шихся.  Решительно  все  вокруг
раскрашивалось в красный цвет, пока не истощились  запасы  краски.  Каждые
два-три дня устраивались дикие военные пляски, участники которых с большим
азартом избивали друг друга, или же "воющие сборища" для устрашения врага.
Эти сборища должны были поддерживать в нашем народе боевой дух. Мудрецы  и
старшие в роде перечисляли преступления и пороки врагов под громкие  крики
одобрения и негодующие возгласы всего племени. Выкрики ораторов  тонули  в
диком вое присутствующих; не присоединиться к нему -  значило  навлечь  на
себя тяжкое подозрение.
   Наши ораторы в своих филиппиках против врага выставляли главным образом
три обвинения, изобличая три основных его греха. Во-первых,  они  людоеды.
Это обвинение неизменно вызывало у слушателей взрыв  бурного  негодования.
Оратор обычно наклонялся вперед и многозначительно спрашивал:
   - А вам хочется попасть в жертвенные котлы врага?
   Вторым преступлением наших недругов были  нечистоплотность  и  скверные
привычки. Третий грех состоял в том, что  они  держали  у  себя  семейство
крупных,  громко  квакающих  лягушек,  почитая  их  своими   божественными
повелителями, - по мнению  нашего  народа,  это  было  особенно  гнусно  и
позорно. Отвратительные звуки, производимые главой  лягушиной  семьи,  его
бестолковые  прыжки  и  громкое  шлепанье  по   воде   противопоставлялись
медленным, как у ползущей вши, движениям и благородному  поведению  нашего
симпатичного тотема. Переходя к практическим вопросам,  оратор  доказывал,
что единственный способ избежать войн в будущем -  это  довести  войну  до
победного конца, и  в  заключение  начинал  распространяться  об  огромных
запасах жевательного ореха, глины и плодов, которыми мы  завладеем,  когда
раздавим  своих  врагов.  Так   как   уже   чувствовался   недостаток   во
"всеочищающем орехе", то это обещание пробуждало в нас самые заветные наши
желания.  Мы  выплевывали  кусочки  дерева,  которыми  пытались   заменить
жевательный орех, и поднимали оглушительный вой, зорко следя,  не  отстает
ли кто-нибудь от общего хора.
   Между тем военные действия развивались до крайности медленно. Как я уже
говорил, граница проходила вблизи большого водопада; поднимавшаяся в  гору
над водопадом тропинка заросла колючим кустарником,  была  очень  узкая  и
крутая. Над этой тропинкой отвесные утесы вставали на добрую тысячу футов.
Засев в этом месте на краю  запретного  плоскогорья,  горсть  людей  легко
могла бы задержать целую армию, откуда бы та ни вздумала подступать.  Наши
аванпосты продвинулись  за  выступ  скалы,  где  обычно  происходил  обмен
товарами, и прятались среди скал и в кустах;  воины  наши  вооружены  были
пращами и длинными деревянными жердями, которыми  намеревались  сталкивать
неприятеля с тропинки  под  обрыв.  Наши  дозорные  расставили  капканы  и
опутали сетями тропинку, уходившую дальше в горы. Неприятель  же  наблюдал
за нами с утесов над водопадом. В распоряжении врагов были запасы твердого
дерева, поэтому они обзавелись длинными луками, чему мы не  без  оснований
завидовали. Стрелы их  залетали  в  ущелье  на  добрую  четверть  мили,  а
стреляли они замечательно метко.
   Ни одна  из  враждующих  сторон  не  обнаруживала  желания  вступить  в
открытый  бой.  Время  от  времени  один  из  наших  воинов,   неосторожно
высунувшись из-за прикрытий, падал, пронзенный стрелой, а как-то раз  один
вражеский воин поскользнулся, упал в  реку  и  утонул.  Мы  пытались  было
подбрасывать неприятелю отравленную рыбу, но вряд ли они попались  на  эту
приманку. Враги не сходились в открытом бою, и война стала напоминать игру
в прятки: меткие выстрелы, случайные убийства, непрерывный  гул  и  грохот
наших  барабанов  и  частый  резкий  стук  деревянных  трещоток,  которыми
пользовались наши враги наряду с барабанами. В сущности, военные  действия
застыли на мертвой точке, а боевым пылом  охвачены  были  главным  образом
селения, находившиеся выше и ниже линии фронта.
