильного
супруга.
   Возле него она испытывает новый прилив храбрости и снова начинает уг-
рожать враждебной паре, но на этот раз уже не  расстается  с  безопасной
близостью своего селезня.
 
 
   В своем первоначальном виде эта последовательность действий совершен-
но произвольна по форме, в зависимости от игры противоположных  побужде-
ний, стимулирующих утку. Временная последовательность, в которой  преоб-
ладают боевой задор, страх, поиск защиты и новое стремление к нападению,
легко и ясно читается по выразительным движениям утки, и прежде всего по
ее положению в пространстве. Например, у нашей европейской пеганки  весь
этот процесс не содержит никаких закрепленных ритуалом элементов,  кроме
определенного движения головы, связанного с особым  звуком.  Как  всякая
подобная ей птица, при атаке утка бежит в сторону врага,  низко  вытянув
шею, а затем, тотчас же подняв голову, обратно к  супругу.  Очень  часто
утка, убегая, заходит за селезня и огибает его полукругом, так что в ре-
зультате - когда она снова начинает угрожать  -  оказывается  в  позиции
сбоку от супруга, с головой, обращенной прямо в сторону вражеской  пары.
Но часто, если бегство было не слишком  паническим,  она  довольствуется
тем, что только подбегает к своему селезню и останавливается перед  ним,
грудью к нему, так что для угрозы в сторону неприятеля ей приходится по-
вернуть голову и вытянуть шею через плечо назад. Бывает и так,  что  она
стоит боком, перед селезнем или позади него, и вытягивает шею под прямым
углом к продольной оси тела, - короче говоря, угол между продольной осью
тела и вытянутой шеей зависит исключительно от того, где  находится  она
сама, ее селезень и враг, которому она угрожает. Ни  одно  положение  не
является для нее предпочтительным. У близкородственного огаря,
 
 
 
   обитающего в Восточной Европе и в Азии, это  натравливание  уже  нес-
колько более ритуализовано. Хотя у этого вида самка "еще"  может  стоять
рядом с супругом и угрожать прямо перед собой или, обегая  вокруг  него,
направлять свою угрозу под любым углом к продольной оси собственного те-
ла, - однако в подавляющем большинстве случаев она стоит перед селезнем,
грудью к нему, и угрожает через-плечо-назад. И когда  я  видел  однажды,
как утка изолированной пары этого вида производила движения  натравлива-
ния "вхолостую" - т.е. при отсутствии раздражающего объекта, - она  тоже
угрожала через-плечо-назад, как будто видела несуществующего врага имен-
но в этом направлении.
 
 
 
   У настоящих уток - к которым принадлежит и наша кряква, предок домаш-
ней утки, - натравливание черезплечо-назад  превратилось  в  единственно
возможную, обязательную форму движения, так что самка, прежде чем начать
натравливание, всегда становится грудью к селезню, как можно ближе к не-
му; соответственно, когда он бежит или  плывет  -  она  следует  за  ним
вплотную.
   Интересно, что движение головы через-плечо-назад до сих пор  включает
в себя первоначальные ориентировочные реакции, которые у всех видов  Та-
йогпа породили фенотипически - т.е. с точки зрения формы, внешнего обли-
ка - подобную, но изменчивую форму движения. Лучше  всего  это  заметно,
когда утка начинает натравливание в состоянии очень слабого  возбуждения
и лишь постепенно приводит себя в ярость. При этом может случиться,  что
поначалу - если враг стоит прямо перед ней - она станет  угрожать  прямо
вперед; но по мере того как возрастает ее возбуждение, она проявляет не-
одолимое стремление вытянуть шею назад через плечо. Что при этом  всегда
существует и другая ориентирующая реакция,  которая  стремится  обратить
угрозу в сторону врага, - это можно буквально "прочесть по глазам" утки:
взгляд ее неизменно прикован к предмету ее ярости,  хотя  новая,  твердо
закрепленная координация движения тянет ее голову в другую сторону. Если
бы утка говорила, она наверняка сказала бы: "Я хочу пригрозить вон  тому
ненавистному чужому селезню, но что-то оттягивает мне  голову!"  Наличие
двух соперничающих друг  с  другом  тенденций  движения  можно  доказать
объективно и количественно, а именно:
   если чужая птица, к которой обращена угроза, стоит  перед  уткой,  то
отклонение головы в сторону поворота назад является наименьшим. Оно уве-
личивается в точности настолько, насколько увеличивается угол между про-
дольной осью тела утки и направлением на врага. Если он стоит  прямо  за
нею, т.е. угол составляет 180o, то утка при натравливании почти  достает
клювом собственный хвост.
 
