представителей других псевдовидов. Очевидно,
именно это и происходит у многих первобытных племен,  в  языках  которых
название собственного племени синонимично слову "люди". Когда они съеда-
ют убитых воинов враждебного племени, то, с их точки зрения,  это  вовсе
не людоедство.
   Моральные выводы из естественной истории псевдовидообразования состо-
ят в том, что мы должны научиться терпимости к другим культурам,  должны
отбросить свою культурную или национальную спесь - и уяснить  себе,  что
социальные нормы и ритуалы других культур, которым их представители хра-
нят такую же верность, как мы своим, с тем же правом могут  уважаться  и
считаться священными. Без терпимости, вытекающей из этого осознания, че-
ловеку слишком легко увидеть воплощение зла в том, что  для  его  соседа
является наивысшей святыней. Как раз нерушимость социальных норм и риту-
алов, в которой состоит их величайшая ценность, может привести к самой
 
   ужасной из войн, к религиозной войне. И именно она грозит нам  сегод-
ня!
   Здесь снова возникает опасность, что меня  неверно  поймут,  как  это
часто бывает, когда я обсуждаю человеческое поведение с точки зрения ес-
тествознания. Я на самом деле сказал,  что  человеческая  верность  всем
традиционным обычаям обусловлена попросту привычкой и  животным  страхом
ее нарушить; далее я подчеркнул, что все человеческие  ритуалы  возникли
естественным путем, в значительной степени аналогичным эволюции социаль-
ных инстинктов у животных и у человека. Более того, я даже  четко  пояс-
нил, что все унаследованное человеком из традиции и свято  чтимое  -  не
является абсолютной этической нормой, а освящено лишь в  рамках  опреде-
ленной культуры. Но все это никоим образом не отрицает важность и  необ-
ходимость той твердой верности, с которой любой порядочный человек  хра-
нит унаследованные обычаи своей культуры.
   Так не будем же глумиться над рабом привычки, сидящим в человеке, ко-
торый возбудил в нем привязанность к ритуалу и заставляет  держаться  за
этот ритуал с упорством, достойным, казалось бы, лучшего применения. Ма-
ло вещей более достойных! Если бы Привычное не закреплялось и не обособ-
лялось, как описано выше, если бы оно не превращалось в священную  само-
цель - не было бы ни достоверного сообщения, ни надежного  взаимопонима-
ния, ни верности, ни закона. Клятвы никого не связывают и договоры ниче-
го не стоят, если у партнеров, заключающих договор, нет общей  основы  -
нерушимых, превратившихся в обряды обычаев, нарушение которых вызывает у
них тот самый уничтожающий страх, что охватил мою маленькую  Мартину  на
пятой ступеньке нашей лестницы в холле.
 
 
 
 
   6. ВЕЛИКИЙ ПАРЛАМЕНТ ИНСТИНКТОВ
   Как все в единство сплетено,
   Одно в другом воплощено!
   Гете
 
   Как мы видели в предыдущей главе, эволюционный  процесс  ритуализации
всегда создает новый, автономный инстинкт, который  вторгается  в  общую
систему всех остальных инстинктивных побуждений в  качестве  независимой
силы. Его действие, которое, как мы знаем, первоначально всегда  состоит
в передаче сообщения - в "коммуникации", -  может  блокировать  пагубные
последствия агрессии уже тем, что делает возможным взаимопонимание соро-
дичей. Не только у людей ссоры часто возникают из-за того, что один оши-
бочно полагает, будто другой хочет причинить ему зло. Уже в этом состоит
чрезвычайная важность ритуала для нашей темы. Но кроме того  -  как  это
станет еще яснее на примере триумфального крика гусей, - новый  инстинкт
в качестве самостоятельного побуждения может приобрести такую мощь,  что
оказывается в состоянии успешно выступать против агрессии в Великом Пар-
ламенте Инстинктов. Чтобы объяснить, как действует ритуал, блокируя  аг-
рессию, но не ослабляя ее по существу и не мешая ей способствовать  сох-
ранению вида - о чем мы говорили в третьей главе, -  необходимо  сказать
кое-что о системе взаимодействий инстинктов вообще. Эта система  напоми-
нает парламент тем, что представляет собой  более  или  менее  целостную
систему взаимодействий между множеством независимых переменных, а  также
и тем, что ее истинно демократическая процедура произошла из  историчес-
кого опыта - и хотя не всегда приводит к полной гармонии, но создает, по
крайней мере, терпимые компромиссы между различными интересами.