   Сомневаюсь,  чтобы  варварски  разукрашенная  фигура  Ардама  хоть  раз
появилась в тех местах, куда могли залетать вражеские стрелы; но в селении
он развивал бурную деятельность. Еще задолго до  рассвета  он  выгонял  на
улицу  всех  новобранцев;  тощие,  голодные,  с  изувеченными  ушами,  эти
несчастные без конца маршировали, то и дело  спотыкаясь,  дурацки  высунув
язык и задрав кверху подбородок; если кто-нибудь  падал  без  чувств,  его
возвращали к жизни пинками и тумаками,  а  стоило  ему  еще  раз  потерять
сознание, как он становился жертвой "укоризны". Народ то и дело созывали к
алтарю богини, чтобы огласить какое-нибудь новое воззвание, которое  Ардам
вкладывал в уста нашему владыке, маленькому  древесному  ленивцу.  То  наш
повелитель запрещал своим верноподданным жевать "всеочищающий орех",  даже
если его удалось бы раздобыть до появления звезд на небе; то  он  заявлял,
что  отныне  полосы  красной  краски  должны  накладываться  на  тело   не
вертикально, а горизонтально; отступления  от  этого  правила  допускались
только  по   особому   распоряжению   главного   штаба.   Начались   также
инквизиционные процессы против несчастных,  подозревавшихся  в  сочувствии
неприятелю.
   И вот Чит, за столом мудрецов (то и дело упоминая  мое  имя,  что  меня
весьма  тревожило),  начал  поговаривать  о  возможности  и  преимуществах
фланговой  атаки  на  неприятеля  с  высоты   плоскогорья.   Принять   это
предложение значило выразить порицание затягиванию  войны,  поэтому  Ардам
встретил его весьма неприязненно; но Чит  горячо  отстаивал  свою  любимую
идею и начал высмеивать образ действий Ардама, так что военачальник пришел
в ярость. Спор быстро перешел в шумную ссору, в  которую  были  втянуты  и
плешивые старцы, но они всячески уклонялись от прямых высказываний.
   С замиранием сердца я слушал, как Ардам упрекал Чита, что ни он,  ни  я
не  идем  на  войну,  а  только  чиним  препятствия  военным  властям;  он
допытывался, где мы были в прошлом году, когда поднимались на  горы  якобы
для того, чтобы выслеживать мегатериев.
   - Где вы были? - кричал он, стуча кулаком по столу. - А ну скажите,  за
кого вы? Может, вы держите руку врага?
   Плешивый, похожий на  скелет  старец  что-то  неодобрительно  промычал.
Слюнявый  прогнусавил:  "Господа,  господа!"  -  и  Ардаму   волей-неволей
пришлось смягчить свои обвинения; под  конец  он  только  упрекнул  нас  в
недостатке патриотического рвения. Однако он нагнал  на  нас  страху.  Нам
стало ясно, что придется оставить планы о наступлении с высот  плоскогорья
и проявлять побольше воинственного пыла. Чит воткнул в каждое ухо по  зубу
акулы и  украсил  свой  головной  убор  из  пальмового  листа  чудовищными
узорами; а я выкрасил в красный  цвет  череп  ленивца,  который  носил  на
голове, приделал к нему два яростно скошенных глаза, вылепленных из глины,
и решил нигде и никогда не расставаться со своим священным посохом.
   Несмотря на все принятые нами меры, Ардам продолжал жаловаться на  наше
бездействие. Он требовал, чтобы мне, как всем остальным мужчинам, обрезали
уши и покрыли все тело татуировкой и шрамами, а затем отослали  на  фронт,
где, облеченный в шкуру, с черепом на  голове,  я  делал  бы  воинственные
жесты, устрашая врага. Он уверял, что Священный Безумец  неприятеля  стоит
во главе войск у большого водопада и бешено нас проклинает.  Почему  бы  и
мне не последовать его примеру? Их стрелы не так уж часто попадают в цель.
Правда, нам с Читом удалось на этот раз увернуться, но  мы  почувствовали,
что стали как бы отверженными и нам грозит немалая опасность.
   Мы избегали гулять вдвоем, чтобы не навлечь на себя подозрений, но  нас
так ловко отстранили от дел, что мне  поневоле  приходилось  оставаться  с
Читом с глазу на глаз. Иногда мы гуляли с ним, но как  можно  реже,  чтобы
нас не заподозрили в заговоре против мудрецов и властителя Ардама. Чит все
это время был чрезвычайно осторожен в разговорах со мной; но один  раз  он
все же высказал явно изменническую мысль. Мы  бродили  с  ним  по  лощине,
среди камней и утесов; некогда здесь произошел обвал,  но  теперь  обломки
скал густо заросли кустарником; то и дело встречались ручьи,  впадавшие  в
основной поток, и глубокие озерца. Поднявшись на холм,  мы  увидели  вдали
водопад.
