нфиденциальным  тоном.  -  Правда,  фортуна  была  ко  мне
благосклонней. "Надежда - смертному отрада..." Словом, дорогой мой  мистер
Блетсуорси, всем нам приходится через это пройти! Но не всем  выпадают  на
долю такие испытания. На вас это свалилось как снег на голову. Вам  ничего
не остается, как взять себя в руки, быть верным  себе  и  продолжать  жить
согласно нашим лучшим традициям!
   - Я сам хочу этого, - отвечал я.
   - Выскажите мне свои пожелания. Что нам теперь делать?
   - Может быть, вы что-нибудь посоветуете мне, сэр? - предложил я.
   - Отлично, - согласился он. - Ну-с, во-первых,  не  тревожьтесь  насчет
этой истории в Оксфорде! Предоставьте нам уладить дело. Мистер Грэвз исчез
с деньгами, Это спишите со счета. Он скверно кончит, а как, это  один  бог
знает. Что касается другой истории, - ну, мамаша,  как  видно,  не  лишена
благоразумия и не станет ни на  чем  настаивать,  особенно  теперь,  когда
думает, что вы разорились. Об этом не беспокойтесь! Но в данный момент  вы
как бы вырваны с корнем.  Вы,  можно  сказать,  витаете  в  облаках.  Если
вернетесь  в  Оксфорд  или  Лондон,  то  жизнь  вам  покажется  пустой   и
бесцельной. Поэтому нечего вам возвращаться в  Оксфорд  или  в  Лондон,  -
лучше поезжайте-ка за границу, и я уверен, что вы  вернетесь  в  Англию  с
новыми надеждами и перспективами. Путешествуйте! Я пришел  к  выводу,  что
вам нужно  путешествовать.  Совершите  кругосветное  путешествие!  Никаких
пассажирских  пароходов  и  роскошных   отелей   -   как-нибудь   попроще.
Путешествуйте на торговых  пароходах  и  верхом  на  муле.  Я  думаю,  это
подействует на вас благотворно, прямо-таки благотворно. Подумайте  только,
сколько способов передвижения придется вам  перепробовать  на  пути  между
Англией и Калифорнией, если  вы  двинетесь  на  восток!  Это  будет  очень
занятно. Пожалуй, вы еще напишете книгу.
   - Как Конрад, - вставил я.
   - А что же  тут  странного?  -  спросил  мистер  Ферндайк,  не  проявив
восторга, когда я клюнул эту наживку, но и не выразив сомнений насчет моей
способности писать на манер Конрада. -  Это  будет  здоровая  жизнь!  Ваши
нервы окрепнут! Вы справитесь с этим своим недомоганием. И, я  думаю,  вас
можно  будет  избавить  от  всяких  предварительных  хлопот.  Ведь  Ромер,
компаньон фирмы "Ромер и Голден", судовладелец, приходится вам кузеном. Вы
встретились с ним  на  чьей-то  свадьбе  и  понравились  ему.  Их  корабли
бороздят все моря и океаны; он посадит вас на любой из них,  хотя  не  все
берут пассажиров. Вы можете поехать в качестве письмоводителя,  бухгалтера
или надзирателя над грузом - кого угодно. Вас могут отправить во все концы
земного шара, - а ведь он  бесконечен.  Вы  увидите,  как  люди  трудятся,
познакомитесь с торговлей, испытаете приключения - настоящие  приключения!
Увидите земли Британской империи и значительную часть земного шара.  Будет
с вас верхней Темзы -  этой  речонки,  где  впору  плескаться  ребятишкам!
Плывите по нижней Темзе, откуда можно проехать  во  все  концы  вселенной.
Начните жизнь сызнова. Юность ваша миновала, ушла навсегда. Пусть так! Что
же из того, мистер Блетсуорси? Поезжайте и возвращайтесь мужчиной!
   Мистер Ферндайк закашлялся и  весь  побагровел.  Он  несколько  увлекся
риторикой. Глаза его слегка увлажнились, или это ему только почудилось. Он
снял очки, протер их и опять посадил на нос немного криво, точь-в-точь как
они сидели раньше.