   Что же такое "отдельный" инстинкт? К названиям, которые  часто  упот-
ребляются и в обыденной речи для обозначения различных инстинктивных по-
буждений, прилипло вредное наследие "финалистического" мышления.
   Финалист - в худом значении этого слова - это человек, который путает
вопрос "почему?" с вопросом "зачем? ", и в результате  полагает,  будто,
указав значение какой-либо функции для сохранения  вида,  он  уже  решил
проблему ее причинного возникновения. Легко  и  заманчиво  постулировать
наличие особого побуждения, или инстинкта, для  любой  функции,  которую
легко определить и важность которой для сохранения вида совершенно ясна,
как, скажем, питание, размножение или бегство. Как привычен оборот "инс-
тинкт размножения"! Только не надо себя уговаривать - как, к  сожалению,
делают многие исследователи, - будто эти слова объясняют соответствующее
явление. Понятия, соответствующие таким определениям,  ничуть  не  лучше
понятий "флогистона" или "боязни пустоты" ("horior vacui"), которые лишь
называют явления, но "лживо притворяются, будто содержат их объяснение",
как сурово сказал Джон Дьюи. Поскольку мы в этой книге  стремимся  найти
причинные объяснения нарушениям функции одного из инстинктов - инстинкта
агрессии, - мы не можем ограничиться желанием выяснить лишь "зачем"  ну-
жен этот инстинкт, как это было в третьей главе.
   Нам необходимо понять его нормальные  причины,  чтобы  разобраться  в
причинах его нарушений и, по возможности, научиться устранять эти  нару-
шения.
   Активность организма, которую можно назвать по ее функции -  питание,
размножение или даже самосохранение, - конечно же, никогда не бывает ре-
зультатом лишь одной-единственной причины или  одного-единственного  по-
буждения. Поэтому ценность таких понятий, как "инстинкт размножения" или
"инстинкт самосохранения", столь же ничтожна, сколько ничтожна  была  бы
ценность понятия некоей особой "автомобильной силы", которое я мог бы  с
таким же правом ввести для объяснения того факта, что моя старая  добрая
машина все еще ездит. Но кто платит за ремонты, в результате которых это
возможно, - тому и в голову не придет поверить в эту мистическую силу:
   тут дело в ремонтах! Кто знаком с патологическими  нарушениями  врож-
денных механизмов поведения - эти механизмы мы и называем инстинктами, -
тот никогда не подумает, будто животными, и даже людьми,  руководят  ка-
кие-то направляющие факторы, которые постижимы лишь с точки  зрения  ко-
нечного результата, а причинному объяснению не поддаются и не  нуждаются
в нем.
   Поведение, единое с точки зрения  функции  -  например,  питание  или
размножение, - всегда бывает обусловлено очень  сложным  взаимодействием
очень многих физиологических причин. Изменчивость и Отбор,  конструкторы
эволюции, это взаимодействие "изобрели"  и  основательно  испытали  его.
Иногда все физиологические причины в нем  способны  взаимно  уравновеши-
ваться; иногда одна из них влияет на другую в большей мере, нежели  под-
вержена обратному влиянию с ее стороны; некоторые  из  них  сравнительно
независимы от общей системы взаимодействий и влияют на нее сильнее,  не-
жели она на них. Хорошим примером таких элементов, относительно  незави-
симых от целого, являются кости скелета.
