семья с меньшим достатком. Такое  жилище  не  требует  частого  ремонта,  не
требует покраски, потому что корпус у него большей частью алюминиевый. Кроме
того, оно не подвержено колебаниям цен.
     - А как дела со школами?
     Школьный автобус сажает детей у самого парка и потом привозит  обратно.
Глава семьи ездит на работу на легковой машине,  а  вечером  она  везет  все
семейство в кино, и, не вылезая из нее,  они  смотрят  фильмы  под  открытым
небом. Жизнь здесь,  на  свежем  воздухе,  полезна  для  здоровья.  Платежи,
правда, немалые и обрастают процентами, но они не выше тех, что  приходилось
вносить за городскую квартиру, которую домохозяин и топить скупится, если  с
ним не повоюешь. А где еще вы найдете  такое  удобное  помещение  на  первом
этаже и чтобы стоянка для машины была у самого входа? Где еще ребятам  можно
завести собаку? Действительно, собаки были чуть ли не  в  каждом  мобиле,  к
величайшему восторгу Чарли. Я дважды получал приглашения  к  обеду  в  такие
дома и несколько раз смотрел в них футбол по телевизору. Управляющий  одного
парка говорил мне, что при подыскании и покупке места для стоянок едва ли не
первейшая  забота  -  это  хорошие  условия  приема  телевизионных  передач.
Поскольку  мне  не  требовалось  никаких  удобств  -  ни   канализации,   ни
водопровода, ни электричества - за ночь с меня брали всего один доллар.
     Этот кочевой люд вовсе не стремится к постоянству вот что больше  всего
бросалось в глаза в таких парках. Мобили покупают не для потомства,  а  лишь
на то время, пока не выпустят сходную по цене новую модель. Парки отнюдь  не
единственное пристанище для таких домов. Сотни их располагаются около  ферм,
а почему - это мне тоже растолковали. Было время, когда по  случаю  женитьбы
сына, появления в семье невестки, а потом и внуков к  дому  добавляли  крыло
или хотя бы небольшую пристройку. Теперь же чаще всего это заменяет  мобиль.
Фермер, у которого я покупал яйца и бекон домашнего копчения, поведал мне, в
чем тут преимущество. Обе семьи живут обособленно, о чем раньше и думать  не
приходилось. Стариков не раздражает плач младенцев. Проблема свекрови теряет
свою остроту, потому что невестка живет отдельно,  чего  прежде  никогда  не
бывало, и у нее есть свое собственное жилье - место, где можно строить новую
семью. Если молодые уезжают - а ведь чуть ли не все  американцы  то  и  дело
ездят с места на место или мечтают уехать, - после них в  родительском  доме
не остается пустующих и, следовательно, никому не  нужных  комнат.  Отцам  и
детям стало легче ладить между собой. Сын приходит к родителям как гость,  а
родители - гости у него в доме.
     Среди владельцев мобилей  попадаются  и  одиночки,  и  с  ними  я  тоже
разговаривал. Проезжая  по  шоссе,  видишь  где-нибудь  высоко  на  пригорке
передвижной дом, поставленный с таким расчетом, чтобы из его окон открывался
широкий вид. Другие  прячутся  под  деревьями  на  берегу  реки  или  озера.
Одиночки берут в аренду  крохотные  участки.  Им  нужно  только  место,  где
поставить свое жилище, и право прохода к  нему.  На  таких  участках  иногда
видишь вырытый колодец, выгребную яму и маленький  садик,  но  воду  большей
частью завозят  сюда  в  баках  из-под  технического  масла  вместимостью  в
пятьдесят галлонов. Кое-кто из одиночек, проявляя немалую изобретательность,
поднимает цистерну с водой выше уровня, на котором стоит дом, и  подводит  к
нему пластмассовую трубку, чтобы вода шла сверху самотеком.
     Одна из тех трапез,  которые  я  разделял  с  хозяевами  мобилей,  была
приготовлена  в  ослепительно  чистой  кухне,   выложенной   сверху   донизу
пластикатовой плиткой,  с  раковинами  из  нержавеющей  стали,  с  плитой  и
духовкой, вмонтированными заподлицо со  стеной.  Горючим  служил  бутан  или
какой-нибудь другой газ в баллонах, которые продаются повсюду. Мы обедали  в
нише с панелями под красное дерево. Не припомню другого  такого  вкусного  и
уютного обеда. Моим вкладом была бутылка виски, и, пообедав,  мы  уселись  в
удобные глубокие кресла с сиденьями из пенопласта. Мои  хозяева  были  очень
довольны тем, как им удалось устроиться здесь, у них  и  в  мыслях  не  было
возвращаться к прежнему образу жизни. Глава семьи служил механиком в  гараже
мили за четыре от дома и хорошо зарабатывал. Двое детей каждое утро выходили
на шоссе, где их забирал желтый школьный автобус.