   - Короче говоря, мистер Блетсуорси, - продолжал он горячо, - я  советую
вам для  начала  совершить  хорошенькое  морское  путешествие.  Дела  ваши
расстроены, но  у  вас  еще  есть  на  что  существовать.  Все  еще  можно
поправить.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   где рассказывается о том, как мистер Блетсуорси отправился в море,
   о его путешествии, о том, как он потерпел кораблекрушение, был
   покинут на корабле и как появились дикари, взявшие его в плен


1. МИСТЕР БЛЕТСУОРСИ ВЫБИРАЕТ КОРАБЛЬ

   В присутствии мистера Ферндайка  мне  казалось,  что  я  тот  же  самый
Блетсуорси, каким был до катастрофы. Но когда после второго свидания с ним
в Лондоне, приняв  окончательно  его  план,  я  вышел  из  его  конторы  и
направился  из  Линкольнс-Инн  по  красивой  площади  в   деловой   каньон
Чэнсери-Лейн, мне было очень не по себе, и я испытывал острую  потребность
в моральной поддержке. Порой у  меня  пробуждались  воспоминания  о  днях,
проведенных в тупом, бессмысленном распутстве, в ушах звучал грубый хохот,
мелькали обрывки старых впечатлений. Я познал  всю  низость  своих  мнимых
друзей и заглянул в темные подвалы своей души. Мистер  Ферндайк  при  этом
втором свидании уделил мне ровно двадцать минут, затем взглянул на часы  и
выпроводил меня с вежливым поклоном. Он пришел мне на  помощь,  но  помощь
его носила преходящий характер. Мне нужен был _друг_. Мне нужен был  друг,
который терпеливо выслушивал бы меня и подавал ободряющие реплики.
   "Море! Кругосветное путешествие! Человечество!" - прекрасные слова, что
и говорить, но я не сумел ответить на них должным образом; как жаль, что я
не нашел нужных слов!
   Например, я мог бы сказать ему: "Вы правы,  сэр,  Поверьте,  Блетсуорси
всегда найдет выход из положения".
   Как это странно - мысленно говорить человеку слова, которых никогда  не
скажешь ему в действительности!
   Мне  понравился  молодой  Ромер,  который  был  старше  меня  всего  на
каких-нибудь десять лет; он  также  сделал  для  меня  все  что  смог.  Он
провозился со мной чуть не полдня. Он толковал о  кораблях,  плавающих  по
всему свету, об их репутации и достоинствах.  Если  угодно,  он  даст  мне
рекомендательные письма к различным лицам во  всех  портах,  куда  корабль
будет заходить. По большей части это торговые агенты, но кое-кто может мне
понравиться. Ромер водил пальцем по списку. Не хочу ли я поехать в  Манаус
на Амазонке? Это можно проделать в сравнительно короткий  срок.  Интересен
также рейс на Канарские острова, а затем через океан в Бразилию и  в  Рио.
Или же... ну да, можно миновать Канарские острова. А то я могу поехать  на
Восток!  Вот  в  Бирму  отправляют  большой  груз  бутылок  с  фарфоровыми
пробками, дешевых швейных машин,  целлулоидовых  кукол,  медных  образков,
керосиновых ламп, катушек, патентованных средств, детской муки и  немецких
часов. Что я скажу о Бирме? А то не заглянуть ли мне в  атлас,  лежащий  у
него в приемной, руководствуясь и этим списком?
   Это все ободряло меня, и я испытывал такое  чувство,  будто  у  меня  в
руках весь мир и я могу перечитывать его, как меню в ресторане.
   В конце концов мы остановились на "Золотом льве", направлявшемся первым
рейсом в Пернамбуку и Рио.



2. МИСТЕР БЛЕТСУОРСИ ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПЛАВАНИЕ

   Я думаю, тысячи людей испытывали иллюзию освобождения, какую пережил я,
стоя на зыбкой палубе "Золотого льва"  и  наблюдая,  как  берега  Кента  и
Эссекса проплывают мимо и убегают назад,  к  Лондону.  В  этот  вечер  мне
казалось, что моя прежняя мелкотравчатая  жизнь  окончилась  и  начинается
другая, полная свободы и приключений,  что  я  найду  себя  в  пронизанных
соленым ветром просторах и вернусь обновленный и морально возрожденный.
