Герберт Уэллс.
    Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь

   -----------------------------------------------------------------------
   Herbert Wells. Mr.Blettsworthy on Rampole Island (1928).
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------

                                    Посвящается бессмертной памяти Кандида



   Повесть о том, как некий культурный и  утонченный  джентльмен  потерпел
кораблекрушение и  прожил  несколько  лет  в  обществе  диких  и  жестоких
людоедов.
   О том, как он увидел живых мегатериев и кое-что узнал об их привычках.
   Как он сделался Священным Безумцем.
   Как, наконец, он удивительным образом спасся с этого ужасного  острова,
где свирепствовало варварство, и успел принять участие в мировой войне,  и
как он впоследствии чуть было не решил вернуться на остров Рэмполь, с  тем
чтобы остаться там навсегда.
   В повести содержится немало занимательных  и  поучительных  сведений  о
нравах, обычаях, верованиях, военных действиях, преступлениях, а  также  о
жестоком шторме на море.
   В заключение приводятся кое-какие размышления о жизни вообще и о  нашем
времени в частности.




ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

   где повествуется о том, как мистер Блетсуорси отправился
   в морское путешествие для поправки здоровья, а также
   о его душевном состоянии в этот период времени


1. РОД БЛЕТСУОРСИ

   Блетсуорси, к роду которых  я  принадлежу,  всегда  были  люди  глубоко
порядочные и мягкосердечные - уилтширская ветвь, пожалуй,  еще  в  большей
степени, чем суссекская. Да простится мне это отступление, - я скажу о них
несколько слов, прежде чем начну рассказывать  о  самом  себе.  Я  горжусь
своими предками и традициями культурного поведения и обхождения с  людьми,
которые они мне передали;  самая  мысль  о  моих  предках,  как  вы  потом
увидите, поддерживала меня и подкрепляла в  трудные  моменты  жизни.  "Как
поступил бы истинный Блетсуорси?"  -  спрашивал  я  себя  и  по  мере  сил
старался дать надлежащий ответ своим поведением.
   В общественной  жизни  южной  и  западной  Англии  всегда  играли  роль
Блетсуорси, и всегда это были люди примерно одного и того же склада. Целый
ряд  эпитафий  и  летописных  записей,  восходящих  к  весьма   отдаленным
временам,   предшествующим   эпохе   Тюдоров,   свидетельствуют   об    их
добродетелях, великодушии, честности и устойчивом благоденствии.  Говорят,
ветвь нашего рода и поныне существует в Лангедоке, но об этих Блетсуорси я
ничего не знаю. Кое-кто из Блетсуорси в свое время эмигрировал в  Америку,
в частности в Виргинию, но там они, кажется, затерялись,  растворившись  в
местном населении.  А  между  тем  представители  нашего  рода  отличаются
стойкими чертами характера, искоренить которые не так-то легко.  Возможно,
что кто-нибудь из американцев - читателей моей книги - знает, какая судьба
постигла эту ветвь нашего рода. Такой случай не исключен. В  Солсберийском
соборе можно увидеть мраморную статую некоего епископа Блетсуорси, которая
была перенесена  сюда  из  старого  храма  в  Саруме,  когда  его  снесли,
воздвигая этот собор; мраморная голова сильно напоминает черты моего дяди,
настоятеля в Гарроу-Гоуарде, и прекрасные руки статуи очень похожи на  его
руки. В Америке непременно должны быть Блетсуорси, и меня удивляет, что  я
никогда ни о ком из них не слышал. Судя по  тому,  что  мне  рассказывали,
виргинский ландшафт чем-то сродни моим предкам, - он широкий,  ласковый  и
приветливый, подобно холмистым равнинам моей родины, только  озарен  более
ярким солнцем.
   Блетсуорси - порода созидателей и носителей культуры.  Они  имели  мало
отношения  к  торговле,  как  оптовой,  так  и  розничной  и   не   играли
сколько-нибудь  значительной  роли   в   развитии   того,   что   называют
индустриализмом. Они  предпочитали  служение  церкви  -  юриспруденции,  а
древних классиков, ботанику и  археологию  -  и  тому  и  другому;  однако
землевладельцы под фамилией Блетсуорси встречаются в Кадастровой книге,  и
банк Блетсуорси - один из последних больших частных банков,  сохранившихся
в нашу эпоху крупных трестов. Он все еще играет видную роль в коммерческой
жизни западной Англии. Разумеется, Блетсуорси занялись банкирским делом не
из жажды  наживы,  но  пойдя  навстречу  нуждам  и  запросам  своих  менее