   В  сфере  поведения  наследственные  координации,  или  инстинктивные
действия, являются элементами, явно независимыми от целого. Будучи столь
же неизменными по форме, как крепчайшие кости  скелета,  каждое  из  них
имеет свою особенную власть над всем организмом. Каждое  -  как  мы  уже
знаем - энергично требует слова, если ему пришлось долго молчать, и  вы-
нуждает животное или человека активно  искать  такую  ситуацию,  которая
стимулирует и заставляет произвести именно это инстинктивное действие, а
не какое-либо иное. Поэтому было бы большой ошибкой полагать, будто вся-
кое инстинктивное действие,  видосохраняющая  функция  которого  служит,
например, добыванию пищи, непременно должно быть обусловлено голодом. Мы
знаем по своим собакам, что они с величайшим азартом вынюхивают,  рыщут,
гоняют, хватают и рвут, когда вовсе не голодны; каждому  любителю  собак
известно, что азартного пса-охотника нельзя, к сожалению, отучить от его
страсти никакой кормежкой. То же справедливо в  отношении  инстинктивных
действий захвата добычи у кошек,  в  отношении  известных  "промеров"  у
скворцов, которые выполняются почти беспрерывно и совершенно  независимо
от того, насколько скворец голоден, - короче,  в  отношении  всех  малых
служителей сохранения вида, будь то бег, полет,  укус,  удар,  умывание,
рытье и т.п. Каждая наследственная координация обладает своей  собствен-
ной спонтанностью и вызывает свое собственное поисковое поведение.  Зна-
чит, эти малые частные побуждения совершенно независимы друг от друга? И
составляют мозаику, функциональная целостность которой возникает лишь  в
ходе эволюции? В некоторых крайних случаях это может быть  действительно
так; еще недавно такие особые случаи считались общим правилом. В  герои-
ческие времена сравнительной этологии так и считалось, что лишь одно по-
буждение всегда овладевает животным полностью  и  безраздельно.  Джулиан
Хаксли использовал красивое и меткое сравнение, которое я уже много  лет
цитирую в своих лекциях:
   он сказал, что человек или животное - это корабль, которым  командует
множество капитанов. У человека все эти командиры  могут  находиться  на
капитанском мостике одновременно, и каждый волен высказывать  свое  мне-
ние; иногда они приходят к  разумному  компромиссу,  который  предлагает
лучшее решение проблемы, нежели единичное мнение умнейшего  из  них;  но
иногда им не удается прийти к соглашению, и тогда корабль  остается  без
всякого разумного руководства. У животных, напротив, капитаны  придержи-
ваются уговора, что в любой момент лишь один из них имеет право быть  на
мостике, так что каждый должен уходить, как только наверх поднялся  дру-
гой. Последнее сравнение подкупающе точно описывает некоторые случаи по-
ведения животных в конфликтных ситуациях, и потому мы  тогда  проглядели
тот факт, что это лишь достаточно  редкие  особые  случаи.  Кроме  того,
простейшая форма взаимодействия между двумя соперничающими  побуждениями
проявляется именно в том, что одно из них попросту подавляется или  вык-
лючается другим; так что было вполне закономерно и правильно для  начала
придерживаться простейших явлений, легче всего поддающихся анализу, хотя
и не самых распространенных.
   В действительности между двумя побуждениями, способными меняться  не-
зависимо друг от друга, могут возникать любые  мыслимые  взаимодействия.
Одно из них может односторонне поддерживать и усиливать другое; оба  мо-
гут взаимно поддерживать друг друга; могут, не вступая в какое-либо вза-
имодействие, суммироваться в одном и том же поведенческом акте и,  нако-
нец, могут взаимно затормаживать друг друга. Кроме множества других вза-
имодействий, одно перечисление которых увело бы нас слишком далеко,  су-
ществует, наконец, и тот редкий особый случай, когда слабейшее на данный
момент из двух побуждений выключается более сильным, как в триггере, ра-
ботающем по принципу Все-или-Ничего. Лишь один этот случай соответствует
сравнению Хаксли, и лишь об одном-единственном побуждении можно сказать,
что оно, как правило, подавляет все остальные, - о побуждении к бегству.
Но даже и этот инстинкт достаточно часто находит себе хозяина.
