баки, дорожные указатели, и  поэтому
осень становится опасным временем года для путешественников. Один фермер  из
северной части штата Нью-Йорк большими черными буквами  намалевал  на  боках
своей белой скотинки "Корова", и тем не менее охотники ее подстрелили. Когда
я  проезжал  штат  Висконсин,  один  охотничек  всадил  своему  собственному
проводнику пулю между лопатками. Следователь, допрашивавший  этого  Нимврода
<Библейский  персонаж,  занимавшийся  звероловством.>,  задавал  ему   такие
вопросы.
     - Вам показалось, что это олень?
     - Вот именно, сэр.
     - Но вы не были уверены, что это олень?
     - Да как сказать... Пожалуй, нет, сэр.
     Огневой вал, бушующий в Мэне, не мог не внушать  мне  опасений  за  мою
жизнь.  В  день  открытия  охотничьего  сезона  от  пуль  пострадали  четыре
автомобиля, но больше всего я боялся за Чарли. Такие охотнички  легко  могли
принять пуделя за оленя, значит, надо было придумать какой-то способ,  чтобы
обезопасить  его.  В  Росинанте  нашлась  пачка  красных  бумажных  салфеток
"Клинекс", подаренных мне кем-то в дорогу. Я обернул красным хвост Чарли,  а
поверху закрепил круглой резинкой. Каждое утро  этот  флажок  обновлялся,  и
пока мы не очутились на Западе, Чарли так и  бегал  с  ним  среди  свиста  и
жужжания пуль. Я рассказываю об этом не для смеху. По  радио  предупреждали,
что  пользоваться  белыми  носовыми  платками  небезопасно.  Слишком   часто
охотники, увидев мелькание чего-то белого, принимали это за хвост  скачущего
оленя и с одного выстрела навсегда излечивали человека от насморка.
     Впрочем, в таком наследии, полученном нами от  первых  поселенцев,  нет
ничего нового. Когда я мальчишкой жил на ранчо под Салинасом в Калифорнии, у
нас был повар-китаец Ли, который хоть и  скромно,  но  все  же  подрабатывал
каждый  охотничий  сезон.  На  пригорке  недалеко  от  нашего  дома   лежала
поваленная сикомора, опиравшаяся на две сломанные ветки. Ли  заинтересовался
этой колодой, когда обнаружил на ее желтоватой пятнистой коре дырки от пуль.
Он прибил к ней с одной стороны оленьи рога и удалился  в  свой  домишко  до
конца охоты. А потом собрал со старой сикоморы урожай свинца. Бывали сезоны,
когда ему удавалось пожинать фунтов по пятьдесят-шестьдесят.  Не  бог  весть
какое было богатство, но все-таки заработок. Года через два, после того  как
сикомору окончательно изрешетили пулями,  Ли  положил  на  то  место  четыре
кулька с песком и к ним приделал те же рога. Собирать  урожай  свинца  стало
еще легче. Если бы кульков было не четыре, а  все  пятьдесят,  Ли  нажил  бы
целое состояние, но, как человек  скромный,  он  не  стремился  к  массовому
производству.

     Штату Мэн, казалось, не будет конца. Такое же чувство, вероятно, было у
нашего полярного  исследователя  Пири,  когда  он  шел  и  шел,  думая,  что
приближается к Северному полюсу. Но мне хотелось повидать Арустукский округ,
большой округ в северной части Мэна. В Америке есть три обширных района, где
выращивают картофель, - Айдахо, Саффолкский округ на Лонг-Айленде и  Арустук
в штате Мэн. Я много всего наслышался об Арустукском округе, но  таких,  кто
бы побывал там, никогда не встречал. Мне говорили, что картофель в  Арустуке
собирают после копки французы - жители Канады и что они  толпами  пересекают
границу во время уборки урожая. Мой путь лежал сквозь бесконечные леса, мимо
множества еще не замерзших озер. Я старался  по  мере  возможности  выбирать
узкие лесные дороги, а на них особенной скорости не  разовьешь.  Температура
поднималась, зарядили дожди, и леса горько плакали. Чарли у меня не  успевал
просохнуть, и от него так несло, будто он  заплесневел.  Небеса  были  цвета
мокрого алюминия, и солнце даже не проглядывало сквозь  этот  полупрозрачный
щит, так что я почти не мог ориентироваться. Извилистая дорога могла уводить
меня и на восток, и на запад, и на юг вместо севера. Эти старые басни насчет
того, что мох будто  бы  растет  на  деревьях  с  северной  стороны  ствола,
подводили меня, когда я был еще бойскаутом. Мох  растет  там,  где  тень,  а
затененной может быть любая сторона. Я решил купить компас  в  ближайшем  же
городе, но никаких "ближайших" городов на этих дорогах и в помине  не  было.