состоятельных соседей в Глостершире и Уилтшире, суссекские  Блетсуорси  не
столь  чужды  коммерческим  интересам,  как  уилтширские;  они  занимались
"свободной торговлей" еще в эпоху войн с Францией, когда  такая  торговля,
строго  говоря,  была  незаконной  и  считалась  авантюрой;  несмотря   на
трагическую смерть сэра Кэрью Блетсуорси и его племянника Ральфа во  время
кровопролитного столкновения с таможенными чиновниками  на  улицах  города
Райи, Блетсуорси нажили  немалые  богатства,  приобрели  влияние  в  своей
округе благодаря этим занятиям и по сей день  имеют  отношение  к  импорту
шелков и коньяка.
   Отец мой был человек весьма  достойный,  но  с  большими  странностями.
Многие его поступки нуждались  в  объяснении;  некоторые  так  и  остались
неразъясненными - то ли из-за отдаленности арены его деятельности,  то  ли
по его беспечности, то  ли  по  другим  причинам.  Блетсуорси  не  мастера
оправдываться. Они привыкли полагаться на  свою  репутацию.  Пятый  сын  в
семье, не имея никаких видов  на  наследство  и  не  обладая  дарованиями,
которые могли бы его прокормить, мой отец послушался советов своих  друзей
и родственников и отправился попытать счастья за границу: в молодых  годах
он покинул  Уилтшир,  намереваясь  "поискать",  как  он  говорил,  золота;
"искал" он его без особой алчности и обычно в самых  неподходящих  местах.
Насколько я знаю, месторождения золота известны наперечет, и ищут его, как
правило, скопом во время так называемых "золотых лихорадок". Но  отец  мой
питал  отвращение  к  толпе,  ко  всякого  рода   стадности,   предпочитая
разыскивать сей редкостный и драгоценный  металл  в  приятной  обстановке,
там,  где  ему  не   досаждали   всякие   грубияны   своей   бесцеремонной
конкуренцией. Пробавлялся же он, в ожидании лучшего будущего, на  скромные
суммы, которые ему время от времени посылали его более  удачливые  родичи.
Разумеется,  при  таком  образе  действий  у  него  было  маловато  шансов
обнаружить золото, зато в случае  удачи  ему  ни  с  кем  не  пришлось  бы
делиться находкой.
   В вопросах брака он был  менее  разборчив,  чем  остальные  Блетсуорси,
неоднократно вступал в брак и порою совсем неофициально, - правда, все  мы
несколько опрометчивы в своих брачных союзах.
   Мать моя была португальско-сирийского происхождения, с  примесью  крови
туземцев острова Мадейры (где я и появился на свет).
   Я родился самым законным образом; правда, брачный формуляр моего отца с
течением времени оказался весьма запутанным, но это  потому,  что  брак  в
тропических и субтропических странах носит крайне непостоянный характер.
   Мать  моя,  судя   по   письмам   отца,   была   натура   страстная   и
самоотверженная; некоторые ее черты передались мне. Я полагаю, что  именно
ей обязан своим пристрастием к подробным и не слишком точным  описаниям  и
манерой совершенно бескорыстно прикрашивать словами действительность. "Она
любит-таки поговорить, - писал отец моему дяде еще при ее жизни.  -  Никак
ее не уймешь!" Дело в том, что  она  так  остро  и  тонко  переживала  все
события своей жизни, что бессознательно искала  облегчения  в  словах,  и,
чтобы успокоиться, ей необходимо было выговориться до конца. Она придавала
своему рассказу художественную форму, ретушировала его. Как я ее  понимаю!
Я знаю, как мучительно не иметь возможности высказаться. Более того: ей  я
обязан  уже  совсем  несвойственным   Блетсуорси   глубоким   нравственным
разладом. Эта книга покажет, какую борьбу мне приходилось  вести  с  самим
собой. Я не знаю душевной  гармонии  и  мира,  характерных  для  истинного
Блетсуорси. Я в распре со своим  "блетсуорсианским"  естеством.  Отцовская
предприимчивость  сочеталась  во  мне  со  склонностью  к  самоанализу.  Я
настаиваю на том, что я - Блетсуорси; заметьте, именно настаиваю. Этого вы
не дождетесь ни от одного Блетсуорси чистой воды. Я убежденный Блетсуорси,
ибо я не совсем и не всецело Блетсуорси. Во мне  живет  как  бы  несколько
личностей, совершенно независимых друг от друга. Быть может, я потому  так
привержен своим  семейным  традициям,  что  могу  быть  объективно  к  ним
приверженным.
   Мать  моя  скончалась,  когда  мне  было  пять  лет,  и   мои   скудные
воспоминания о ней  безнадежно  перепутаны  с  воспоминанием  об  урагане,
опустошившем остров. Эти две катастрофы разразились одновременно и вызвали
