т  достаточно,  чтобы
возбудить справедливое недоверие к тем абстракциям, которые обычно сочи-
няются о якобы типичных - и, разумеется, достойных  ненависти  -  нацио-
нальных особенностях "этих" русских, немцев или англичан.
   Насколько я знаю, мой друг  Вальтер  Роберт  Корти  был  первым,  кто
предпринял серьезную попытку затормозить межнациональную агрессию с  по-
мощью интернациональной дружбы. Он собрал в своем знаменитом детском се-
ле в Трогене, в Швейцарии, молодежь всех  нацональностей,  какие  только
смог отыскать, и объединил ребят совместной жизнью. Вот бы ему  последо-
вателей с большим размахом!
   Третья мера, за которую можно и должно браться сразу же,  чтобы  пре-
дотвратить пагубные проявления  одного  из  благороднейших  человеческих
инстинктов, - это разумное и критическое овладение реакцией  воодушевле-
ния, о которой мы говорили в предыдущей главе. И здесь тоже нам  незачем
стесняться использовать опыт традиционной демагогии; то, что служило во-
енному психозу, мы обратим на дело добра и мира. Как  мы  уже  знаем,  в
раздражающей ситуации, вызывающей воодушевление, присутствуют три  неза-
висимых друг от друга переменных фактора. Первый - нечто,  в  чем  видят
ценность и что надо защищать; второй - враг, который этой ценности угро-
жает; и третий - среда сообщников, с которой человек чувствует себя  за-
одно, когда поднимается на защиту угрожаемой ценности. К этому может до-
бавиться и какой-нибудь "вождь", призывающий к  "священной"  борьбе,  но
этот фактор менее важен.
   Мы говорили уже и о том, что эти роли в драме могут разыгрываться са-
мыми различными фигурами; конкретными  или  абстрактными,  одушевленными
или нет. Как и у многих других инстинктивных реакций, прорывы  воодушев-
ления подчиняются так называемому правилу суммирования раздражении.  Оно
гласит, что действие различных  провоцирующих  раздражении  складывается
так что слабость или даже отсутствие одного  может  быть  компенсировано
усиленным действием другого. Из этого следует, что подлинное воодушевле-
ние возможно и только ради чего-то ценного; враждебность против действи-
тельного или выдуманного противника не необходима.
   Функция воодушевления во многих отношениях сходна с  функцией  триум-
фального крика у серых гусей и  аналогично  возникших  реакций,  которые
состоят из проявлений сильных социальных связей с товарищами и  агрессии
по отношению к врагам. Я говорил в 11-й главе, что в случаях  наименьшей
специализированности этого инстинктивного поведения - скажем, у  цихлид,
у пеганок - фигура врага еще необходима; но  на  более  высокой  ступени
развития - как у серых гусей - она уже не нужна, чтобы сохранять  взаим-
ную принадлежность и взаимодействие друзей. Я хотел бы  думать  и  наде-
яться, что реакция воодушевления у людей уже достигла такой же независи-
мости от исходной агрессии, или по крайней мере собирается это сделать.
   Однако сегодня пугало врага еще является очень сильным средством  де-
магогов для создания единства и воодушевляющего чувства  принадлежности;
воинствующие религии все еще имеют наибольший политический успех.
   Потому - это отнюдь  не  легкая  задача:  нужно  возбудить  столь  же
сильное воодушевление массы людей ради мирного идеала, без помощи  пуга-
ла, как это удается поджигателям, у которых пугало есть.
   Очевидная на первый взгляд идея - использовать пугалом дьявола и поп-
росту натравить людей на  "Зло"  -  оказалась  бы  сомнительной  даже  с
людьми, высокоразвитыми духовно. Ведь зло - по определению - это  нечто,
несущее угрозу добру, т.е. чему-то такому, что ощущается  ценностью.  Но
поскольку для ученого наивысшую ценность представляет познание, он видит
наихудшее из всех зол во всем, что препятствует расширению познания. По-
этому мне лично злой шепот агрессивного инстинкта рекомендовал бы видеть
воплощение враждебного начала  в  пренебрежении  к  естественно-научному
исследованию, особенно у противников эволюционной теории. И  если  бы  я
ничего не знал о физиологии воодушевления - не знал бы, что оно "требует
своего" как рефлекс, - я мог бы начать религиозную войну со своими оппо-
нентами. Так что какая бы то ни было персонификация зла недопустима. Од-
нако и без нее воодушевление, объединяющее отдельные группы,  может  по-
вести к вражде между ними - в том случае, если каждая из  них  выступает
за свой, четко очерченный идеал и только с ним  себя  идентифицирует  (я
употребляю здесь это слово в обычном, не психоаналитическом смысле).  Я.
