Особенно меня поражало, что они могли  передвигаться  лишь  в  пределах
своего тесного мирка, ведь я привык, что в цивилизованном мире все (или по
крайней мере люди обеспеченные) могут свободно разъезжать по всему земному
шару. Но, поразмыслив, я понял, что такого рода  ограничения  были  уделом
большинства людей с тех самых пор, как возникло человеческое  общество,  и
что свобода передвижения достигнута лишь сравнительно недавно. Даже в наши
дни обаяние домашнего очага возрастает по мере удаления  от  него,  и  для
большинства из нас просто ужасно не иметь обратного билета.
   Хотя мое священное безумие и давало мне значительную свободу, мне  лишь
с трудом удалось  добиться  разрешения  подняться  на  вершины  скал.  Мне
хотелось  посмотреть  на  гигантских  ленивцев,  которые  там  паслись,  и
получить более полное представление об удивительном мире, в  который  меня
забросила судьба.
   О  гигантских  ленивцах,  обитавших  на  плоскогорье,  которые   иногда
забредали в ущелье, об их необычайных  физиологических  особенностях  и  о
связанных с этими зверями суевериях я расскажу  позже.  Расскажу  также  о
войнах и торговых сношениях этих дикарей с их соседями,  жившими  в  горах
над ущельем, а также о маленьком белом древесном ленивце, очень  старом  и
необычайно плодовитом, которого племя  считало  своим  родоначальником.  Я
немного отклонился от своего повествования, чтобы  ознакомить  читателя  с
нравами этого племени.
   Я уже начал рассказывать о том, как  внезапно  очнулся  от  умственного
оцепенения и вновь осознал себя. Это случилось со  мной,  когда  я  шел  в
верхнюю хижину, где мне предстояло разделить трапезу с прорицателем Читом,
военачальником  Ардамом  и  тремя  плешивыми  старцами,  которые   вершили
правосудие и хранили традиции племени.



4. БЕСЕДА С ПЯТЬЮ МУДРЕЦАМИ

   Хотя это может показаться неблагодарностью с  моей  стороны,  я  должен
сознаться, что мне внушали отвращение все  пять  мудрецов,  с  которыми  я
собирался обедать. Я и раньше считал, что это уродливые, страшные и весьма
опасные люди. Но теперь, когда я вспомнил, что я - Блетсуорси из  колледжа
Летмир, припомнил все радости жизни в свободной цивилизованной стране,  из
которой попал  в  эту  среду,  вспомнил,  что  лишь  страх  заставил  меня
примириться с этой ужасной обстановкой, - к  бессознательной  ненависти  и
отвращению,  какие  я  до  сих  пор  испытывал,  присоединились  досада  и
негодование. В это утро мне казалось, что я способен пролить потоки  света
в смрадное сборище, и я вошел в трапезную, испытывая какую-то  непривычную
уверенность в себе.
   Это была круглая хижина, в центре  которой  находилась  низкая  круглая
плита; хижина была построена из гибких стеблей камыша, соединенных наверху
в виде купола. Стены  были  украшены  фризом  из  человеческих  черепов  -
архитектурная деталь, характерная  для  всех  сколько-нибудь  значительных
построек. Плита, она  же  и  обеденный  стол,  была  круглая,  поэтому  не
приходилось решать вопрос, кто  должен  восседать  на  первом  месте;  все
сидели на корточках. Самой замечательной и наименее отталкивающей фигурой,
без сомнения, был Чит, которого величали Изъяснителем, или Светочем. Я уже
говорил, что он был горбатый, коренастый,  весь  в  морщинах,  голову  его
вместо шляпы осенял огромный лист, свернутый в виде цилиндра. Он был очень
смуглый, с огромной головой и блестящими черными пронизывающими глазами. В
них светился ум, необычайный для островитянина,  пытливый  и  зоркий.  Чит
сидел на корточках, положив руки на колени, и испытующе поглядел на  меня,
когда я вошел.
   Он обращался со мной так, словно имел на меня какие-то особые права,  -
и это мне не слишком нравилось, хотя я и знал, что остался  в  живых  лишь
благодаря ему. Ведь это он первый объявил меня помешанным и не  подлежащим
"укоризне". Он узаконил мое положение Священного Безумца. Его обязанностью
было слушать и истолковывать мой бред. Иногда он даже подсказывал мне, как
вести себя. На этот счет между нами существовало молчаливое соглашение.