     Потягивая после обеда виски с содовой, прислушиваясь к  плеску  воды  в
электрической мойке на кухне, я поднял вопрос, который  последнее  время  не
выходил у меня из головы. Люди эти  были  хорошие,  неглупые,  вдумчивые.  Я
сказал:
     - Мы с малолетства уходим корнями в ту или иную почву, в  ту  или  иную
среду. Корни - это чуть ли не самое дорогое для человека.
     Как они относятся к тому, что их дети растут без корней? Хорошо это или
плохо? Не придется ли им когда-нибудь пожалеть об этом?
     Ответил мне глава семьи - красивый блондин с темными глазами.
     - У многих ли сейчас есть то, о  чем  вы  говорите?  Какие  могут  быть
корни, когда живешь в квартире на двенадцатом этаже? Какие могут быть  корни
в районах новых застроек, где сотни  и  тысячи  почти  одинаковых  маленьких
домиков? Мой отец приехал из Италии, - говорил он. - Вырос в Тоскане, в  том
самом доме, где его предки жили, может, тысячу  лет.  Вот  вам  корни  -  ни
водопровода, ни  канализации,  а  топливо-древесный  уголь  или  виноградный
сушняк. Комнат в доме было всего две - кухня и спальня, и валялись  они  там
вповалку - дед, отец и все ребятишки. Негде ни почитать, ни побыть одному, и
так всю  жизнь.  Что  же,  это  лучше,  по-вашему?  Дать  бы  моему  старику
возможность выбора - порубил бы он свои корни и стал бы жить, как мы  живем.
- Он повел обеими руками, показывая свою уютную комнату. - По правде говоря,
отец так и сделал: корни обрубил и уехал в Америку. А в Америке поселился  в
Нью-Йорке - однокомнатная квартира, ни лифта, ни центрального отопления,  ни
горячей воды. Там я и родился и провел детство на улице, а потом отец  нашел
работу на виноградниках в северной части штата Нью-Йорк. Он ведь у меня  был
виноградарь, кроме "того, пожалуй, ничего и не умел толком. А  возьмите  мою
жену. Она ирландка. У ее родни тоже были корни.
     - В торфяном болоте, - сказала его жена. - А ели одну картошку.
     Она с нежностью посмотрела в открытую дверь на свою красивую кухню.
     - А вам не хочется чего-то более постоянного в жизни?
     - У кого оно есть, это постоянное? Фабрика закрылась - двинулся дальше.
Времена стали получше, где-то можно устроиться - туда и подался. А с корнями
сиди сиднем и лязгай зубами от голода. Про первых пионеров  что  написано  в
книжках по истории? Эти мохом не обрастали. Поднял целину, участок продал  -
и в путь-дорогу. Я читал про Линкольна, как его родичи приехали  в  Иллинойс
на плоту. Несколько бочонков самогонного виски вот  и  весь  их  капитал.  А
много ли в Америке  ребят,  которые  остаются  жить  в  родных  местах?  Как
подрастут, так и уезжают при первой язе возможности.
     - Я вижу, вы немало над этим думали.
     - А тут и думать нечего. Как есть, так и есть. У меня хорошее  ремесло.
Пока бегают по свету автомобили,  я  без  работы  не  останусь.  Если  гараж
прогорит, уеду в другое место и там устроюсь. Здесь мне до него  три  минуты
езды. А вы хотите, чтобы я мотался за двадцать миль, лишь  бы  у  меня  были
корни.
     Позднее  они  показали  мне  журналы,  рассчитанные  исключительно   на
читателей, живущих в мобилях, - там были  рассказы,  стихи  на  эту  тему  и
всякие советы. Как получше наладить свою  передвижную  жизнь.  Как  починить
водопроводный кран. Как выбрать место для  стоянки  -  одни  предпочитают  в
тени, другие на солнце. В этих журналах рекламировались разные хозяйственные
приспособления, всякие чудесные штучки, облегчающие стряпню, уборку, стирку;
рекламировались предметы обстановки, кровати - большие и детские. На фото во
всю страницу сверкали алюминием новые модели передвижных домов, один другого
роскошнее.