   Кончились широко раскинувшиеся  приземистые,  кишащие  людьми  доки  по
обоим берегам Темзы, где дома, харчевни и церкви, кажется, плывут по реке,
как суда; в Тилбери, где паровой паром, пыхтя,  пробирается  к  Грэвсэнду,
один за другим стали появляться желтые огоньки, их становилось все  больше
и больше; еще немного - и огромный город показался мне мазком  копоти  под
заревом заката; по одну сторону потянулись низменные берега острова Кенви,
по другую -  мягкие  линии  холмов  Кента.  Синева  сумерек  сгустилась  в
черноту; мимо нас проплыл усеянный огнями берег  Саусэнда,  длинная  дамба
погрозила нам своим острием, затем повернулась в сторону Лондона. Миновали
курорты Кента - пятна яркого света на  кромке  ночи.  Яркие  глаза  огней,
желтые  и  красные,  мигали,  закрывались  и  опять   подмигивали,   точно
собирались сообщить какую-то тайну, белые полосы света,  шаря  над  водой,
направляли наш курс, смыкались за нами, отступали вдаль и тонули в море  -
и вот, наконец, мы остались одни  в  морском  просторе,  если  не  считать
какого-нибудь отдаленного судна, освещенного не из внимания к нам,  а  для
собственной безопасности.
   В этот вечер я чувствовал, что выплываю в какую-то ширь,  тогда  как  в
действительности впервые в жизни оказался в заточении.
   В мировой литературе, особенно в английской, нередко говорится  о  том,
что отправиться в море на корабле - значит выплыть в  какой-то  "открытый"
простор! В действительности же в мире нет ничего "открытого", кроме  дорог
и тропинок в стране  с  культурным  населением.  Городские  огни  и  толпы
остались  позади.  Позади  осталось  необъятное  пространство,  где  можно
двигаться, где разыгрываются события и совершается история. Со всех сторон
вас окружает ночь, непроглядная ночь. Вы спускаетесь вниз, поднимаетесь по
трапу,  снова  шагаете  по  узенькой  палубе,  и  вам  кажется,  будто  вы
сливаетесь с бесконечностью. Опять уходите к себе  в  каюту  и  засыпаете.
Скрипучий  рассвет  прокрадывается  в  сумрачную   каюту,   и   качающаяся
керосиновая лампа становится мутно-желтой.
   Вы долго озираетесь, соображая, где это вы находитесь. Вы узнаете  свои
наполовину   распакованные   чемоданы.   Все   кругом    как-то    странно
раскачивается, предметы медленно накреняются во все стороны, подвигаясь  к
вам. Небо и море слились в бесконечной медлительной  пляске.  Вы  встаете,
кое-как одеваетесь, идете по трапу на  палубу  и  хватаетесь  за  поручни.
Вода. Бесконечный водный простор, а над вами -  влажный  ветер.  Вот  они,
беспредельные и невидимые стены покамест еще не осознанной вами тюрьмы! На
суше всякая тюрьма имеет по крайней мере дверь, которая открывается в мир,
хотя и крепко заперта; но эта тюрьма не нуждается в замках, вы и без  того
окончательно лишены свободы.
   У мистера Ферндайка были самые лучшие  намерения,  когда  он  отправлял
меня в плавание. Мне кажется, меня он  прекрасно  понял,  но  он  не  имел
представления о море! По привычке и по традиции он  верил,  что  плавание,
особенно на судне, не приспособленном для пассажиров, - источник  приятных
и захватывающих переживаний. Так думал  бы  и  мой  дядя.  Британия,  наша
родина, управляет и сама управляется  морскими  волнами,  и  раненая  душа
британца в трудную минуту обращается к морю, как дитя  к  матери.  Морские
ветры обвевают наш остров со всех сторон, и, на счастье Англии, нет в  ней
такого места, которое отстояло бы и на сто миль от  очистительной  стихии.
Предполагается, что все мы, Блетсуорси, инстинктивно прибегаем к морю. Как
только мы становимся  на  "морские  ноги",  мы  чувствуем  себя  дома,  мы
счастливы.  Я  добросовестно   старался   почувствовать   себя   "дома   и
счастливым", но в это утро мои "морские ноги" еще не  окрепли.  Все  же  я
цепко держался за поручни, вертел головой во все стороны,  как  заправский
морской волк, и напевал  сквозь  зубы  матросскую  песенку,  единственную,
известную мне морскую песню. Мне запомнились  ее  слова,  ибо  я  внезапно
почувствовал, до какой степени она не подходит к моим  обстоятельствам,  и
оборвал на середине припева.

   Она стоит, и вслед глядит,
   И машет мне рукой:
   "Мой Джек, прощай! Не забывай
   Любимую тобой!"
   Моя звезда со мной всегда,
   Далекому верна.
   Друзья, живей, друзья, ловчей!
   Наддай!..

   Эту до крайности нелепую песенку я мурлыкал  для  того,  чтобы  усыпить
свои сомнения.
   Дело в том, что меня начали обуревать сомнения. Я должен жить в ладу со
своими  спутниками  по  кораблю;  они,  как  мне  было  известно  из  книг
английских авторов, совсем особенные люди,  весьма  своеобразного  склада.