   Яркий  контраст  с  его  выразительным  лицом  представляла  деревянная
физиономия военачальника Ардама, "Славы племени". Она, как  у  большинства
военных во всех странах света, казалась повернутой в профиль  даже  тогда,
когда  была  обращена  прямо  к  вам,  -  до  того   была   равнодушна   и
невыразительна. В носу у него красовалась большая остроконечная  раковина,
в ушах - зубы акулы, над большими выпуклыми и блестящими глазами  толстыми
складками нависла кожа. Выкрашенные красной охрой волосы торчали наподобие
рогов, а обнаженная грудь была покрыта таинственной выпуклой татуировкой и
разрисована охрой и углем. Обхватив длинными,  похожими  на  ласты  руками
костлявые колени, Ардам плотно сдвинул поставленные вровень ноги и  громко
причмокивал губами, предвкушая обед.
   Трое плешивых старцев исполняли обязанности судей и сборщиков  податей.
У одного из них был огромный приплюснутый нос и щеки покрыты  татуировкой,
изображавшей  спирали,  другой  был  так  худ,  что  смахивал  на  скелет,
обтянутый кожей, и зубы у него были  кокетливо  раскрашены  попеременно  в
красный и черный цвет, как у женщины; третий,  у  которого  щеки  украшала
татуировка  в  виде  концентрических  кругов,  был  сущей  развалиной:  он
подслеповато щурился, глаза у него слезились,  изо  рта  текла  слюна.  От
старости на лице у него как-то бестолково, пучками, росли волосы. Все трое
сердито взглянули на меня, недовольные моим опозданием. Посмотрев на  них,
я сразу отказался от намерения  сбросить  свое  отвратительное  одеяние  и
свободно высказать свои  мысли.  Я  приветствовал  их  обычным  жестом  и,
приказав своим ногам культурного человека  согнуться  в  коленях,  сел  на
корточки, по правую руку от Чита.
   Ардам  громко  хлопнул  в  ладоши,  вбежали   две   вымазанные   жиром,
раскрашенные  девицы  и  поставили  на  стол  длинное  деревянное   блюдо,
напоминавшее широкий челн.
   Мы не сразу приступили к еде. Это запрещал этикет. Мы запустили  правую
руку в блюдо, схватили по сочному куску и замерли на месте,  изобразив  на
лице самую приветливую улыбку. Вероятно, мы смахивали на боксеров, готовых
вцепиться друг в друга.
   Потом, точно  сговорившись,  каждый  начал  тыкать  свой  кусок  в  рот
сидевшему напротив. Этим мы показывали, что не  думаем  о  себе,  а  хотим
доставить удовольствие своему ближнему. Я  всегда  норовил  выбрать  кусок
пожилистее и попасть не в рот, а в глаза своему визави и кусал его пальцы,
если он запихивал мне в рот лакомый кусок. На этот раз Чит схватил кусок с
ловкостью гиппопотама, которого кормят в зоопарке, и уберег  свои  пальцы,
аккуратно вытерев их о мое лицо. Я покачнулся, но сохранил равновесие.
   - Угу! - хмыкнул я.
   Мы стали пожирать мясо с громким чавканьем и блаженным похрюкиванием  и
прожевывали каждый кусок на добрую минуту дольше, чем это было необходимо.
   - Друг угостил нас на  славу,  -  откашлявшись,  сказал  высохший,  как
скелет, старец.
   Мы отозвались эхом на его  слова  и,  выполнив  долг  приличия,  начали
энергично расправляться с едой. Признаюсь,  на  этот  раз  я  отставал  от
других, ограничиваясь кореньями и овощами, которыми было гарнировано мясо.
   Пока  чавканье  не  сменялось  иканьем,  свидетельствующим   о   полном
насыщении, хороший тон запрещал отвлекаться от еды разговорами,  но  когда
мясо бывало съедено и на стол подавались тыквенные бутылки с перебродившим
соком ореха "боха", языки развязывались. Тогда начинал работать этот  мозг
племени и  происходил  оживленный  обмен  мнениями.  В  такие  минуты  мне
удавалось узнать много интересного.
   Но в тот день, обретя себя, я был скорее склонен  сам  просвещать,  чем
поучаться.
   Сигнал к беседе был подан тощим  старцем,  который  завершил  церемонию
еды.  Он  должен  был  произносить  "благодарение  Другу",  выражая   свое
довольство.
   - Благодарение Другу! - подхватили мы с таким же энтузиазмом. -  Привет
мудрому маленькому  древесному  ленивцу,  патриарху  и  властителю  нашего
племени! Да пребывает он на древе жизни во веки веков!