Холло с полным основанием указывал, что в наше время национальные  иден-
тификации очень опасны именно потому, что имеют  такие  четкие  границы.
Человек может чувствовать себя "настоящим американцем"  в  противополож-
ность "русскому" - и наоборот. Если человеку знакомо множество ценностей
и, воодушевляясь ими, он чувствует себя заодно со всеми людьми,  которых
так же, как и его, воодушевляет музыка, поэзия, красота природы, наука и
многое другое, - он может реагировать  незаторможенной  боевой  реакцией
только на тех, кто не принимает участия ни в одной из этих  групп.  Зна-
чит, нужно увеличивать количество таких  возможностей  идентификации,  а
для этого есть только один путь - улучшение общего образования молодежи.
Исполненное любви отношение к человеческим ценностям невозможно без обу-
чения и воспитания в школе и в родительском доме. Только они делают  че-
ловека человеком, и не без оснований определенный вид образования  назы-
вается гуманитарным: спасение могут принести ценности,  которые  кажутся
далекими от борьбы и от политики как небо от земли.
   При этом не необходимо, может быть даже и  нежелательно,  чтобы  люди
разных обществ, наций и партий воспитывались в стремлении к одним и  тем
же идеалам. Даже незначительное совпадение взглядов на  то,  что  именно
является вдохновляющими ценностями, достойными защиты,  может  уменьшить
национальную вражду и принести согласие.
   Эти ценности в отдельных случаях могут быть весьма специфическими. Я,
например, уверен, что те люди по обе стороны великого занавеса,  которые
посвятили свою жизнь великому делу покорения космоса, испытывают друг  к
другу лишь глубочайшее уважение. Здесь каждая  из  сторон,  конечно  же,
согласится, что и другая борется за подлинные  ценности.  В  этом  плане
космические полеты приносят великую пользу.
   Существуют однако два дела - еще более  значительных  и  в  подлинном
смысле общечеловеческих, - которые объединяют прежде разобщенные или да-
же враждебные партии или народы общим воодушевлением ради одних и тех же
целей. Это - искусство и наука. Ценность их неоспорима; и даже самые от-
чаянные демагоги ни разу еще не посмели объявить никчемным или "выродив-
шимся" все искусство тех партий или народов, против которых они  натрав-
ливали своих адептов. Кроме того, музыка и изобразительное искусство  не
знают языковых барьеров - и уже потому призваны говорить людям  с  одной
стороны занавеса, что служители добра и красоты живут и  по  другую  его
сторону. И как раз для выполнения этой  задачи  искусство  должно  оста-
ваться аполитичным. Вполне оправданно безграничное  отвращение,  которое
вызывает у нас тенденциозное искусство, подчиненное политике.
   Наука, так же как и искусство, представляет собой неоспоримую  и  са-
мостоятельную ценность, независимую от партийной принадлежности тех  лю-
дей, которые ею занимаются. В отличие от искусства, она не является  не-
посредственно общедоступной и поэтому поначалу может  связывать  мостами
общего воодушевления лишь нескольких человек; но зато их - очень прочно.
Об относительной ценности произведений искусства можно иметь разные мне-
ния, хотя и здесь подлинные ценности отличимы от ложных. В  естественных
науках эти слова имеют более узкий смысл: здесь подлинность или ложность
высказывания определяются не мнением отдельных личностей, а результатами
дальнейших исследований.
 
 
   На первый взгляд кажется безнадежным воодушевить широкие массы совре-
менных людей абстрактной ценностью научной истины. Кажется, что это  по-
нятие слишком далеко от жизни, слишком бескровно, чтобы успешно конкури-
ровать с той бутафорией воображаемой угрозы  собственному  сообществу  и
воображаемого врага, которая всегда была в  руках  изощренных  демагогов
удобным ключом для высвобождения массового энтузиазма. Однако  при  бли-
жайшем рассмотрении можно усомниться в этой  пессимистической  мысли.  В
противоположность той бутафории, истина - не фикция. Наука - это ведь не
что иное, как применение здравого человеческого  разума;  и  далекой  от
жизни ее никак не назовешь. Гораздо легче говорить правду, чем ткать па-
утину лжи, которая бы не разоблачила себя своей противоречивостью. "Ведь
правда, разум, здравый смысл - видны без всяких ухищрений".