Соленые люди. Без сомнения, с виду суровые и грубые, но в душе на редкость
нежные и деликатные. Нелюбезный прием, оказанный мне  накануне  капитаном,
проявленная им грубость и властность  (он  заспорил  с  помощником,  когда
корабль маневрировал по реке), конечно, всего лишь шероховатая кожура, под
которой таится драгоценный плод - человеческая душа...
   За кораблем  тянулся  след,  терявшийся  в  волнах,  как  недоконченный
рассказ; дым относило далеко на подветренную сторону. В маленькой будке на
мостике, у штурвала,  смутно  виднелась  фигура,  подальше  вырисовывалась
чья-то голова и спина; других спутников я пока что не видел. Колеблющаяся,
переливающаяся волна, серо-голубое небо - и больше ничего.
   "Вот что, - размышлял я, - с небольшими вариациями  представляет  собой
почти три четверти земного шара. Таков нормальный  пейзаж  нашей  планеты,
Земли. Сухопутный ландшафт является  исключением.  Это  надо  как  следует
запомнить. Бедняги, толпящиеся на берегу,  живут,  повернувшись  спиной  к
трем четвертям земного шара. Право же, это предосудительно с их стороны".
   Я старался отдать должное мужеству пяти своих ближних, обитавших вместе
со мной на этом осколке человеческого мира. Ибо эти пять человеческих  душ
на неопределенный срок должны были составлять все мое общество. Остального
же населения корабля, кроме Ветта, вертлявого маленького стюарда, я  почти
не видел вплоть до нашей высадки в Пернамбуку.
   Мне удавалось лишь мельком взглянуть на  кочегара,  вышедшего  подышать
воздухом, или на трех-четырех матросов, занятых  какой-то  непонятной  мне
работой под руководством второго помощника капитана; и непрестанно звучало
концертино, то и дело начинавшее и никогда не  оканчивавшее  кафешантанную
песенку, - всякий раз она внезапно обрывалась, словно инструмент  вырывали
из рук музыканта; небольшие кучки людей, сидящих на палубе в погожий вечер
и беседующих за починкой тряпья, - вот все, что я помню о  жизни  "низшего
класса" в этом маленьком осколке человеческого общества. Между ними и нами
зияла глубокая  пропасть.  Предполагалось,  что  их  интересы  -  не  наши
интересы, их мысли - не наши мысли. Мы шестеро  были  слеплены  из  другой
глины и вели более возвышенную жизнь. Мы обращались к ним сухим тоном и со
скупыми словами. Казалось, вражда между нами кое-как  приглушена  и  может
разгореться в любой  момент,  как  только  ослабеют  связывающие  нас  узы
дисциплины. Разгуливая по палубе, я чувствовал, что из  черного  отверстия
на баке за мной следят и прощупывают меня чьи-то глаза,  а  мне  вовсе  не
хотелось быть предметом наблюдений и пересудов.
   Без сомнения, я находился тогда в особом состоянии духа,  был  настроен
весьма критически  и  оказался  совсем  неподходящим  товарищем  для  пяти
человек,  которым  было  навязано  мое  общество.  Со  всей   своей   юной
наивностью, в возвышенном порыве я ринулся в жизнь,  но  испытал  жестокое
разочарование, и мой пыл, остыв, подернулся холодным пеплом уныния. Я  был
ушиблен жизнью, и мне стало трудно переносить людей. Я постепенно  утратил
к ним доверие, стал подозрителен и даже немного побаивался их. Не то чтобы
я замыкался от людей - нет, мне просто было с ними не по себе,  и  поэтому
мои первые попытки завязать с  моими  спутниками  сердечные,  товарищеские
отношения отличались известной наигранностью. И с первой же минуты,  -  то
ли ему не понравилась моя внешность, выговор и манера держаться, то  ли  с
досады, что меня ему навязали, - Старик, как называли капитана,  невзлюбил
меня.
   Это был дюжий  мужчина,  с  квадратным  лицом,  с  рыжими  волосами,  с
белесыми ресницами и жесткой линией рта. Он язвительно поглядывал на  меня
своими маленькими серо-зелеными глазками.
   - Уже в третий раз мне подсовывают чертова пассажира на  эту  проклятую
старую калошу!  -  проворчал  капитан,  когда  Мидборо,  второй  помощник,
которому меня поручил молодой Ромер, представил меня ему в доке.
   С этими  словами  капитан  отвернулся  и  больше  не  обращал  на  меня
внимания.