   Дело в том, что на ветвях деревьев,  росших  над  хижиной,  на  выступе
скалы, было сделано нечто вроде клетки для древесного ленивца; большинство
островитян слепо  верило,  что  эти  безвредные  зверьки  правят  судьбами
племени. Считалось, что Чит, Ардам и трое  старцев  только  жрецы,  а  эти
странные зверьки нашептывают им слова мудрости. Несомненно,  этот  смешной
обычай представляет собой пережиток какого-то древнего тотемизма, но я  не
решался  расспрашивать,  и  мне  так   и   не   удалось   установить   его
происхождение. Единственная параллель, какую я  могу  найти  в  культурном
мире, это  -  традиции,  существовавшие  в  священной  империи  Микадо  до
вступления Японии на путь современной цивилизации. Эта  фикция  снимала  с
Чита и его сообщников ответственность  за  их  беззастенчивый  фаворитизм,
всякого рода притеснения и  тиранию.  "Так  нашептал  маленький  древесный
ленивец", - объявляли они, и  в  народе  пробуждалась  воспитанная  веками
покорность. Туземцам, над которыми властвовали и всячески измывались Чит и
его друзья, отрадно было думать, что маленькие ленивцы властвуют над Читом
и его друзьями.
   Наряду с остальными  я  выразил  традиционное  пожелание,  чтобы  семья
маленьких паразитов никогда не покидала древо жизни.
   - А теперь... - начал я и тут же  замолк.  Сердце  бурно  колотилось  в
груди. Набравшись храбрости, я как ни в чем не бывало снял  и  положил  на
землю зловонный череп, который так долго давил мне голову.
   - Уж очень жарко у вас в ущелье, - продолжал я. - Когда я шел  сюда,  я
смотрел, как солнце озаряет вершины гор, и вдруг  мне  вспомнился  великий
мир, из  которого  я  прибыл  к  вам,  пространный  и  свободный,  богатый
надеждами мир. Я еще ни разу не рассказывал  вам  о  нем.  Теперь  я  могу
рассказать.
   Я сорвал с себя и отшвырнул прочь  грязную,  пыльную  шкуру  и  сел  на
корточки - голый белый ариец среди бурых дикарей, фантастически  одетых  и
украшенных знаками почета.
   Все три старца в один голос вскрикнули и указали на меня пальцами.
   - Смотрите-ка! - завопили они. - Что он делает?
   Военачальник и бровью не повел, но густо побагровел и,  выпучив  глаза,
уставился на меня с выражением гневного вопроса. Он,  наверное,  изрек  бы
что-нибудь о  неприличии  моего  поступка,  если  бы  вообще  умел  связно
высказывать свои мысли. Но он был человек дела и неречист.
   Чит жестом умиротворил перепуганных старцев.
   - Это не грех, - заявил он. - Ведь всем  нам  известно,  что  Священный
Безумец не может грешить. Это  нечто  весьма  знаменательное.  Дух  богини
снизошел на него. Пусть он делает и говорит все, что ему вздумается,  даже
самые удивительные вещи. А потом уж мы, - он имел в виду себя, - постигнем
смысл всего, что он скажет или совершит.
   Ардам как-то двусмысленно хрюкнул.
   Я в душе благодарил бога за то, что он поддерживает во мне мужество.
   - Когда я нынче шел к вам, о высокородные братья, - вновь заговорил  я,
- то увидел над головой голубое небо. Завеса спала с моих очей, и дух  мой
вернулся в тот лучезарный город, где  некогда  я  превзошел  сею  мудрость
человеческую. Это был прекрасный, чудесный город. Там  каждый  день  можно
было узнать что-нибудь новое, и в сердце рождались все новые надежды.  Там
я узнал, что люди не должны  вечно  жить  в  теснинах  и  ущельях,  но  на
открытых  просторах,  что  они  не  должны  злоупотреблять   слабостью   и
неведением  своих  менее  счастливых  собратьев,  не  должны  пребывать  в
непрестанном страхе и во власти всяких запретов.
   - Это безумие! - промолвил старец с татуированными  щеками  и  принялся
ковырять у себя в зубах острым шипом.
   - Ну конечно безумие, - подтвердил Чит, не сводя с меня глаз, -  вы  же
видите, что он безумен. Но в этом скрыт некий смысл. Расскажи  нам  еще  о
стране, из которой ты пришел.
