церквей я отверг, уж не помню  почему,  но,  увидев  реформатскую,
свернул в ближайший переулок, поставил там Росинанта, чтобы он не бросался в
глаза,  проинструктировал  Чарли  относительно  охраны   нашего   пикапа   и
размеренными, полными достоинства шагами проследовал к  церкви,  сооруженной
из ослепительно-белого теса.  Место  мне  нашлось  на  задней  скамье  этого
сверкающего чистотой, надраенного храма Божия. Молитвы, читавшиеся там, били
в самую суть дела, обращая внимание Всевышнего на некоторые  слабости  и  не
совсем богоугодные наклонности, которые, как мне известно, водились за мной,
а потому, полагаю, не были чужды и остальным молящимся.
     Богослужение породило веселие в моем сердце и, надеюсь, также и в душе.
С таким  подходом  к  натуре  человеческой  мне  уже  давно  не  приходилось
сталкиваться. У нас теперь принято, во всяком случае в больших  городах,  на
слово верить священнослужителям, знакомым с психиатрией, будто грехи наши на
самом деле вовсе не грехи, а результат  случайного  стечения  обстоятельств,
возникающих по воле сил, кои  вне  нашей  власти.  В  этой  церкви  подобной
белибердой не занимались. Священник, человек железный,  со  взглядом  тверже
стали и  голосом,  въедливым,  как  пневматическая  дрель,  начал  службу  с
молитвы, доказывая ею, что веемы порядочная шушера. И он был прав. С  первых
же дней жизни мы не Бог весть какие сокровища, а  уж  чем  дальше,  тем  все
больше и больше катимся под уклон по причине собственной суетности.  Смягчив
таким  образом  наши  ожесточенные   души,   пастырь   произнес   проповедь,
блистательную проповедь, из которой так и вымахивали языки адского пламени в
клубах серы. Доказав, что все мы, а может быть, только я один, ни  черта  не
стоим, он хладнокровно и уверенно нарисовал, что нас ждет впереди,  если  мы
не перестроимся самым коренным образом. Впрочем, особых надежд на это у него
не было. Об аде он говорил со знанием дела, и это  был  не  тот  розовенький
адик,  которым  довольствуются  наши  мягкотелые  современники,   а   хорошо
отапливаемая, добела  раскаленная  преисподняя,  где  котлы  шуруют  крупные
специалисты. Его преподобие оперировал близкими  нам  понятиями:  топят  там
жарко - антрацитом, тяга прекрасная, а у мартенов, вкладывая всю душу в свою
работу, трудится большой штат чертей, и  над  кем  трудится?  Надо  мной!  Я
почувствовал себя просто молодцом. За последнее время Господь Бог перешел  с
нами на короткую ногу, набиваясь в друзья-приятели, а при  таких  отношениях
возникает чувство пустоты, как у мальчишки, с которым  отец  затеял  игру  в
мячик. Но этот вермонтский бог принимал меня всерьез и не жалел  сил,  чтобы
задать мне жару. Он выставил мои прегрешения в новом свете. До сих  пор  они
были мелкие, убогие, гаденькие - такие, что  чем  скорее  их  забудешь,  тем
лучше, а этот служитель божий придал им размах, красочность  и  достоинство.
За последние годы я стал не очень высокого мнения о собственной персоне,  но
если мои грехи выросли до таких масштабов,  значит,  для  меня  еще  не  все
потеряно. Оказывается, я не какой-то там нашкодивший  мальчуган,  а  грешник
высшего класса, и мне за это всыпят по первое число.
     Я так взыграл духом, что положил на  тарелку  целых  пять  долларов,  а
потом у выхода из церкви горячо пожал руку пастырю и тем из  прихожан,  кому
успел. Сладостное чувство порочности не покидало меня до  вторника.  Я  даже
подумывал, не отлупить ли мне Чарли, чтобы ему тоже
     стало приятно, ибо греховности в Чарли только немногим меньше,  чем  во
мне. В дальнейших своих переездах с места на место я что ни воскресенье,  то
обязательно посещал церковь, выбирая каждый раз другое  вероисповедание,  но
пастыря той, вермонтской  старомодной  закалки  нигде  больше  не  встречал.
Религии, которую выковал он вместо прежней жвачки, хватит надолго.