     - Таких сейчас тысячи, - сказал мой собеседник, - а будут миллионы.
     - Джо у нас фантазер, - сказала его жена. - Вечно он что-то  замышляет.
Расскажи, Джо, о чем ты мечтаешь.
     - Может, ему вовсе не интересно.
     - Наоборот, очень интересно.
     - Зря она называет меня фантазером. Это все вполне доступно, и я своего
скоро добьюсь. Нужен небольшой капитал, но все затраты со временем окупятся.
Я сейчас все езжу на распродажи, смотрю, не найдется ли какой-нибудь  старый
мобиль по сходной  цене.  Нутро  у  него  долой  и  оборудую  под  ремонтную
мастерскую. Инструментов у меня почти полный  набор,  осталось  еще  запасти
впрок всякую мелочь  -  дворники,  вентиляторные  ремни,  поршневые  кольца,
свечи, шины и тому подобное. Вы еще то учтите, что  такие  парки,  как  наш,
день ото дня разрастаются. У некоторых здесь по две легковые машины. Вот я и
думаю арендовать где-нибудь поближе участок в сотню  футов  и  открыть  свое
дело. В машине какая она ни на есть,  всегда  что-нибудь  ломается,  это  уж
будьте спокойны! И всегда ей нужен ремонт. Дом у меня, вот этот самый, будет
рядом с мастерской. Проведу звонок, и по вызову,  пожалуйста,  хоть  круглые
сутки.
     - Здорово придумано, - сказал я. И это на самом деле было здорово.
     - А что лучше всего? - продолжал  Джо.  -  Допустим,  тут  застопорило,
снялся с места и махнул туда, где с работой полегче.
     Его жена сказала:
     - У Джо на бумаге уже все размечено, всякому инструменту свое  место  -
где будут лежать гаечные ключи, где сверла и даже электросварочный  агрегат.
Джо замечательный сварщик.
     Я сказал:
     - Беру свои слова обратно, Джо. В тавоте ваши корни не засохнут.
     - А вы говорите!  Я,  знаете,  даже  вот  о  чем  думал;  когда  ребята
подрастут, мы будем уезжать зимой  на  юг,  а  летом  на  север.  Дорога  то
окупится, потому что мастерская на ходу.
     - У Джо золотые руки, - сказал его жена. - В гараже у  него  постоянная
клиентура. Некоторые приезжают за пятьдесят миль, лишь бы  попасть  к  нему,
потому что он мастер своего дела.
     - Я правда хороший механик, - сказал Джо.
     Ведя машину по большой автостраде на подступах к Толидо, я разговорился
с Чарли о корнях. Он слушал, но помалкивал.  В  своих  рассуждениях  на  эту
тему, уже принявших шаблонную форму, мы упускаем из виду два обстоятельства.
Может же быть, что американцы, как люди беспокойные,  непоседливые,  никогда
не удовлетворяются своим местопребыванием, если они  не  сами  его  выбрали?
Пионеры, иммигранты, заселявшие наш континент, были из самых  беспокойных  в
Европе. А те, кто пустил в Старом Свете глубокие корни, как сидели дома, так
и до сих пор сидят. Но мы, все до единого, если не считать  негров,  которых
привезли к нам в рабство, происходим от своевольных, от  беспокойных  людей,
от тех, кому не сидится дома. Было бы странно, если бы мы не унаследовали от
них эту непоседливость. И наследство вот  оно,  налицо.  Но  это  упрощенный
подход к делу. Что же такое корни и давно ли мы  обзавелись  ими?  Если  род
человеческий существует несколько миллионов лет, какова  его  история?  Наши
далекие предки шли за дичью, подавались  на  новые  места  следом  за  своим
пропитанием, убегали от сурового климата, от надвигающихся льдов,  от  смены
стужи и зноя. Миновали тысячелетия, им же  несть  числа,  а  люди  приручили
некоторых животных и стали жить бок о бок со  своим  пропитанием.  Теперь  в
силу необходимости им приходилось подаваться в те места, где  был  подножный
корм для их скота. И лишь тогда, когда в обиход человека вошло хлебопашество
- а если вести счет на века, это произошло не так уж давно  -  клочок  земли
приобрел для него ценность  и  смысл,  как  ничто  постоянное.  Но  земля  -
ценность материальная, а материальные ценности  обычно  сосредоточиваются  в
руках немногих. И вот  кое-кому  земля  понадобилась  как  собственность,  а
следовательно, понадобился и подневольный труд,  потому  что  ее  надо  было
обрабатывать. Корни  уходили  в  землю,  которой  человек  владел,  в  нечто
материальное, недвижимое. Если ставить вопрос так, то мы, люди,  -  существа
непоседливые, а корни наши ушли в почву совсем недавно и еще не  успели  как
следует разветвиться. Может быть,  мы  преувеличиваем  значение  корней  для
нашей психики? Может быть, непреодолимая тяга вдаль - это отзвук первобытной
глубокой потребности, желания, жажды пуститься  куда-нибудь  туда,  где  нас
нет?