   - Это целый мир, - поправил его я.
   - Ну, пускай мир, - согласился он.
   - Он хотя и безумец, а говорит  связно!  -  заметил  старик,  орудующий
зубочисткой. - Такие слова заслуживают "укоризны", все равно, в  своем  ли
он уме или безумен.
   Ардам в знак одобрения хлопнул себя по ляжке.
   Тут только я оценил необычайный ум Чита.
   - Расскажи нам еще что-нибудь об этом твоем мире, - повторил  он,  и  я
уловил в его глазах острый огонек любопытства.
   - Всякий знает, что он появился из моря, - прогнусил слюнявый старец. -
Ты же сам сообщил нам об этом, о мудрец. Солнце пригрело гниющие водоросли
и зачало его. Нет другого мира, кроме того,  в  котором  мы  живем.  Какой
может быть еще другой?
   - Воистину так, - согласился Чит. - Но  все-таки  мы  выслушаем  басню,
которую он нам расскажет.
   - Слушать его?! - прохрипел  Ардам.  -  Пристукнуть  его,  вот  и  все.
Давайте я с ним поговорю - и он больше не будет болтать о  каком-то  мире,
который лучше нашего!
   - Это еще успеется, - внушительно изрек  Чит,  стараясь  ободрить  меня
взглядом.
   - Я пришел к  вам  из  мира,  где  люди  живут  на  широких  просторах,
озаренных солнцем.
   - И люди ходят там вверх ногами, - ввернул тощий  старец  и  захохотал,
радуясь своему остроумию.
   - Там тоже воздают "укоризну", но она  не  убивает  человека.  Люди  не
поедают друг друга, но сообща, как братья, добывают себе еду и питье.
   - Кощунство и гнусная ложь! - вскричал слюнявый. - Что это за  поедание
друг друга? Кто это поедает других?
   - Неслыханная глупость, - проговорил самый безобразный из старцев.
   Чит  усмехался,  слушая  мой  неправдоподобный  рассказ,   и   медленно
покачивал головой.
   - И что же, всем хватает? - спросил он.
   - Да, решительно всем.
   - Но ведь они размножатся, и тогда не хватит всем!
   - Чем больше ртов, тем больше рук. Страна широко раскинулась, и  солнце
светит для всех. До сих пор всем хватало, да и всегда будет хватать!
   Я твердо  стоял  на  своем.  Для  этих  дикарей  приходилось  несколько
упрощать факты. Они не воспринимали полутонов.
   И вот я разразился импровизированным панегириком цивилизации, восхваляя
все, что  она  создала  и  чем  может  облагодетельствовать  человечество,
пожалуй несколько идеализируя и цивилизацию и человечество. По возможности
приноравливаясь к уровню и понятиям своих  слушателей,  я  набросал  перед
ними яркую и соблазнительную картину жизни современного  общества,  где  я
вырос и  получил  воспитание.  Я  подчеркнул,  какие  практические  выгоды
сопряжены с добрыми нравами, которые порождены  справедливыми  законами  и
здоровым воспитанием. Я распространялся о благотворительности, об  участии
и  помощи,  какую  совершенно  бескорыстно  оказывают  попавшим   в   беду
гражданам, поскольку еще существуют бедствующие граждане.
   С радостным  изумлением  я  обнаружил,  что  мои  рассуждения  насквозь
проникнуты дядюшкиным оптимизмом и  его  моральным  пафосом,  -  ведь  мне
казалось, что все это уже давно мною изжито.  Я  упивался  звуками  своего
голоса, мне хотелось без конца слушать себя, и я продолжал  свою  речь  со
все возрастающей уверенностью.
   Я  говорил,  что  культурные  люди  неизменно  соблюдают  опрятность  и
гигиену, воспевал  порядок  вещей,  при  котором  в  человеке  воспитывают
доверие к его соседу, уверял, что при высоко развитом у нас сотрудничестве
и разделении труда все блага  и  удобства  доступны  каждому  из  граждан.
Рассказывал об электрическом освещении, о передачи энергии на  расстояние,
о транспорте и об охране труда. Попутно описал одну увеселительную поездку
на яхте и футбольный матч в таких розовых красках, что сам  увлекся  своим
красноречием, и эти столь  популярные  развлечения  показались  мне  прямо
восхитительными. Затем я кратко сообщил о демократических учреждениях и об
услугах,   оказываемых   людям   прессой.   Я   сопоставил   наш    мягкий
конституционный режим с их суеверным почитанием каких-то низших животных и
нашу англиканскую церковь, столь терпимую к инаковерующим, - с кровожадным
культом их богини. Оксфорд у меня получился совсем как Афины, изображенные
художником эпохи Викторин, а библиотека Бодлейн - как  храм,  воздвигнутый
премудростью господней.