   1 Очевидно, автор имел в виду, что, по мере  нарастания  возбуждения,
утка сама отворачивается от "врага" и  в  конце  концов  достает  клювом
собственный хвост.
 
 
   Это конфликтное поведение уток при натравливании допускает  лишь  од-
но-единственное толкование, которое должно быть верным, каким бы  стран-
ным оно ни казалось на первый взгляд. К легкоразличимым факторам, из ко-
торых первоначально возникли описанные движения,  в  ходе  эволюционного
развития вида присоединился еще один, новый, Как уже сказано, у  пеганки
бегство к супругу и нападение на врага "еще"  вполне  достаточны,  чтобы
полностью объяснить поведение утки. Совершенно очевидно,  что  у  кряквы
действуют такие же побуждения, но на обусловленные ими движения наклады-
вается новое, независимое от них.  Сложность,  чрезвычайно  затрудняющая
анализ общей картины, состоит в том, что вновь  возникшее  в  результате
ритуализации инстинктивное действие является наследственно  закрепленной
копией тех действий, которые первоначально вызывались другими стимулами.
Разумеется, это действие от случая к случаю проявляется очень различно -
при различной силе вызывающих его независимых стимулов, - так что  вновь
возникающая жесткая инстинктивная координация  представляет  собой  лишь
один часто встречающийся вариант. Этот вариант затем  схематизируется  -
способом, весьма напоминающим возникновение символов в  истории  челове-
ческой культуры. У кряквы первоначальное разнообразие направлений, в ко-
торых могли находиться супруг и противник, схематически  сузилось  таким
образом, что первый должен стоять перед уткой, а второй за нею;  из  аг-
рессивного "туда" к противнику и из мотивированного  бегством  "сюда"  к
супругу получается слитое в жесткую  церемонию  и  весьма  упорядоченное
"туда-сюда", в котором эта упорядоченность, регулярность уже сама по се-
бе усиливает выразительность  движений.  Вновь  возникшее  инстинктивное
движение становится господствующим не сразу; поначалу оно всегда сущест-
вует наряду с неритуализованным образцом и в первое время лишь слегка на
него накладывается. Например, у огаря зачатки координации,  заставляющей
голову утки двигаться при натравливании назад через плечо,  можно  заме-
тить лишь в том случае, если церемония выполняется "вхолостую", т.е. при
отсутствии врага. В противном  случае  угрожающее  движение  обязательно
направляется на него, за счет преобладания первичных направляющих  меха-
низмов.
   Процесс, только что описанный на примере натравливания кряквы,  типи-
чен для любой филогенетической ритуализации. Она всегда состоит  в  том,
что возникают новые инстинктивные действия, форма которых копирует форму
изменчивого поведения, вызванного несколькими стимулами.
   Для интересующихся наследственностью  и  происхождением  видов  здесь
следует добавить, что описанный процесс  является  прямой  противополож-
ностью так называемой фенокопии. О фенокопии говорят тогда, когда  внеш-
ние влияния, действующие на отдельную особь, порождают  картину  ("фено-
тип"), аналогичную той,  которая  в  других  случаях  определяется  нас-
ледственными факторами, "копируют" эту картину. При  ритуализации  вновь
возникающие наследственные механизмы непостижимым образом копируют формы
поведения, которые прежде были фенотипически обусловлены совместным воз-
действием самых различных влияний внешнего мира. Тут хорошо  подошел  бы
термин "генокопия"; в нашем юмористически окрашенном институтском жарго-
не, для которого и специальные термины  отнюдь  не  святыня,  часто  ис-
пользуется термин "попокения".
   На примере натравливания можно наглядно показать своеобразие  возник-
новения ритуала. У нырков натравливание ритуализовано несколько иначе  и
более сложно.
   Например, у красноносого нырка не только движение  угрозы  в  сторону
врага, но и поворот к своему супругу в  поисках  защиты  ритуален,  т.е.
закреплен инстинктивным движением, возникшим специально для этого.  Утка
этого вида периодически перемежает выбрасывание головы назад через плечо
с подчеркнутым поворотом к своему супругу, причем она каждый раз  подни-
мает и вновь опускает голову с поднятым клювом, что соответствует  мими-
чески утрированному движению бегства.
   У белоглазого нырка натравливающая самка угрожающе проплывает  значи-
тельное расстояние в сторону противника, а затем возвращается к селезню,
многократно поднимая клюв таким движением, которое в этом случае  совсем