ряд ужасных перемен. Как сейчас помню вывороченные с корнем деревья и кучи
мокрых алых лепестков, смешанных с грязью, помню также, как кто-то сказал,
что мать моя умирает, а затем - что она умерла. Кажется, я не был особенно
огорчен, а скорее ошеломлен.
   Отец мой после бесплодной  переписки  с  родственниками  с  материнской
стороны, жившими в Португалии, и с богатым дядей из Алеппо в конце  концов
вверил меня попечениям начинающего пастора, ехавшего из Мадейры в  Англию,
поручив ему передать меня в Челтенхеме тетке, мисс Констанции  Блетсуорси,
которая благодаря этому впервые узнала о моем существовании. Отец  снабдил
своего посланца документами, не оставлявшими ни малейшего сомнения в  том,
что я - обозначенное в них лицо. Я  смутно  помню,  как  всходил  на  борт
парохода в Фуншале, но воспоминания  о  морском  путешествии,  к  счастью,
изгладились из моей памяти. Гораздо отчетливее вспоминается  мне  гостиная
тетки в Челтенхеме.
   Мисс Констанция Блетсуорси  была  весьма  величавая  дама  в  белокуром
парике или с белокурыми волосами,  причесанными  таким  образом,  что  они
смахивали на парик; с ней жила компаньонка, похожая  на  нее,  но  гораздо
полнее, на редкость дородная особа, и ее грандиозный бюст  сильно  поразил
мое детское воображение.
   Помню, как они восседали в креслах высоко надо мной, а я примостился на
подушечке у камина. Разговор с молодым пастором был весьма знаменателен  и
врезался мне в память. Обе дамы были того мнения, что  пастора  по  ошибке
направили в Челтенхем и что ему следует немедленно  проехать  со  мной  по
железной дороге - всего час пути, - к  моему  дяде,  настоятелю  церкви  в
Гарроу-Гоуарде.
   Тетка несколько раз повторила, что она, конечно, тронута доверием моего
отца, но что состояние ее здоровья не позволяет ей заняться мною. И она  и
компаньонка  начали  распространяться  о  ее  болезнях  и,  думается  мне,
сообщали совершенно ненужные подробности. Видно  было,  что  они  усиленно
обороняются. А пастор, при всем сочувствии, к  какому  вынуждал  его  сан,
проявлял явное желание отмахнуться от этих излияний,  грозивших  осложнить
порученное ему дело. Отец, мол, ничего ему не  говорил  о  своем  брате  в
Гарроу-Гоуарде, наказав доставить меня моей тетке Констанции, старшей  его
сестре и оплоту их семьи, как он выразился.
   Пастор заявил, что он не вправе отступать от полученных им  инструкций.
Он утверждал, что добросовестно выполнил свое поручение, сдав меня на руки
тетке,  и  теперь  остается  лишь  уладить  вопрос  о  кое-каких  дорожных
расходах, не предусмотренных моим отцом.
   Что касается меня, то я продолжал стоически сидеть на своей  подушечке,
делая вид, что внимательно разглядываю каминную решетку и очаг,  каких  не
встречал на Мадейре, а между тем старался не проронить ни единого слова из
их разговора. Мне не очень-то улыбалось  остаться  у  тетки,  но  хотелось
поскорее распроститься с молодым пастором, так  что  я  горячо  желал  ему
успеха в его попытках оставить меня здесь и обрадовался, когда он  настоял
на своем.
   Это был толстый человек с круглым бледным лицом и  высоким  придушенным
тенорком, скорей пригодным для чтения молитв, чем для житейской беседы.  В
начале нашего знакомства он проявил ко мне самые пылкие дружеские  чувства
и предложил  мне  спать  в  его  каюте;  но  моя  неспособность  терпеливо
переносить качку и бороться с ее последствиями мало-помалу испортила  наши
отношения, поначалу обещавшие  быть  идеальными.  Ко  времени  прибытия  в
Саутгемптон у нас развилась взаимная неприязнь, смягчавшаяся лишь надеждой
на близкую и длительную разлуку.
   Короче говоря, он хотел поскорее отделаться от меня...
   Я остался у тетки.
   Челтенхем оказался для меня не  очень  счастливым  приютом.  Пятилетний
мальчик все время ищет, чем бы ему заняться, неблагоразумен в выборе забав
и разрушителен в своих попытках основательнее ознакомиться с  любопытными,
но хрупкими предметами,  которыми  изобилует  окружающая  его  обстановка.
Тетка помешана была на коллекционировании челсийских  статуэток  и  вообще
старого английского фарфора, она любила  эти  причудливые  вещицы,  но  не
способна была понять моего пристрастия  к  ним,  оценить  творческой  игры
моего воображения, вносившей трагическую сумятицу в мирок ее сокровищ.  Не
понравились ей также мои попытки завести  игры  и  внести  разнообразие  в