На землю спускалась темнота, дождь барабанил по  стальной  крыше  кабины,  и
скребки  на  ветровом  стекле  обливались  слезами,  описывая  полукруг   за
полукругом. Высокие темные деревья с двух  сторон  надвигались  на  щебенку.
Казалось, прошли долгие часы с тех пор, как мне встретилась последняя машина
или хоть придорожная лавка, хоть дом, ибо эти места снова отдались во власть
лесов. Чувство одиночества охватило меня - одиночества такого  безысходного,
что оно нагоняло страх. Чарли, мокрый, дрожащий, свернулся  в  своем  уголке
рядом со мной, предоставив меня  самому  себе.  Я  остановил  Росинанта,  не
доезжая бетонного моста, но так и не мог выровнять его на покатой обочине.
     Даже в домике у меня было неуютно и сыро. Я вывернул газовую горелку до
отказа, зажег  керосиновую  лампу  и  две  конфорки  на  плите,  чтобы  хоть
как-нибудь рассеять чувство одиночества. По  металлической  крыше  Росинанта
стучал дождь. Что  я  ни  доставал  из  своих  припасов,  все  казалось  мне
несъедобным. Стало совсем темно, и деревья еще ближе  подступили  к  машине.
Сквозь дробный стук дождя мне слышались какие-то  голоса,  точно  где-то  за
сценой гудели и глухо роптали людские толпы. Чарли было явно не по себе.  Он
не взлаивал, но то и дело принимался ворчать и тревожно поскуливать, что  на
него совсем не похоже, и отказался от ужина и  не  притронулся  к  воде  это
он-то, который должен ежедневно выпивать  количество  жидкости,  равное  его
весу, чтобы восполнить ее расход! Я  окончательно  покорился  тоске,  сделал
себе два сэндвича с арахисовым маслом, лег в постель и принялся  за  письма,
оделяя своим одиночеством всех, к кому адресовался.
     Вскоре дождь кончился, стала слышна капель с деревьев, и я сам наплодил
вокруг себя целое племя тайно грозящих мне  опасностей.  Да,  населять  тьму
всякими ужасами - это мы умеем! Мы - такие просвещенные, уверенные в себе  и
признающие только то, что можно  измерить  и  взвесить.  Я  знал  совершенно
твердо: темное, наседающее на меня, либо не существует, либо не представляет
никакой опасности, и все-таки мне было жутко. Какими же  страшными  казались
ночи в те времена, когда люди верили, что темные силы есть на самом  деле  и
что от них не спасешься. Впрочем, нет, это не так. Если б я знал, что  такие
силы существуют, у меря были бы против них и оружие, и заклятия, и  молитвы,
и сговор с силами, столь же могущественными и готовыми принять мою  сторону.
А когда знаешь, что ничего такого нет,  то  чувствуешь  себя  беззащитным  и
боишься еще больше.
     Много  лет  назад  я  купил  маленькую  ферму  в  горах  Санта-Крус,  в
Калифорнии. И там  в  лесу  было  настоящее  заколдованное  озеро  с  темной
родниковой  водой,  над  которым  смыкали  вершины  гигантские   земляничные
деревья. Если есть где на свете заколдованное место, то  ЕСТ  тут-то  оно  и
было: сумеречный  свет,  едва  пробивающийся  сквозь  листву,  обманчиво.  я
перспектива... У меня тогда работал один горец с Филиппин, небольшого роста,
смуглый,  молчаливый,  по  национальности,  вероятно,  маори.  Как-то   раз,
подумав, что слуга  мой  того  племени,  которое  считает  невидимое  частью
действительности,  я  спросил  его,  не  боится   ли   он   проходить   мимо
заколдованного места в лесу, особенно по  ночам.  Он  сказал,  что  нет,  не
боится, потому что один знахарь давным-давно дал ему средство от злых духов.
     - Покажи, какое, - попросил я.
     - Это заклятье, - ответил он. - Надо говорить слова.
     - А мне ты можешь их сказать?
     - Могу. - И он затянул нараспев:  -  In  nomine  Patris  et  Fillii  et
Spiritus Sancti <Во имя Отца и Сына и Святого духа (лат.).>.