   Вскоре он опять меня задел.
   - Ветт, - рявкнул он как раз в тот момент, когда я подумал, что недурно
бы выпить кофе, - позвал ты нашего добавочного сверхджентльмена?
   Несколько обескураженный таким обращением, я начал налаживать отношения
со своими спутниками. Но решительно все оглядывались на капитана.  Механик
по всем правилам должен был бы оказаться шотландцем, - но это был  рослый,
смуглый, курчавый малый ярко выраженного семитического типа, с  выдающейся
нижней губой и акцентом, приобретенным в низовьях Темзы. Старший  помощник
капитана  был  маленький,  тщедушный  седоватый  субъект   с   озабоченным
выражением лица, имевший обыкновение отпускать глубокомысленные  замечания
во время затянувшихся пауз. Он то и дело ковырял в зубах  и  соглашался  с
капитаном решительно во всем, даже прежде, чем тот кончал фразу.  Мидборо,
второй помощник, был белокурый худощавый и бледнолицый северянин и  держал
себя с капитаном  весьма  предупредительно.  А  Рэдж,  молоденький  третий
помощник, до смерти боялся капитана.
   Я видел, что за деспот этот капитан, и сделал ошибку, обращаясь к  нему
слишком  часто  и  настойчиво;  предполагается,  что  капитан,  как  некая
царственная особа, не нуждается в темах для разговора, но сам выбирает их.
Из  страха  показаться  робким,  я  не   проявлял   к   капитану   должной
почтительности. Мне, собственно, следовало бы присмотреться, как другие  с
ним обходятся, а потом подражать им.
   Кроме того, поскольку я  был  еще  очень  молод  и  мало  знал  мир  за
пределами Уилтшира и Оксфорда, - ибо злополучный опыт порочной  жизни  уже
стерся из памяти, - мне волей-неволей  приходилось  говорить  о  себе,  об
оксфордских делах, о кое-каких прочитанных мною книгах, о спорте и  играх.
Или же о роде Блетсуорси.  Я  думал,  что  если  буду  рассказывать  своим
спутникам о себе, то вызову с их стороны  подобную  же  откровенность;  но
теперь мне ясно, что я должен был произвести на них  впечатление  существа
эгоистичного и ограниченного.
   - Вы когда-нибудь занимались стрельбой из лука, капитан?  -  спросил  я
однажды за столом.
   Капитан на минуту перестал жевать, а потом издал неопределенный звук, я
не мог разобрать, то ли он лязгнул зубами, то ли пробормотал: "что?"
   - Стрельбой из лука, - повторил я.
   Тут капитан положил свои вилку и нож и чрезвычайно  серьезно  посмотрел
на меня. Пауза, которую я истолковал как немой вопрос, затянулась.
   Молчание нарушил старший помощник.
   - Да, есть такие искусники, - сказал он. - Я видел в Фолкстоне, как они
забавлялись  стрельбой.  Стреляют  в  большую  мишень,  похожую  на  днище
бельевой корзины. Можно залюбоваться, как это у них здорово получается!
   - Это очень занятно, - продолжал я, -  на  зеленом  лугу,  в  солнечный
день...
   - Если нечего делать, то, пожалуй... - вставил корабельный механик.
   - Это значит воскрешать времена Робина Гуда и его веселых товарищей,  -
изрек я заранее приготовленную фразу. - Добрую  старую  Англию  и  золотой
век. Оперенные стрелы и тому подобное. - Тут я ударился в воспоминания.  -
Некоторые наши профессора замечательно метко стреляли!
   Больше ни у кого не нашлось что сказать о стрельбе  из  лука,  и  вновь
последовала продолжительная пауза. Я уже собирался было спросить капитана,
увлекался ли он  когда-нибудь  любительскими  спектаклями,  когда  он  сам
нарушил молчание, задав старшему  помощнику  какой-то  весьма  специальный
вопрос насчет груза. Я внимательно вслушивался, надеясь  вставить  и  свое
словечко, но тема, как нарочно, была взята такая, чтобы я не мог  раскрыть
рта.
   - Что это за переборки, о которых вы говорите? - отважился я спросить.
   Никто не удостоил меня ответом.
   В течение нескольких дней я пытался  наладить  беседу  и  сблизиться  с
этими людьми, но в конце концов отчаялся. Эти пятеро моряков ни под  каким
видом не желали сближаться со мной.  Я  им  был  не  нужен!  Мои  неловкие
попытки потерпели неудачу. Мало-помалу я становился  пассивным  слушателем
острот  капитана