   Обычные, частые,  многократно  используемые  "дешевые"  инстинктивные
действия, которые я выше назвал "малыми  служителями  сохранения  вида",
часто находятся в распоряжении нескольких "больших"  инстинктов.  Прежде
всего действия перемещения - бег, полет, плавание и т.д., - но  также  и
другие действия, когда животное клюет, грызет, хватает и т.п.,  -  могут
служить и питанию, и размножению, и  бегству,  и  агрессии,  которые  мы
здесь назовем "большими" инстинктами. Поскольку они, таким образом, слу-
жат как бы инструментами различных систем высшего порядка и  подчиняются
им - прежде всего вышеупомянутой "большой четверке" - как источникам мо-
тивации, я назвал их в другой работе инструментальными действиями. Одна-
ко это вовсе не означает, что такие действия лишены собственной спонтан-
ности. Как раз наоборот, в соответствии с широко распространенным  прин-
ципом естественной экономии необходимо, чтобы, скажем, у волка или у со-
баки спонтанное возникновение элементарных побуждений - вынюхивать, рыс-
кать, гнать, хватать, рвать - было настроено приблизительно на те требо-
вания, какие предъявляет к ним голод  (в  естественных  условиях).  Если
исключить голод в качестве побуждения - с помощью  очень  простой  меры,
постоянно наполняя кормушку самой лакомой едой, - то  сразу  выясняется,
что животное нюхает, ищет след, бегает и гоняет почти так же,  как  и  в
том случае, когда вся эта деятельность необходима для удовлетворения по-
требности в пище. Но если собака очень голодна - она делает все это  из-
меримо активнее. Таким образом, хотя вышеназванные инструментальные инс-
тинкты имеют свою собственную спонтанность, но голод побуждает их к  еще
большей активности, чем они проявили бы сами по себе.
   Именно так: побуждение может быть побуждаемо!
   Такая подверженность спонтанных функций стимулам, идущим откуда-то со
стороны, - это в физиологии вовсе не исключение и не  новость.  Инстинк-
тивное действие является реакцией - в тех случаях, когда оно  следует  в
ответ на стимул какого-то внешнего раздражения или какого-то другого по-
буждения. Лишь при отсутствии таких стимулов оно  проявляет  собственную
спонтанность.
   Аналогичное явление уже давно известно для возбуждающих центров серд-
ца. Сердечное сокращение в норме вызывается  ритмичными  автоматическими
импульсами, которые вырабатывает так называемый синусно-предсердный узел
- орган, состоящий из высокоспециализированной мышечной ткани и располо-
женный у входа кровотока в предсердие. Чуть дальше по ходу кровотока,  у
перехода в желудочек, находится второй подобный орган - предсердно-желу-
дочковый узел, к которому от первого ведет пучок мышечных волокон, пере-
дающих возбуждение. Оба узла производят  импульсы,  способные  побуждать
желудочек к сокращениям. Синусный узел работает быстрее,  чем  предсерд-
но-желудочковый, поэтому последний, при нормальных условиях, никогда  не
оказывается в состоянии вести себя спонтанно: каждый раз, когда он  мед-
ленно собирается выстрелить свой возбуждающий импульс, он получает  тол-
чок от своего "начальника" и стреляет чуть раньше, чем  сделал  бы  это,
будучи предоставлен сам себе. Таким образом "начальник" навязывает "под-
чиненному" свой собственный рабочий ритм. Теперь проделаем  классический
эксперимент Станниуса и прервем связь  между  узлами,  перерезав  пучок,
проводящий возбуждение; таким образом мы освобождаем предсердно-желудоч-
ковый узел от тирании синусного, и при этом первый из них делает то, что
часто делают в таких случаях подчиненные, - перестает  работать  и  ждет
команды. Иными словами, сердце на какой-то момент замирает; это  издавна
называют "пред-автоматической паузой". После короткого отдыха  предсерд-
но-желудочковый узел вдруг "замечает", что он, собственно говоря, и  сам
прекрасно может выработать нужный стимул и через некоторое время послать
его в сердечную мышцу. Раньше до этого никогда не доходило,  потому  что
он всегда получал сзади толчок на какую-то долю секунды раньше.