   - Я думаю, что их воины ничуть не умнее наших, - размышлял вслух Чит. -
Сколько им ни толкуй, все  равно  не  поймут.  Все  солдаты  одинаковы,  -
продолжал  он,  подводя  итог  своим  скудным  наблюдениям.  -   Что   тут
поделаешь!.. Да, если бы мы напали на  них  с  плоскогорья,  мы  наверняка
кончили бы войну в  каких-нибудь  шесть  дней  и  здорово  бы  утерли  нос
Ардаму...
   Даже теперь, вспоминая эту войну дикарей, я испытываю  тяжелое  чувство
отчужденности от своих  собратьев,  и  мне  кажется,  что  я  вновь  брожу
один-одинешенек по  извилистой  пустынной  лощине,  среди  обломков  скал,
тоскуя по цивилизованному миру и сознавая, что за  мной  наблюдают  и  мне
угрожает какая-то напасть, и в ушах  у  меня  несмолкаемо  звенит  адский,
бессмысленный барабанный бой.
   "В чем я провинился? - спрашивал я себя. - Что  я  сделал?  Почему  моя
жизнь должна так рано оборваться в этой варварской  стране?  Ведь  не  для
того  я  родился  на  свет,  наделен  какими-то  силами,  возможностями  и
желаниями, чтобы стать пешкой в руках  Ардама  и  его  слабоумных  друзей!
Неужели я до конца дней останусь  жить  в  этом  пустынном  ущелье,  среди
дерущихся идиотов, где  я  никому  не  могу  принести  пользы  и  вынужден
молчать? Неужели у меня больше ничего нет впереди? Неужели я так никогда и
не увижу больших городов, о  которых  мечтал  в  юности,  не  внесу  своей
скромной лепты в сокровищницу  человеческого  труда?  Неужели  никогда  не
встречу любви и настоящей дружбы и мне придется  всю  жизнь  притворяться,
соблюдать законы и обычаи, которые я в душе презираю,  и  быть  посмешищем
для всех людей? Спрашивается, зачем я родился,  зачем  меня  произвели  на
свет?"
   В то время я и не подозревал, какие странные  приключения  еще  готовит
мне судьба.



9. ПЕЩЕРА И ДЕВУШКА

   Лощина, где я одиноко бродил  в  эти  страшные  дни,  отличалась  дикой
красотой, там были живописные утесы, маленькие озера  и  заросшие  цветами
болота. Особенно часто встречалось ползучее  растение,  напоминавшее  нашу
росянку, но гораздо крупнее и прожорливее.  Оно  расстилалось  коврами  на
болотистых местах, и я избегал ступать на его цепкие, жадные  листья.  Эти
липкие, похожие на руки листья ловили не только мух, как наша росянка,  но
и ящериц, бабочек и даже небольших птичек. Высохшие шкурки  и  кости  этих
маленьких жертв повсюду  валялись  на  болоте.  Кое-где  виднелись  густые
ярко-синие  пирамидальные  купы  чертополоха  и  кусты  ежевики,  покрытые
крупными  ягодами.  Росло  множество  душистых  трав  и   цветов.   Кругом
поднимались голые  скалы,  залитые  ярким  светом  или  подернутые  легкой
дымкой. Когда около полудня солнечные лучи неожиданно проникали в  лощину,
расстилавшаяся передо мной  картина  напоминала  мне  беспорядочную  груду
разноцветных шелков у подножия гигантского готического собора.  И  тут,  в
глубоких уединенных водоемах, я нередко купался.
   Однажды я сделал открытие, которое взволновало меня и Чита  и  посулило
нам новую возможность поскорее покончить с войной; несколько дней мы  жили
этой надеждой.
   Это была огромная расселина в горе. Мне случалось не раз проходить мимо
сводчатого отверстия в скале, откуда  вытекал  прозрачный  ручей,  но  мне
как-то не приходило в голову туда заглянуть.  Но  однажды  днем,  тревожно
размышляя о новых угрозах Ардама, я забрел  в  это  место,  и  вдруг  меня
осенила мысль, что эта пещера может служить надежным убежищем. Я  вошел  в
ручей, идя по колено в воде, проник в отверстие скалы, побрел дальше вверх
по течению и, к своей радости, через некоторое время  очутился  в  большой
пещере. Осторожно пробираясь вперед в темноте, я вскоре почувствовал,  что
нахожусь в огромном пустом пространстве. Опасаясь свалиться в пропасть,  я
все время шел по дну ручья. Надежнее всего было ступать по дну. Я  чиркнул
спичкой и спугнул целую стаю летучих мышей,  которые  притаились  наверху,
среди сталактитов. Насколько мне удалось разглядеть  сквозь  вихрь  бешено
кружившихся крыльев, пещера была очень велика, и  там  высилось  множество
сталагмитовых колонн и каменных глыб.