   Увлекшись предметом, я перестал обращать внимание на плешивых старцев и
военачальника; эти скептики словно заволоклись туманом, и  я  видел  перед
собой одного Чита, который внимательно следил за мной, иногда задавая  мне
глубокомысленные вопросы; если я не отвечал достаточно  вразумительно,  на
лице его появлялось недоумение.
   - А солдаты у вас  есть?  -  спросил  Ардам,  неожиданно  появляясь  из
тумана.
   - Есть, - отвечал я, - но это люди, которые обязаны  поддерживать  мир.
Ибо у нас в цивилизованном мире  существует  такое  правило:  если  хочешь
мира, готовься к войне.
   - Ага! - сказал Ардам, и тон его стал менее враждебным.
   Мало-помалу я обнаружил, что меня никто не слушает, кроме Чита.  С  ним
произошла какая-то перемена. Лицо его  было  так  же  безобразно,  но  его
нелепый головной убор теперь не так бросался в глаза и  лицо  стало  более
одухотворенным.
   Он слушал меня, время от времени кивая головой, и задавал вопросы уже с
явным недоверием. Замечания  Чита  казались  мне  довольно  разумными  для
дикаря. Вдруг он прервал меня.
   - Ты сам знаешь, что все это ложь, - сказал он.
   Я растерялся.
   - Я не знаю, зачем ты мне об этом рассказываешь, - ведь этого мира  нет
на свете.
   - Как нет?
   - Конечно нет, - продолжал Чит. - И никогда не бывало. Ничего такого не
может быть. Таких людей на свете не бывает.
   Я осмотрелся кругом: каменное лицо воина и уродливые, тупые и  жестокие
физиономии трех мудрецов  вдруг  приблизились  ко  мне  и  стали  до  жути
реальными. Чит искоса взглянул на них и вновь заговорил:
   - Ты мечтатель, ты безумный мечтатель и живешь  как  во  сне.  -  И  он
отмахнулся от цивилизации  выразительным  жестом  руки.  -  Настоящий  мир
здесь, вокруг тебя, единственный настоящий мир. Научись видеть его  таким,
каков он есть на самом деле!
   У меня болезненно сжалось сердце, и внезапно я усомнился во  многом  из
того, что только что проповедовал.



5. МЕГАТЕРИИ

   То, что мне удалось узнать  из  рассказов  островитян  и  на  основании
собственных наблюдений об особенностях исполинского  ленивца.  Megatherium
americanum, может показаться совершенно невероятным. Но любопытно, что два
моих  знакомых  биолога  считают  рассказанные   мною   факты   достаточно
правдоподобными, в противоположность людям, не сведущим в  этих  вопросах.
Однако  предупреждаю,  что  моя   книга   отнюдь   не   является   научным
исследованием.  Это  лишь   повесть   о   моих   собственных   необычайных
переживаниях. Поскольку речь идет обо мне, приводимые здесь факты верны, -
да, для меня они верны, хотя мне пришлось убедиться в иллюзорности  многих
моих  представлений.  Я  не  могу  сообщить  необходимых  подробностей  и,
поверьте, не сумел  бы  как  должно  ответить  на  расспросы  даже  самого
снисходительного  из  специалистов.  Но  я  воспринимал  некоторые   факты
необычайно реально и могу припомнить все  до  мельчайших  подробностей:  я
вижу перед собой огромные бока зверя,  заросшие  длинной  грязной  жесткой
щетиной серого цвета, в которой  запутались  клочки  моха,  сучья,  стебли
травы; вижу его страшные когти,  которыми  он  царапает  по  камням  и  по
корневищам, слышу исходящий от чудовища своеобразный резкий запах мочи.  Я
твердо убежден, что когда-то  раньше,  хотя,  может  быть,  и  при  других
обстоятельствах, мне приходилось встречать этих животных;  моя  несчастная
память несомненно многое исказила.
   К  сожалению,  сейчас  я  не  могу  припомнить,  как  мы  готовились  к
экспедиции на плоскогорье и как мы выбрались из ущелья. Но я твердо  знаю,
что со мной был Чит и жалкий, забитый мальчишка, которого мы взяли с