   В таких же отношениях, как предсердно-желудочковый узел  с  синусным,
находится большинство инстинктивных действий  с  различными  источниками
мотиваций высших порядков. Здесь ситуация осложняется тем, что,  во-пер-
вых, очень часто, как в случае с инструментальными реакциями, один слуга
может иметь множество хозяев, а во-вторых - эти хозяева могут быть самой
разной природы. Это могут быть органы, автоматически и ритмично произво-
дящие возбуждение, как синусный узел; могут быть рецепторы, внутренние и
внешние, принимающие и передающие дальше - в форме импульсов - внешние и
внутренние раздражения, к которым относятся и  потребности  тканей,  как
голод, жажда или недостаток кислорода. Это, наконец, могут быть и железы
внутренней секреции, гормоны которых стимулируют совершенно определенные
нервные процессы. (Слово "гормон" происходит от греческого  орм&ш,  "по-
буждаю".) Однако такая деятельность, руководимая некоей высшей инстанци-
ей, никогда не носит характер чистого "рефлекса", т.е. вся система  инс-
тинктивных действий ведет себя не как машина, которая - если не нужна  -
сколь угодно долго стоит без дела и "ждет", когда кто-нибудь  нажмет  на
кнопку. Она, скорее, похожа на лошадь: ей нужны поводья и  шпоры,  чтобы
подчиняться хозяину, но ее необходимо погонять ежедневно, чтобы избежать
проявлений избыточной энергии, которые при определенных  обстоятельствах
могут стать поистине опасными, как, например, в случае инстинкта внутри-
видовой агрессии, интересующем нас прежде всего.
   Как уже упоминалось, количество спонтанно  возникающих  инстинктивных
действий  всегда  приблизительно  соответствует  ожидаемой  потребности.
Иногда было бы целесообразно рассчитать  его  более  экономным  образом,
как, например, в случае с предсердно-желудочковым узлом, если он  произ-
водит больше импульсов, чем "закупает" у него синусный узел; при этом  у
людей с неврозами возникает печально известная экстрасистола,  т.е.  из-
лишнее сокращение желудочка, резко нарушающее нормальный сердечный ритм.
В других случаях постоянное перепроизводство может быть безвредно и даже
полезно. Если, скажем, собака бегает больше, чем ей необходимо для поис-
ка пищи, или лошадь безо всяких внешних причин встает на дыбы, скачет  и
лягается (движения бегства и защиты от хищников)  -  это  лишь  здоровая
тренировка и, следовательно, подготовка "на крайний случай".
   Самое обильное "перепроизводство"  инструментальных  действий  должно
проявляться там, тае наименее предсказуемо, какое их количество потребу-
ется в каждом отдельном случае для  выполнения  видосохраняющей  функции
всей совокупности этих действий. Иногда охотящаяся кошка может быть  вы-
нуждена прождать у мышиной норки несколько часов, а в другой раз  ей  не
придется ни ждать, ни подкрадываться - удастся в резком прыжке  схватить
мышь, случайно пробегающую мимо. Однако - как нетрудно себе  представить
и как можно убедиться, наблюдая кошек в  естественной  обстановке,  -  в
среднем кошке приходится очень долго и терпеливо ждать и подкрадываться,
прежде чем она получит возможность  выполнить  заключительное  действие:
убить и съесть свою  добычу.  При  наблюдении  такой  последовательности
действий легко напрашивается неверная аналогия с целенаправленным  пове-
дением человека, и мы невольно склоняемся к предположению, что кошка вы-
полняет свои охотничьи действия только "насыщения ради".
   Можно экспериментально доказать, что это не так. Лейхаузен давал кош-
ке-охотнице одну мышь за другой и наблюдал, в  какой  последовательности
выпадали отдельные действия поимки и поедания добычи. Прежде всего кошка
перестала есть, но убила еще несколько мышей и бросила их.
   Затем ей расхотелось убивать, но она продолжала  скрадывать  мышей  и
ловить их. Еще позже, когда истощились и действия ловли, подопытная кош-
ка еще не перестала выслеживать мышей и подкрадываться к ним, причем ин-
тересно, что она всегда выбирала тех, которые бегали на возможно большем
удалении от нее, в противоположном углу комнаты, и не обращала  внимания
на тех, что ползали у нее под самым носом.
   В этом исследовании легко подсчитать,