или почти совсем не отличается от движения при взлете.
   Наконец, у гоголя натравливание стало  почти  совсем  независимым  от
присутствия собрата по виду, который олицетворял бы  собою  врага.  Утка
плывет за своим селезнем и в  правильном  ритме  производит  размашистые
движения шеей и головой, попеременно направо-назад  и  налево-назад;  не
зная эволюционных промежуточных ступеней, вряд ли можно  в  этом  узнать
движение угрозы.
   Насколько далеко отходит в процессе прогрессирующей ритуализации фор-
ма этих движений от формы их неритуализованных прообразов, настолько  же
меняется и их значение. У пеганки натравливание "еще" вполне  аналогично
обычной для этого вида угрозе, и его воздействие на селезня  также  лишь
незначительно отличается от того, какое наблюдается  у  ненатравливающих
видов уток и гусей, когда дружественный индивид нападает на чужого:  се-
лезень заражается яростью Своего и присоединяется к нападению на Чужого.
У несколько более сильных и более драчливых огарей и особенно у египетс-
ких гусей действие натравливания уже во много раз сильнее. У  этих  птиц
натравливание действительно заслуживает своего названия, потому что сам-
цы у них реагируют, как свирепые псы, ожидающие лишь  хозяйского  слова,
чтобы по этому вожделенному знаку дать волю своей  ярости.  У  названных
видов функция натравливания тесно связана  с  функцией  защиты  участка.
Хейнрот обнаружил, что огари-самцы хорошо уживаются в общем загоне, если
удалить оттуда всех самок.
   У настоящих уток и у нырков смысловое значение натравливания развива-
лось в прямо противоположном направлении. У первых крайне редко случает-
ся, чтобы селезень под влиянием натравливания самки действительно  напал
на указанного ею "врага", который здесь на самом деле нуждается в кавыч-
ках. У кряквы, например, натравливание означает просто-напросто  брачное
предложение; причем приглашение не к спариванию - специально  для  этого
есть так называемое "покачивание", которое выглядит совершенно иначе,  -
а именно к длительному брачному сожительству. Если  селезень  расположен
принять это предложение, то он поднимает клюв и, слегка отвернув  голову
от утки, очень быстро произносит "рэбрэб, рэбрэб!" или же,  особенно  на
воде, отвечает совершенно определенной, столь же ритуализованной церемо-
нией "прихлебывания и прихорашивания". И то и другое означает, что селе-
зень кряквы сказал свое "Да" сватающейся к нему утке; при этом  "рэбрэб"
еще содержит какой-то след агрессивности, но отвод головы в сторону  при
поднятом клюве - это типичный жест умиротворения. При крайнем  возбужде-
нии селезня может случиться, что он и в самом деле слегка изобразит  на-
падение на другого селезня, случайно оказавшегося поблизости. При второй
церемонии ("прихлебывание и прихорашивание") этого не происходит  никог-
да. Натравливание с одной стороны и "прихлебывание с прихорашиванием"  с
другой - взаимно стимулируют друг друга; поэтому пара  может  продолжать
их очень долго. Если даже ритуал "прихлебывания и прихорашивания" возник
из жеста смущения, в формировании которого первоначально принимала учас-
тие и агрессия, - в ритуализованном движении, какое мы  видим  у  речных
уток, ее уже нет. У них церемония выполняет роль  чисто  умиротворяющего
жеста. У красноносого нырка и у других нырков я вообще никогда не видел,
чтобы натравливание утки побудило селезня к серьезному нападению.
   Таким образом, если у огарей и египетских гусей натравливание словес-
но звучало бы: "Гони этого типа! Уничтожь его! Бей! ", то у  нырков  оно
означает, в сущности, всего лишь: "Я тебя люблю". У многих видов,  стоя-
щих где-то посередине между этими двумя крайностями,  как,  например,  у
свиязи или у кряквы, мы находим в качестве переходной ступени  значение:
"Ты мой герой, тебе я доверяюсь!" Разумеется, сообщение,  заключенное  в
этом символе, меняется в зависимости от ситуации даже  внутри  одного  и
того же вида; но постепенное изменение смысла символа, несомненно,  про-
исходило в указанном направлении.
   Можно привести еще много аналогичных примеров.
   Скажем, у цихлид обычное плавательное движение превратилось  в  жест,
подзывающий мальков, а в одном особом случае даже  в  обращенный  к  ним
предупредительный сигнал; у кур кудахтанье при кормежке стало  призывом,
обращенным к петуху, превратившись в  звуковой  сигнал  недвусмысленного
сексуального содержания, и т.д. и т.д.
   Мне хотелось бы подробнее рассмотреть лишь один ряд  последовател