   Больше любых других достижений культуры научная истина является  кол-
лективной собственностью всего человечества. Она является таковой  пото-
му, что не создана человеческим мозгом, как искусство или философия (хо-
тя философия - это тоже "поэзия", в высочайшем и  благороднейшем  смысле
греческого слова поiеГ'у, "творить, создавать"). Научная  истина  -  это
нечто такое, что человеческий мозг не сотворил, но отвоевал у окружающей
внесубъективной действительности.  Поскольку  эта  действительность  для
всех людей одна и та же, то и в научных исследованиях - со  всех  сторон
любых политических занавесов - всегда, с надежным соответствием, обнару-
живается одно и то же. Если исследователь хоть  чуточку  сфальсифицирует
результаты в плане своих политических убеждений, - это может быть сдела-
но бессознательно и с совершенно  чистой  совестью,  -  действительность
скажет на это "нет": попытка практического применения таких  результатов
будет безуспешна. На Востоке, например, одно время  существовала  школа,
которая развивала учение о наследственности,  утверждавшее  наследование
приобретенных признаков. Это делалось явно из политических соображений -
можно только надеяться,  что  бессознательно,  -  и  все,  кто  верил  в
единство научной истины, были весьма встревожены. Теперь о том утвержде-
нии больше не вспоминают, мнения генетиков  всего  мира  снова  совпали.
Это, конечно же, всего лишь маленькая победа, частичная; но  это  победа
истины - и потому основание для высокого воодушевления.
   Многие жалуются на рассудочность нашего времени, на глубокий  скепсис
нашей молодежи. Но я надеюсь, даже убежден, что это - результат здоровой
самозащиты от искусственных идеалов, от воодушевляющей бутафории, в сети
которой так прочно попадали люди, особенно молодые, в недавнем  прошлом.
Я полагаю, что как раз эту рассудочность и следует использовать для про-
паганды таких истин, которые, столкнувшись с недоверием, могут быть  до-
казаны числом. Перед ним вынужден капитулировать любой скепсис. Наука  -
не мистерия и не черная магия, методика ее усвоения проста.  Я  полагаю,
именно рассудочных скептиков можно воодушевить доказуемой истиной и всем
тем, что она с собой несет.
   Совершенно определенно, что человек может  воодушевиться  абстрактной
истиной; но все-таки она остается суховатым, скучноватым идеалом, и  по-
тому хорошо, что для ее защиты можно привлечь другой  поведенческий  акт
человека - антагонистичный скуке смех. Он во многом подобен  воодушевле-
нию: и в своих особенностях, свойственных инстинктивному поведению, и  в
своем эволюционном происхождении от агрессии, но главное - в своей соци-
альной функции. Как воодушевление во имя одного и того же идеала, так  и
смех по одному и тому же поводу создает чувство братской общности.  Спо-
собность смеяться вместе - это не только предпосылка  настоящей  дружбы,
но почти уже первый шаг к ее возникновению. Как мы знаем из главы  "При-
вычка, церемония и волшебство", смех, вероятно, возник путем  ритуализа-
ции из переориентированного угрожающего жеста,  в  точности  как  триум-
фальный крик гусей. Так же как триумфальный крик и  воодушевление,  смех
не только создает общность его участников, но и направляет их  агрессив-
ность против постороннего. Если человек не может смеяться вместе  с  ос-
тальными, он чувствует себя исключенным, даже если смех вовсе не направ-
лен против него самого или вообще против чего бы то ни  было.  Если  ко-
го-то высмеивают, здесь еще более отчетливо  выступают  как  агрессивная
составляющая смеха, так и его  аналогия  с  определенной  формой  триум-
фального крика.
   Но, однако, смех - это сугубо человеческий акт еще в большей степени,
чем воодушевление. И формально и функционально он поднялся выше над  уг-
рожающей мимикой, которая еще содержится в обоих этих поведенческих  ак-
тах. В противоположность воодушевлению, даже при наивысшей интенсивности
смеха не возникает опасность, что исходная агрессия прорвется и  поведет
к нападению. Собаки, которые лают, иногда все-таки  кусаются;  но  люди,
которые смеются, не стреляют никогда! И хотя моторика смеха более  спон-
танна и инстинктивна, чем моторика воодушевления, -  но  вызывающие  его
механизмы более избирательны и лучше контролируются  человеческим  разу-
мом. Смех не лишает критических способностей.
   Несмотря на все эти качества, смех - это  серьезное  оружие,  которое
может причинить много вреда, если незаслуженно бьет беззащитного.  (Выс-
меивать ребенка - преступление.) И все же надежный контроль разума  поз-
воляет обращаться с хохотом так, как с  воодушевлением  было  бы  крайне
опасно: оно слишком по-звериному серьезно. А смех  можно  сознательно  и
целенаправленно обратить против врага. Этот враг - совершенно определен-
ная форма лжи. В этом мире мало вещей, которые могут считаться  заслужи-
вающим уничтожения злом так определенно, как фикция  какого-нибудь  "де-
ла", искусственно созданного, чтобы вызывать почитание и  воодушевление,
- и мало таких, которые настолько смешны при их внезапном  разоблачении.