     В штат Нью-Йорк я въехал через Раузес-Пойнт и дальше старался держаться
поближе к  озеру  Онтарио,  потому  что  у  меня  было  намечено  посмотреть
Ниагарский водопад, которого я никогда не видал, оттуда проехать  по  Канаде
от Гамильтона до Виндзора, так чтобы озеро Эри все время находилось к югу от
моего маршрута, и напоследок вынырнуть у Детройта,  совершив  таким  образом
небольшую победу над географией. Все мы, конечно, знаем, что у наших  штатов
у каждого свое лицо, чем они весьма гордятся. Не  довольствуясь  названиями,
кои  им  полагаются,  они  обзаводятся  еще  и  описательными  прозвищами  -
Имперский штат, Садовый штат, Гранитный штат - и носят эти прозвища с  такой
гордостью, что их не заподозришь в  недостатке  самоуважения.  Но  теперь  я
впервые заметил, как сказывается индивидуальность каждого штата в языке  его
прозы, что особенно видно на  дорожных  указателях.  Пересекаешь  границу  и
сразу убеждаешься: совсем другой стиль. В штатах  Новой  Англии  придорожные
щиты поучают путешественников сухо, сдержанно, будто сквозь зубы,  не  тратя
лишних слов и экономя буквы. Штат Нью-Йорк - Имперский - непрерывно орет  на
вас: "Стоп! Пошел! Держи влево! Держи вправо!"  Через  каждые  десять  футов
новое имперское повеление. В Огайо надписи более  благодушны.  Там  указания
дают в  тоне  дружеского  совета.  В  других  штатах  придерживаются  такого
велеречивого стиля, что хоть кого угодно собьют с толку. Кое-где вам заранее
рассказывают, что  вас  ждет  впереди  в  смысле  дороги;  в  других  штатах
предпочитают, чтобы вы сами это выяснили.
     Я жаден до всякого рода  объявлений  и  надписей,  и,  на  мой  взгляд,
блистательных  вершин  и  лирических  красот  проза  того  или  иного  штата
достигает на мемориальных досках и вывесках. Я установил, если не к  вашему,
то к своему собственному удовлетворению, что чем скромнее у штата прошлое  и
чем меньше у него на счету событий, в свое время потрясавших мир, тем больше
в нем мемориальных досок и перечислений всяческих достопримечательностей. На
Западе похваляются даже полузабытыми убийствами  и  налетами  на  банки.  По
принципу "чем  мы  хуже  других"  многие  города  чванливо  вещают  о  своих
знаменитых  сынах,  и  путешественники  прочитывают  на  памятных  досках  и
плакатах, протянутых поперек дороги: "Здесь родился Элвис Пресли" (или  Коул
Портер, или Алан П. Хаггинс). Это  все,  конечно,  не  ново.  По-моему,  еще
маленькие города Древней Греции яростно спорили между собой, который из  них
родина Гомера. На моей памяти разгневанные граждане того города, где родился
Синклер Льюис, требовали  к  себе  этого  "красного"  после  выхода  в  свет
"Главной улицы", намереваясь вывалять  его  в  смоле  и  в  перьях.  А  ныне
Соук-Сентр похваляется тем, что подарил миру такого писателя. Мы, как нация,
жаждем обзавестись прошлым не меньше, чем Англия в то время,  когда  Джеффри
Монмаутский состряпал свою "Историю британских королей",  часть  которых  он
просто выдумал, идя навстречу растущему спросу. И эта жажда иметь  почтенное
прошлое живет не только  в  штатах  и  отдельных  общинах,  но  и  в  каждом
отдельном  американце.  Специалисты  по  генеалогии   до   потери   сознания
просеивают мякину истории в поисках хоть  зернышка  чьей-то  славы.  Не  так
давно было  доказано,  будто  Дуайт  Д.  Эйзенхауэр  -  потомок  английского
королевского рода. Но такое доказательство, если оно необходимо, лишний  раз
подтверждает, что все происходят от всех. По воспоминаниям  моего  деда,  на
месте городишки, где я родился,  когда-то  стояла  среди  болот  кузница,  а
теперь,  гордясь  его  блистательным  прошлым,  там   устраивают   ежегодные
празднества  в  честь  испанских  сеньоров  и  питавшихся  одними   розовыми
лепестками сеньорит. И эти сеньоры и сеньориты вытеснили из  людской  памяти
маленькое жалкое племя индейцев, питавшихся кузнечиками и гусеницами, - тех,
кто, собственно, и были тамошними первыми поселенцами.