     Чарли слушал мои рассуждения молча. И вообще он стал черт знает на кого
похож. Я обещал расчесывать его, стричь и следить, чтобы он  у  меня  всегда
был красавчик, и не сдержал слова, данного самому же себе.  Шерсть  у  Чарли
свалялась, стала грязная. Пудели, как и овцы, не линяют. По  вечерам,  когда
я, исполнившись добродетели, собирался заняться его внешностью,  каждый  раз
находились какие-то другие дела. Кроме  того,  у  Чарли  вдруг  обнаружилась
сильнейшая аллергия, о  чем  мы  раньше  и  не  подозревали.  Как-то  раз  я
заночевал в парке для грузовиков, на которых перевозят  скот.  Эти  огромные
машины там же и чистят, и потому вокруг  парка  возвышалась  гора  навоза  и
тучами вились мухи. Хотя на  окнах  у  Росинанта  были  сетки,  мириады  мух
все-таки проникли в него, забились в щели и не  желали  оттуда  вылезать.  Я
впервые  за  всю  дорогу  воспользовался  дезинсекционным   распылителем   и
тщательно все опрыскал, и после этого Чарли стал так  чихать,  что  в  конце
концов мне пришлось вынести его из машины на  руках.  К  утру  Росинант  был
полон сонных мух, я опять все опрыскал, и приступ у Чарли повторился. С  тех
пор после каждого посещения крылатых гостей Чарли изгонялся наружу, а  после
расправы с ними машина проветривалась. Я ни у кого больше не наблюдал  такой
жестокой аллергии.
     Мне давно не приходилось бывать на Среднем Западе, и теперь я  ехал  по
дорогам Огайо, Мичигана и  Иллинойса,  обуреваемый  множеством  впечатлений.
Первое из них - это огромный прирост  населения.  Деревушки  превратились  в
городки, а городки разрослись в большие города. Дороги кишели машинами  всех
видов, городские улицы были так многолюдны, что все внимание уходило на  то,
чтобы на кого-нибудь не наехать и чтобы на  тебя  не  наехали.  Далее,  меня
поразила энергия, бьющая ключом, и соприкосновение с ней воспринималось  как
удар электрическим током. Жизненная сила - на что бы она ни была направлена,
на хорошее или на дурное, - клокотала повсюду. Ни на секунду не позволю себе
заподозрить тех, с кем  я  встречался  и  разговаривал  в  Новой  Англии,  в
неучтивости или в недружелюбии, но отвечали они немногословно и всегда ждали
первых шагов от незнакомца. И почти сразу, лишь только  я  переехал  границу
Огайо, люди стали приветливее, проще в обращении. Официантка  в  придорожном
баре сказала "с добрым утром", не  дав  мне  первому  с  ней  поздороваться,
принялась обсуждать  со  мной  меню  моего  завтрака,  как  будто  оно  живо
интересовало ее, с увлечением беседовала на тему о погоде  н  даже  сообщила
кое-что о себе без всякого зондирования  с  моей  стороны.  Незнакомке  люди
вступали в разговор, не опасаясь друг друга. Я уже успел забыть, как  богаты
и красивы эти места, как плодородна здешняя почва, - забыл огромные деревья,
озерный край Мичигана, прекрасный, как статная, хорошо одетая  и  сверкающая
драгоценностями женщина. Земля здесь, в самом сердце страны,  была  щедра  и
приветлива, и мне казалось, что здешние  люди  переняли  от  нее  эти  черты
характера.