жизнь двух огромных дымчато-голубых персидских кошек, служивших украшением
ее дома. Я и не знал, что если  хочешь  поиграть  с  кошкой,  то  не  надо
слишком рьяно преследовать ее, и что даже самые  дружелюбные  пинки  редко
вызывают в кошке ответное веселье. Мои геройские подвиги  в  саду,  где  я
воевал с теткиными георгинами  и  астрами,  словно  с  полчищами  свирепых
врагов, не вызывали в ней ни малейшего сочувствия.
   Двое престарелых слуг и сморщенный садовник, следившие  за  порядком  в
доме и охранявшие достоинство  моей  тетки  и  ее  компаньонки,  разделяли
мнение своей хозяйки, что воспитание  детей  должно  носить  исключительно
репрессивный характер, -  так  что  мне  приходилось  действовать  тайком.
Помнится, ко мне был приглашен молодой  учитель,  которому  было  поручено
ходить  со  мной  гулять  как  можно  дальше   и   внушать   мне   правила
нравственности как можно тише; но я плохо помню его - разве только, что он
носил  пристегивающиеся  манжеты,  что  было  мне  в  диковинку.   Словом,
Челтенхем  оставил  у  меня  впечатление  какой-то  безотрадной   пустыни:
бесконечные широкие улицы, светло-серые  дома  под  бледно-голубым  небом,
ванная комната, плетеные стулья и полное отсутствие ярких красок и веселых
происшествий, в противоположность жизни на Мадейре.
   Эти месяцы, проведенные в Челтенхеме, - возможно, что это были  недели,
хотя они представляются мне бесконечно долгими месяцами, - я  отмечаю  как
некое междуцарствие, предшествующее моей  настоящей  жизни.  Витавшие  вне
поля  моего  зрения  тетка  с  компаньонкой,  наверное,  прилагали   самые
ревностные усилия, чтобы переместить меня  в  другую  обстановку,  ибо  на
мрачном фоне этих моих челтенхемских воспоминаний  появлялись  и  исчезали
еще более смутные фигуры - все это были Блетсуорси, они разглядывали меня,
не проявляя ни симпатии, ни враждебности, и быстро обнаруживали  нежелание
иметь со мной дела в дальнейшем. Помнится, тетке давали различные  советы.
Одни уговаривали ее оставить меня, так как я дам ей возможность позабыть о
собственной особе, - хотя она явно не желала забывать о себе, да и кто  из
нас этого хочет? Другие уверяли, что лучше всего вернуть меня отцу: но это
было немыслимо, потому что он переехал с Мадейры  в  Родезию,  не  сообщив
своего нового адреса, а  наша  имперская  почта  не  принимает  мальчиков,
адресованных до востребования в дальние колонии. Наконец, третьи полагали,
что все это "дело", под каковым подразумевался я, следует предоставить  на
усмотрение моему  дяде,  преподобному  Руперту  Блетсуорси,  настоятелю  в
Гарроу-Гоуарде. Все они были того мнения, что для Блетсуорси я обещаю быть
слишком маленького роста.
   Мой дядя в то время находился с несколькими англиканскими епископами  в
России, где  обсуждался  вопрос  о  возможном  соединении  англиканской  и
православной церквей, - это было еще задолго до мировой войны и до прихода
к  власти  большевиков.  Письма  моей  тетки  летели  ему   вдогонку,   но
запаздывали, и им так и не суждено было настигнуть дядю. И вдруг, когда  я
уже начал примиряться со своим бесцветным существованием в Челтенхеме  под
надзором воспитателя с пристегивающимися манжетами, появился мой дядя!
   Он сильно напоминал моего отца, но был ниже ростом, розовый,  округлый,
и одевался, как всякий богатый и  преуспевающий  пастор,  тогда  как  отец
ходил в мешковатом, обтрепанном и застиранном фланелевом костюме.  В  дяде
тоже многое было не совсем понятно, но это не так било в глаза.  Волосы  у
него были серебристо-седые. Он сразу же расположил меня в  свою  пользу  и
внушил доверие. Нацепив на нос очки без ободка, он стал разглядывать  меня
с улыбкой, которая показалась мне необычайно привлекательной.
   - Ну-с, молодой человек, - начал он почти отеческим тоном, -  они  тут,
кажется, не знают, что с вами делать. Что вы скажете, если я предложу  вам
переехать ко мне и жить со мною?
   - Охотно, сэр! - сказал я, как только уяснил смысл его вопроса.
   Тетка и компаньонка так и просияли.  Они  отбросили  в  сторону  всякое
притворство. Я и не подозревал, какого они хорошего мнения обо мне!
   -  Он  такой  милый,  смышленый,  -  нахваливали  они  меня,  -   такой
любознательный! Если за ним смотреть как следует и кормить его хорошенько,
из него получится замечательный мальчик.
   Итак, судьба моя была решена.