     Все эти факты  очень  интересны,  но  из-за  них  берешь  под  сомнение
способность  исторической  науки  отражать  действительность.  Такие   мысли
приходили мне в голову, когда я читал везде и  всюду  мемориальные  доски  и
надписи исторического характера, - читал и думал  про  себя:  вот  так  мифы
вытесняют то, что было вправду.
     Вот вам пример, хоть и весьма бесхитростный, того, как  рождается  миф.
Приехав погостить в свой  родной  город,  я  разговорился  с  одним  дряхлым
стариком, который знал меня еще ребенком. У него в памяти сохранилась  ясная
картина, как в одно зимнее утро мимо их дома брел весь синий и  дрожащий  от
холода мальчуган-то есть я, - и плохонькая курточка была заколота у меня  на
тощей груди громадными булавками с лошадиной попоны. Эта  история,  сама  по
себе незначительная, показывает, откуда берется материал, из которого  потом
возникает миф: бедное, страждущее дитя в дальнейшей своей  жизни  вознеслось
на вершины славы - разумеется,  относительной.  Я  хоть  и  не  помню  этого
случая, но знаю наверняка, что  так  быть  не  могло.  Моя  мать  отличалась
страстью к пришиванию пуговиц. Оторванная пуговица - это считалось не только
неряшливостью, но и преступлением. Если  б  я  заколол  куртку  булавками  с
лошадиной попоны, моя мать выпорола бы меня. Того, о чем рассказывал  старый
джентльмен, просто не могло быть, но этот рассказ так полюбился ему  самому,
что мне не удалось бы разубедить его, да я и не пробовал. Раз моему  родному
городу хочется видеть меня  в  курточке,  заколотой  булавками  с  лошадиной
попоны, этого мифа не опровергнешь, особенно если будешь ссылаться на факты.
     В штате Нью-Йорк - в Имперском  штате,  как  выразились  бы  сочинители
дорожных надписей, - хлестал дождь, холодный, безжалостный дождь.  Но  когда
сверху так льет, стоит ли ехать к Ниагарскому  водопаду?  Меня  же  как  раз
угораздило  начисто  заплутаться  на  улицах  маленького,  но   бесконечного
городка,  кажется,  недалеко  от  Медины.  Остановив  Росинанта  у   обочины
тротуара, я взялся за свой путеводитель. Но,  чтобы  найти  правильный  путь
куда-то, надо знать, где ты находишься сейчас, а я понятия об этом не  имел.
Окна кабины у меня были наглухо закрыты, и их застило дождевыми потоками. По
радио  негромко  играла  музыка.  Вдруг  в  окно   мне   постучали,   дверца
распахнулась настежь, и  на  сиденье  рядом  со  мной  протиснулся  какой-то
человек. Лицо у него было красное, дыхание спиртуозное; брюки  держались  на
красных помочах, надетых поверх серой нижней рубашки с длинными рукавами.
     - Выключите эту мерзость, - сказал он и сам выключил  приемник.  -  Моя
дочь увидела вас в окно, -  продолжал  он.  -  Решила:  наверно,  что-нибудь
случилось. - Он посмотрел на карту у меня на коленях. - А это бросьте. Ну-с,
так куда вам надо?
     Не знаю почему,  но  ответить  правдиво  на  такой  вопрос  человек  не
способен. А правда заключалась в том, что я  выбирал  дороги  поспокойнее  и
свернул с магистрали N 104, так как там было чересчур уж большое движение  и
машины обдавали ветровое стекло Росинанта потоками воды.  Мне  надо  было  к
Ниагаре. Так почему же не признаться в этом? Я взглянул на карту и сказал:
     - Хочу попасть в Эри, штат Пенсильвания.
     - Отлично, - сказал он. -  Карты  свои  выбросьте.  Значит,  поедете  в
обратную сторону, минуете два светофора  и  выедете  на  Эгг-стрит.  По  ней
возьмете налево, и ярдов через двести будет поворот  направо.  Дальше  улица
все время петляет, и там увидите эстакаду, но на нее въезжать  не  надо.  От
эстакады налево улица пойдет дугой - вот так. Видите? Вот так.  -  Его  рука
описала кривую. - В том месте, где эта дуга выровняется, будет развилок. Три
дороги. На углу той, что идет влево, высокий кирпичный дом, так вы  туда  не
ездите, а поезжайте вправо. Ну, все запомнили? Можно дальше?
     - А что тут не запомнить? - сказал я. - Проще простого.
     - Ну, повторите. Не то заедете невесть куда.
     От дуги я. его уже не слушал.
     - Знаете что, расскажите-ка мне еще раз, - попросил я.