     Одна из  целей,  с  которой  я  пустился  путешествовать  на  сей  раз,
заключалась в том, чтобы вслушиваться в людскую речь,  подмечать  ее  ритмы,
обертоны, выговор, ударения. Ибо речь людская - это нечто  гораздо  большее,
чем составляющие ее слова и фразы. Я слушал где только мог. И мне  казалось,
что местным говорам приходит конец - они еще не исчезли, но исчезают.  Сорок
лет радио и двадцать лет телевидения, видимо, сделали свое дело.  Происходит
медленный, но неуклонный процесс уничтожения  локальности  речи  при  помощи
средств связи. Было время, когда  я  мог  почти  безошибочно  определить  по
говору, откуда человек родом. Теперь это становится все труднее и труднее, а
скоро - в предвидимом будущем  -  станет  и  вовсе  невозможно.  Редкий  дом
сейчас, редкое строение не  оснащено  гребнем,  который  прочесывает  своими
зубьями эфир. Язык радио и телевидения принимает стандартные  формы,  и  мы,
пожалуй, никогда и не говорили так чисто и правильно. Наша речь скоро станет
повсеместно  одинаковой,  как  и  наш  хлеб,  который   замешивают,   пекут,
упаковывают и  продают  застрахованным  от  всяких  случайностей  и  чьей-то
оплошности, и он повсеместно хорош и повсеместно безвкусен.
     Я люблю слово, люблю бесконечные возможности, заложенные в нем, и  меня
печалит эта неизбежность. Ибо вслед за местным  выговором  умрут  и  местные
темпы речи.  Исчезнет  из  языка  идиоматичность,  образность,  которые  так
обогащают его и, свидетельствуя о времени и месте их зарождения, придают ему
такую поэтичность. А взамен мы получим общенациональный язык,  расфасованный
и упакованный, стандартный и безвкусный. Местные  особенности  речи  еще  не
стерлись, но постепенно стираются. За те годы, что я не вслушивался  в  свою
страну, в ней произошли огромные изменения в этой области. Двигаясь на запад
по северным дорогам, я ни разу не услышал настоящего местного  говора,  пока
не добрался до Монтаны. И это одна из причин, почему я снова влюбился в штат
Монтана.  Западное  побережье  перешло  к  стандартному  английскому  языку.
Юго-запад еще хватается за областную речь, но хватка его слабеет. Самый  Юг,
конечно, только силой удерживает при себе свой  говор  наряду  с  кое-какими
другими милыми его сердцу анахронизмами, но в конце  концов  ни  одна  часть
нашей  страны  не  устоит  перед  автострадами,  высоковольтной   линией   в
общенациональным телевидением. То,  что  я  оплакиваю,  может,  и  не  стоит
спасать, но тем не менее расставаться с ним горько.
     Хотя мне претит  конвейерное  производство  нашей  пищи,  наших  песен,
нашего языка я, в конечном счете, наших душ, я знаю, что в  прежнее  времена
редко в каком доме пекли хороший хлеб. Стряпня моей матери была, за  редкими
исключениями, весьма посредственной, хваленое наше непастеризованное молоко,
в которое попадали всего лишь мухи и частички навоза, кишело  бактериями,  в
здоровой жизни добрых старых времен мало ли было болезней  и  скоропостижных
смертей от неизвестных причин,  а  тот  самый  благозвучный  местный  говор,
который я оплакиваю, приходился родным  чадом  неграмотности  и  невежеству.
Человек - это маленький мостик, переброшенный  во  времени,  и,  старея,  он
начинает выказывать недовольство всякими переменами, особенно  переменами  к
лучшему. Но ведь верно же, что недоедание мы обменяли  на  тучность,  а  для
жизни опасно и то и другое. Перемены идут на нас развернутым строем. Мы - за
себя-то, во всяком случае, ручаюсь - и представить не можем, как люди  будут
жить, какое направление примет их мысль через сто  и  даже  через  пятьдесят
лет. Может быть, вершин мудрости я достигаю в те минуты, когда знаю,  что  я
ничего не знаю. Жалко тех, кто попусту тратит силы, стараясь удержать  жизнь
от нашествия нового, ибо горечь потерь им обеспечена, а радость побед - едва
ли.
     Когда я проезжал через такие огромные скопища индустрии, как  Янгстаун,
Кливленд, Акрон, Толидо, Понтиак, Флинт, а позднее  Саут-Бенд  и  Гари,  мои
глаза  и  мой  мозг  не  справлялись  с  этим  ошеломляющим  зрелищем  -   с
фантастическим размахом и мощью промышленного  производства,  со  сложностью
его, которая кажется хаотичной, но на самом деле далека от хаоса,  как  небо
от земли. Вот точно так разглядываешь муравейник и не можешь  понять,  куда,