   Мне не хотелось тратить спички, а я  не  догадался  захватить  с  собой
факела; итак, я продолжал  свои  исследования  впотьмах,  прислушиваясь  к
журчанию ручья  и  зная,  что,  если  встретится  порог  или  обрыв,  вода
предупредит меня усиливающимся шумом и плеском.  Внезапно  в  отдалении  я
увидел  бледный  свет  и-медленно  направился  к  нему.  Свет   пробивался
откуда-то сверху, и вскоре я  догадался,  что  пещера  не  что  иное,  как
огромная расселина,  в  которую  по  временам  проникают  солнечные  лучи.
Поднимавшееся кверху дно расселины, по которому протекал ручей,  напомнило
мне  железнодорожное  полотно,  проходящее  в   гористой   местности,   то
исчезающее в туннеле,  то  вновь  появляющееся  на  свет.  Однако  следует
добавить, что высота этой трещины во много  раз  превосходила  ее  ширину.
Многочисленные выступы в стенах  расселины,  сближавшихся  наверху,  почти
скрывали небесную лазурь; солнечный свет, проникая в лощину, отражался  от
скал и достигал дна, теряя свою  яркость,  становясь  похожим  на  бледные
лунные лучи. Кругом, даже в наиболее  освещенных  местах,  царил  какой-то
призрачный полумрак; по уступам каменной стены, откуда-то с  высоты  капля
за каплей  стекала  вода.  В  сумеречном  свете  скалы  поблескивали,  как
алебастр.
   На следующий день я привел сюда Чита. Мы  сделали  факелы  из  терновых
сучьев, нарубленных нами в чаще, и проникли как можно глубже в пещеру,  но
нам так и не удалось найти выхода  ни  к  селению  племени,  обитавшего  в
верховьях реки, ни на плоскогорье. Несколько дней  подряд  мы  исследовали
пещеру, упорно не желая  примириться  с  мыслью,  что  эта  многообещающая
расселина  оказалась  просто-напросто  тупиком.  Правда,   мы   обнаружили
несколько любопытных гротов и множество грибов, очень хороших на  вкус,  а
вскарабкавшись на уступы скал, нашли там гнезда морских птиц и немало яиц.
Хотя эта пещера и не имела второго выхода, она все же могла послужить  нам
Надежным убежищем, в случае если бы одержимый манией войны Ардам стал  нас
слишком уж донимать.
   Не могу припомнить, сколько прошло времени с этого момента до того дня,
когда благодаря  счастливой  случайности  мне  удалось  бежать  с  острова
Рэмполь. Воспоминания мои  об  этих  зловещих  днях  войны,  так  сказать,
свалены в кучу и совершенно  бессвязны.  Однажды  после  обеда,  бродя  по
лощине, я присел отдохнуть на скалистом берегу одного из самых  больших  и
глубоких горных озер. Мысли мои бесцельно блуждали, как это всегда бывает,
когда человек ничем не занят и не имеет места в жизни. Вдруг я  заметил  в
воде отражение женской фигуры  и,  подняв  глаза,  увидел  девушку  нашего
племени, которая бродила на  противоположном  берегу  озера  по  колено  в
густой зеленой траве. Ее блестящее  стройное  желтое  тело  приковало  мой
взгляд и пленило воображение. Со все возрастающим интересом я следил за ее
нерешительными движениями.
   Глядя на нее, я принялся безудержно мечтать  не  только  о  бесконечных
наслаждениях и восторгах, какие мне сулила близость с ней, но и о  прочной
дружбе и душевном покое. А вдруг  этот  росток  жизни  окажется  не  дурно
пахнущей дикаркой, а прелестной девушкой, каким-то чудом явившейся сюда из
моего полного надежд прошлого? Моя изголодавшаяся по участию  душа  тешила
себя самыми фантастическими надеждами и мечтами.
   Девушка, казалось, искала удобного места на берегу озера, и вот она его
нашла. Большой выступ скалы вдавался далеко в озеро;  она  дошла  до  края
утеса, с минуту постояла в задумчивости, потом, взмахнув руками, бросилась
в воду.