     - Так я и думал. Поедете в обратную сторону, минуйте два светофора.  По
Эгг-стрит налево, а через двести ярдов крутой поворот направо. По той улице,
что все время петляет, доедете до виадука, но на него не поднимайтесь.
     - Ну, теперь мне все  ясно,  -  быстро  проговорил  я.  -  Большое  вам
спасибо.
     - Вот тебе на! - сказал он. - Я вас еще из города не успел выпроводить.
     Из города он меня в конце концов выпроводил, и если б я  мог  запомнить
его объяснения да еще последовать им, то по сравнению с этим путем  Критский
лабиринт показался бы мне прямым проспектом. Выполнив свой долг, приняв  мою
благодарность, он вылез из машины и громко хлопнул дверцей,  но  вечное  мое
малодушие (а что обо мне подумают?) вынудило меня все же поехать в  обратную
сторону, так как я знал, что этот человек следит за мной из окна. Я  проехал
два квартала и кое-как выбрался на шоссе N 104, уже не  разбираясь,  большое
там движение или нет.

     Ниагарский водопад очень мил... Похоже на сильно увеличенную рекламу на
Таймс-сквер. Я очень доволен, что побывал там, так  как  отныне  на  вопрос:
"Видели ли вы Ниагарский водопад?" - смогу ответить "да" и впервые  в  жизни
не покривлю душой.
     Я сказал своему советчику, будто еду в город Эри, штат Пенсильвания,  и
действительно попал Туда, хотя у меня этого и в мыслях  не  было.  По  моему
плану мне предстояло пересечь провинция Онтарио  в  самом  узком  ее  месте,
миновав не только Эри, но и Кливленд, и Толидо.
     На основании долгого опыта я пришел к выводу, что мне люб всякий  народ
и ненавистно всякое правительство, и нигде мой природный  анархизм  не  дает
себя знать с  такой  силой,  как  на  границах  между  государствами,  когда
приходится  сталкиваться  с  добросовестными  и  расторопными   чиновниками,
которые  по  долгу  службы  ведают  иммиграционными  и  таможенными  делами.
Контрабандой я в жизни своей не занимался. Почему же тогда близость  таможни
всякий раз рождает во мне какое-то тревожное  чувство  вины?  Я  проехал  по
высокому мосту, уплатив пошлину за  проезд,  преодолел  нейтральную  зону  и
подкатил к тому месту, где полосато-звездное знамя бок о бок  соседствует  с
государственным флагом Соединенного Королевства. Канадцы были очень любезны.
Поинтересовались, куда я  еду  и  надолго  ли,  осмотрели  Росинанта  весьма
поверхностно и наконец занялись Чарли.
     - А свидетельство о прививке против бешенства у вас есть?
     - Нет, нету. Видите ли, мой пес старый. Прививку ему, конечно,  делали,
но очень давно.
     К нам подошел еще один таможенник.
     - Тогда мы не советуем вам переезжать с ним через границу.
     -  Но  я  проеду  Канаду  только  самым  краешком  и  снова  вернусь  в
Соединенные Штаты.
     - Мы все прекрасно понимаем, - ласково убеждали они меня. - В Канаду вы
со своей собакой проедете, а обратно ее не впустят.
     - Но сейчас-то я нахожусь на американской территории и прививки с  меня
никто не требует.
     - Потребуют, если ваш пес переедет границу и захочет попасть обратно.
     - Ну хорошо. А где ему можно сделать прививку?
     Этого они не знали. Мне предстояло повернуть назад по меньшей мере миль
на двадцать, разыскать ветеринара, сделать  Чарли  прививку  и  возвратиться
обратно. Заездом в Канаду я рассчитывал  сберечь  хоть  немного  времени,  а
такой поворот событий не только съедал сбереженные часы, но и хватал лишку.
     - Поймите, пожалуйста, мы тут совершенно ни при чем, это  постановление
вашего правительства.