Когда искусственный пафос вдруг сваливается с присвоенных котурнов, ког-
да пузырь чванства с треском лопается от укола юмора, - мы  вправе  без-
раздельно отдаться освобождающему хохоту, который  прекрасно  вызывается
такой внезапной разрядкой.
   Это одно из немногих инстинктивных действий человека, которое безого-
ворочно одобряется категорическим самовопросом.
   Католический философ и писатель  Г.  К.  Честертон  высказал  порази-
тельную мысль, что религия будущего будет в значительной степени основа-
на на более высокоразвитом, тонком юморе.  Это,  может  быть,  несколько
преувеличено, но я полагаю - позволю парадокс и себе, - что  сегодня  мы
еще относимся к юмору недостаточно серьезно. Я полагаю, что он  является
благотворной  силой,  оказывающей  мощную  товарищескую  поддержку   от-
ветственной морали - которая очень перегружена в наше время - и что  эта
сила находится в процессе не только культурного развития, но и  эволюци-
онного роста.
   От изложения того, что я знаю, я постепенно перешел к описанию  того,
что считаю очень вероятным, и, наконец, - на последних  страницах,  -  к
исповеданию того, во что верю. Это позволено и ученому - верить.
   Коротко, я верю в победу Истины. Я верю, что знание природы и ее  за-
конов будет все больше и больше служить общему благу людей; более  того,
я убежден, что уже сегодня такое знание ведет к этому. Я верю, что  воз-
растающее знание даст человеку подлинные идеалы, а в равной степени воз-
растающая сила юмора поможет ему высмеять ложные. Я верю, что они вместе
уже сейчас способны направить отбор в желательном направлении.
   Многие людские качества, которые от палеолита и до  самого  недавнего
прошлого считались высочайшими добродетелями, многие девизы типа  "права
иль нет - моя страна", которые совсем недавно действовали в высшей  сте-
пени воодушевляюще, сегодня уже кажутся мыслящим людям опасными; а  тем,
кто наделен чувством юмора, - попросту комичными. Это должно действовать
благотворно! Если у индейцев-юта, этого несчастнейшего из всех  народов,
принудительный отбор в течение немногих столетий привел к  пагубной  ги-
пертрофии агрессивного инстинкта, то можно - не будучи чрезмерным  опти-
мистом - надеяться, что у культурных людей под влиянием нового вида  от-
бора этот инстинкт будет ослаблен до приемлемой степени.
   Я вовсе не думаю, что Великие Конструкторы  эволюции  решат  проблему
человечества таким образом, чтобы полностью ликвидировать его  внутриви-
довую агрессию.
   Это совершенно не соответствовало бы их проверенным методам. Если ка-
кой-то инстинкт начинает в некоторых, вновь возникших условиях причинять
вред - он никогда не устраняется целиком; это означало  бы  отказ  и  от
всех его необходимых функций. Вместо того всегда создается какой-то тор-
мозящий механизм, который - будучи приспособлен к новой ситуации -  пре-
дотвращает вредные проявления этого инстинкта. Поскольку в процессе эво-
люции многих существ агрессия должна была быть  заморожена,  чтобы  дать
возможность мирного взаимодействия двух или многих индивидов, - возникли
узы личной любви и дружбы, на которых построены и наши, человеческие об-
щественные отношения. Вновь возникшие сегодня условия жизни человечества
категорически требуют появления такого  тормозящего  механизма,  который
запрещал бы проявления агрессии не только по отношению  к  нашим  личным
друзьям, но и по отношению ко всем людям вообще. Из этого вытекает  само
собой разумеющееся, словно у самой Природы заимствованное  требование  -
любить всех братьев-людей, без оглядки на личности.  Это  требование  не
ново, разумом мы понимаем его необходимость,  чувством  мы  воспринимаем
его возвышенную красоту, - но так уж мы устроены, что выполнить  его  не
можем. Истинные, теплые чувства любви и дружбы мы в состоянии испытывать
лишь к отдельным людям; и самые благие наши намерения  ничего  здесь  не
могут изменить.
   Но Великие Конструкторы - могут. Я верю, что они это сделают, ибо ве-
рю в силу человеческого разума, верю в силу отбора - и верю,  что  разум
приведет в движение разумный отбор. Я верю, что наши потомки - не в  та-
ком уж далеком будущем - станут  способны  выполнять  это  величайшее  и
прекраснейшее требование подлинной Человечности.