2. СВОБОДОМЫСЛЯЩИЙ СВЯЩЕННИК

   Я считаю, что с переселения в Гарроу-Гоуард  начинается  моя  настоящая
жизнь. Память сохранила лишь осколки и обрывки событий раннего детства, но
воспоминания мои становятся связными и отчетливыми с того самого дня,  как
я прибыл в этот на редкость гостеприимный  дом.  Мне  кажется,  я  мог  бы
начертать план пасторского дома и, уж конечно, сада; я  помню  характерный
запах сырости от колодца во дворе,  за  службами,  и  девять  златоцветов,
посаженных на равном расстоянии друг от  друга  у  серой  каменной  стены.
Каждый год старый садовник Блекуэлл пересаживал их.  Я  мог  бы  составить
хронику династии тамошних кошек и подробно описать характер каждой из них.
За выгоном была канава, а дальше круто вставал безлесный холм.  Бывало,  в
снежную зиму или в жаркое лето я скатывался с него на доске:  сухая  трава
летом  была  еще  более  скользкой,  чем  лед.  Перед   пасторским   домом
расстилалась  лужайка  с  аккуратно  подстриженной   травой,   окаймленная
изгородью из тисов, слева - ряд коттеджей, и у  самой  дороги  -  почтовая
контора и универсальная лавка. Церковь и погост составляли нашу границу  с
другой стороны.
   Дядя взял меня к себе, когда  я  был  маленьким,  еще  не  сложившимся,
податливым существом, из которого можно было вылепить все что угодно, и  в
Гарроу-Гоуарде из меня получился настоящий Блетсуорси, каким я  остаюсь  и
по сей день.
   С  первой  же  минуты  нашего  знакомства  дядя  стал  для  меня  прямо
необходим, и я почувствовал, что найду в нем защиту. Словно я проснулся  в
одно прекрасное утро и увидел его перед собой. До его появления все в моей
жизни было смутно, тревожно и вдобавок неустойчиво: я чувствовал,  что  со
мной что-то неладно, что положение мое непрочно, что я во власти  каких-то
неясных, разрушительных сил и мне то и дело грозит  какая-то  непостижимая
опасность. Под покровом повседневной  жизни  притаилась  буря.  Теперь  же
ощущение,  будто  я  сплю  наяву  и  мое  сновидение  в  любой  миг  может
превратиться в кошмар, который уже не  раз  прокрадывался  в  мою  детскую
жизнь, хотя я и стоически ему противостоял, - бесследно исчезло  на  много
лет.
   Сидя в гостиной в Челтенхеме, дядя сказал:
   - Да, жизнь обошлась с тобою несколько сурово, но, по существу  говоря,
все обстоит благополучно.
   Пока он был жив, и впрямь все обстояло