     Вот, должно быть, почему я ненавижу  власти  -  все,  какие  есть.  Эти
ссылки на постановления и на примечания к ним  мелким  шрифтом,  за  которые
цепляются такие же мелкие людишки! И бороться не с чем, нет такой стены,  по
которой можно в  отчаянии  лупить  кулаками.  Я  всецело  одобряю  прививки,
уверен, что их надо проводить в обязательном порядке: бешенство  -  страшная
вещь. Но в те минуты мне было  ненавистно  это  правило,  ненавистна  всякая
власть, диктующая нам разные постановления и законы. В данном  случае  важно
было не то, сделана или не сделана прививка, а справка о ней. И так во всем:
для власти клочок бумаги превыше  фактов.  Канадские  таможенники  оказались
такими милыми людьми, я чувствовал их дружелюбие и готовность помочь.  В  те
часы у них было затишье.  Они  напоили  меня  чаем,  а  моего  пса  угостили
печеньем. Им, вероятно, и в самом деле было жалко, что мне придется ехать  в
Эри  за  какой-то  бумажонкой.  И  я  повернул  вспять   и   проследовал   к
полосато-звездному знамени и к другому правительству. При выезде меня  никто
не остановил, но теперь шлагбаум был опущен.
     - Вы американский гражданин?
     - Да, сэр, вот мой паспорт.
     - Имеете что предъявить?
     - Я не переезжал границу.
     - Справка на собаку о прививке против бешенства у вас есть?
     - Он тоже не переезжал границу"
     - Но вы едете из Канады?
     - Я не был в Канаде.
     В устремленных на меня глазах  появился  стальной  отблеск,  подозрение
сдвинуло брови над ними в одну линию. Дело, видно, шло к тому, что времени у
меня уйдет больше, чем только на посадку в город Эри.
     - Пройдемте в помещение.
     Этот приказ подействовал  на  меня,  как  стук  в  дверь,  когда  ждали
гестапо. Гнев, паника и чувство вины - независимо от того, проштрафился ты в
чем-нибудь или нет. Голос у меня стал скрипучий от благородного негодования,
кое неминуемо настраивает оппонента на подозрительный лад.
     - Будьте любезны пройти в помещение.
     - Говорю вам, я не был в Канаде. Если в  вы  понаблюдали  за  мной,  вы
увидели бы, что я повернул обратно от границы.
     - Сюда, пожалуйста, сэр. - Потом в телефонную  трубку:  -  Нью-йоркский
номерной знак. Такой-то и такой-то.  Да.  Пикап,  с  крытым  кузовом.  Да...
собака. - И в мою сторону: - Какой породы ваша собака?
     - Пудель.
     - Пудель... Пудель, говорю. Бурый.
     - Голубой, - сказал я.
     - Бурый, О'кэй. Спасибо.
     Хочется думать, что нотки сострадания в его голосе - вот,  мол,  святая
простота! - мне только почудились.
     - Они говорят, что вы не переезжали границу.
     - То же самое говорил и я.
     - Разрешите ваш паспорт.
     - Зачем? Я же не выезжал из страны. И не собираюсь выезжать.
     Тем не менее паспорт был подан.  Он  перелистал  его,  задержавшись  на
въездных  и  выездных  визах,  оставшихся  от  прежних   моих   путешествий.
Внимательно рассмотрел мою фотографию, развернул желтый  листок  справки  об
оспопрививании, приколотый сзади к обложке. В самом низу последней  страницы
увидел полустертую карандашную запись - какие-то буквы н цифры.
     - А это что такое?
     - Не знаю. Дайте взгляну. Ах, это! Номер телефона.
     - Почему он записан у вас в паспорте?
     - Наверно, ничего другого под рукой не оказалось. Я даже не помню,  чей
это номер.
     Теперь я был в полной его власти, и он знал это.
     - Разве вам неизвестно, что марать паспорт запрещено законом?
     - Я сотру.
     - На паспортах никаких записей делать не разрешается. Не положено.
     - Я больше не буду. Обещаю вам.
     И мне захотелось пообещать ему, что я не буду ни лгать, ни  красть,  ни
водиться с распутницами, не пожелаю жены ближнего своего и так далее, и тому
подобное. Он закрыл мой паспорт  и  вернул  его  мне.  Не  сомневаюсь,  что,
наткнувшись на этот телефонный  номер,  он  почувствовал  облегчение.  А  то
каково бы ему было - столько приложить трудов и не найти, к чему придраться,
да еще в такой час, когда на границе затишье!
     - Благодарю вас, сэр, - сказал я. - Теперь можно ехать?
     Он милостиво махнул рукой:
     - Езжайте.
     И вот почему мне пришлось отправиться в Эри, штат Пенсильвания - все по
милости этого Чарли. Я проехал высокий стальной мост и остановился  уплатить
пошлину. Караульный высунулся из окна.
     - Трогайте! - крикнул он. - Угощаем.
     - Не понимаю.
     - Я видел, как вы туда недавно проехали.  Собаку  в