   Несколько мгновений я сидел неподвижно, как зритель в кинематографе, но
вот древние традиции рода Блетсуорси проснулись во  мне,  я  сбросил  свой
головной убор и шкуру и стремглав  кинулся  к  озеру.  Мы  должны  спасать
утопающего, хотя бы рисковали при этом утонуть. Это  наш  самый  священный
долг. Мне еще никогда не приходилось вытаскивать кого-нибудь из воды, и  я
был совершенно не подготовлен к такому деянию, однако бросился  в  воду  и
поплыл к утопающей.
   Вытащить испуганную, отбивающуюся, сильную молодую женщину из глубокого
озера, откуда она не расположена выходить,  -  весьма  трудная  и  опасная
задача. Я отчаянно боролся с ней,  пытаясь  удержать  это  крепкое  гибкое
тело, она  хваталась  за  меня  и  тянула  за  собой  в  воду.  Я  начинал
захлебываться и старался припомнить все,  что  мне  приходилось  читать  и
слышать о такого рода случаях. Мне пришло в голову, что надо оглушить  ее,
я нацелился было кулаком в ее темя,  но  только  хватил  ее  по  лицу.  Ее
смазанное жиром тело выскальзывало у  меня  из  рук,  и,  цепляясь  обеими
руками за мои ноги, она сильно мне мешала. В уши  набралась  вода,  и  мне
слышался  то  глухой  рокот  толпы,  то  свист  пара,   вырывавшегося   из
паровозного клапана. Потом почудился пароходный гудок.  Призрачная  лодка,
наполненная людьми, проплыла мимо. Видимо, от чрезмерной усталости у  меня
начались  галлюцинации.  Я  чувствовал,  что  подвиг  спасения   утопающей
превращается в  бессмысленную  борьбу.  Я  уже  начал  терять  сознание  и
захлебываться, как вдруг  почувствовал  под  ногами  дно.  Нас  прибило  к
берегу! В этом месте вода была всего по шею. Последнее отчаянное усилие  -
и я освободился от вцепившейся в меня девушки, встал на  ноги,  изверг  из
себя, как тритон на древнеримском  фонтане,  целый  каскад  воды,  перевел
дыхание, затем схватил ее за руку и поволок за собой.
   Мы стояли с ней по грудь в воде. Она все еще не могла  прийти  в  себя.
Откинув  назад  черные  мокрые  волосы,  она  взглянула  на  меня   широко
раскрытыми, удивленными глазами и упала без чувств мне на руки.
   - Скорей на берег! - задыхаясь, пробормотал я, поднял девушку  и  вынес
ее из воды.
   Она была в глубоком обмороке. Мне стоило немало трудов вытащить  ее  из
воды, так как берег был крутой и обрывистый; вскарабкавшись  наверх,  я  в
избытке усердия проволок ее несколько ярдов  по  склону  холма,  заросшему
душистыми травами. Тут я бросил ее на землю, словно какой-то тюк, и тяжело
опустился на землю рядом с ней. Несколько минут я никак не мог  отдышаться
и сидел в каком-то оцепенении. Мне казалось, что с каждым  вздохом  воздух
мучительно превращается у меня в горле в мутную, темную воду.
   - Боже ты мой! - вырвалось у  меня.  -  А  ведь  в  книгах  все  совсем
по-другому.
   И вдруг мне стало мерещиться, будто мы находимся не на берегу озера,  а
в каком-то другом месте. Я протер  глаза  и  осмотрелся  по  сторонам,  но
увидел перед собой лишь зеленый склон холма  и  горное  озеро,  окруженное
зубчатой стеной скал. Я откашлялся и выплюнул  воду.  Мало-помалу  дыхание
восстановилось и силы вернулись ко  мне.  Но  что  теперь  делать  с  этим
бездыханным телом?
   Не могу припомнить, что именно я предпринял. Помню только, что в уме  у
меня  всплыли  слова:  "способы  оживления",  и  я  принялся   делать   ей
искусственное дыхание, поднимая и опуская руки, - и красивые же у нее были
руки! Когда это не помогло, я стал растирать ей грудь и все  тело  травой,
чтобы восстановить кровообращение; на ее теле не осталось и следов рыбьего
жира, - и от нее исходил чудесный аромат, напоминающий запах вербены.
   - Дай мне умереть! Ах, дай мне умереть! - проговорила она.
   - Вздор! - задыхаясь, бросил я.
   - Они опять меня поймают, - сказала она.
   - Да ну их к черту! - воскликнул я. - Я тебе помогу.
   - Я никому не хочу д