     - А что эти слова значат? - спросил я.
     Он пожал плечами.
     - Не знаю. Это от злых духов, и я их больше не боюсь.
     Я отсеял смысл нашей беседы от путаницы ломаных испанских фраз, но  про
заговор это все точно, и действовал он у него исправно.
     Лежа в постели той плачущей ночью, я  изо  всех  сил  старался  читать,
чтобы отвлечься от тоскливых мыслей, но в то время как глаза  мои  скользили
по строчкам, мозг прислушивался к ночи. На грани сна я  вдруг  вздрогнул  от
нового звука - звука крадущихся, как мне показалось, шагов  по  щебенке.  На
кровати, у меня под рукой, лежал двухфутовый электрический фонарь,  с  каким
охотятся на енота. Его ослепительного луча хватает по крайней мере на  целую
милю. Я встал, снял со  стены  ружье  и,  стоя  в  дверях  Росинанта,  снова
прислушался. Шаги приближались. Тут Чарли издал свой предостерегающий рык, я
распахнул дверь и валил всю дорогу светом. В нескольких шагах от меня  стоял
человек в резиновых сапогах и желтом дождевике. Мой фонарь пригвоздил его  к
месту.
     - Что вам надо? - крикнул я.
     У него, наверно, захватило дух с перепугу, потому  что  ответил  он  не
сразу.
     - Я иду к себе домой. Я живу здесь неподалеку.
     И тут я почувствовал всю глупость, всю нелепость того,  что  наворотило
мое воображение за последние часы.
     - Не зайдете ли выпить чашку кофе или чего-нибудь покрепче?
     - Нет, время позднее. Если вы перестанете слепить мне  глаза,  я  пойду
дальше.
     Я тут же щелкнул выключателем, и  человек  исчез  в  темноте,  до  меня
донесся только его голос:
     - А собственно говоря, вы-то сами что здесь делаете?
     - Ночую, - ответил я. - Остановился на ночевку. - И, едва добравшись до
постели, уснул.
     Когда я проснулся, солнце уже взошло и мир сверкал, будто  переделанный
заново. Миров бывает столько же, сколько  обликов  у  дня,  и  как  у  опала
сегодня совсем другой цвет и другой огонек, чем вчера, ибо день  дню  рознь,
та" меняюсь и я. Ночные страхи и чувство одиночества ушли куда-то  далеко  и
почти не вспоминались.
     Даже Росинант, грязный, засыпанный сосновыми иглами, на радостях весело
прядал по щебенке. Теперь леса и озера вдоль дороги  перемежались  полями  с
рыхлой, рассыпчатой почвой, которую так любит картошка. Навстречу то и  дело
попадались грузовые платформы, уставленные пустыми бочками под картофель,  а
механическая   картофелекопалка   выворачивала   из   земли   длинные   ряды
бледножелтых клубней.
     В испанском языке есть слово, которое я затрудняюсь точно перевести  на
английский. Это глагол "vacilar",  существительное  "vacilador".  Vacilar  -
значит идти куда-то, не очень заботясь о том, дойдешь ли до намеченной цели,
хотя  путь  твой  лежит  в  том  направлении.  В  такого  vacilador'a  часто
превращался мой друг Джек Вагнер. Скажем, вздумается ему погулять по  улицам
Мехико-Сити, ко не просто так, лишь бы пошляться, а как бы  по  делу,  и  мы
придумывали какую-нибудь вещь,  зная  заранее,  что  ее  в  магазинах  почти
наверняка не сыщешь, и рыскали за ней по всему городу.
     Мне хотелось для начала забраться под самый конец кровли штата  Мэн,  а
оттуда повернуть на запад. Это придавало видимость плана моему  путешествию,
а в жизни  все  должно  строиться  по  плану,  ибо  иного  построения  разум
человеческий не приемлет. Кроме плана должна быть  и  цель,  ибо  бесцельных
действий совесть  человеческая  страшится.  Штат  Мэн  входил  в  план  моей
поездки, а целью ее  был  картофель.  Если  б  я  не  увидел  там  ни  одной
картофелины, это не поколебало бы моего статуса vacilador'a. Но  вышло  так,
что я столько ее повидал, этой картошки,  что  больше  некуда.  Передо  мной
предстали горы, океаны картофеля -  такое  его  количество,  что,  казалось,
населению земного шара не съесть этого и за сотню лет.
     Я за свою жизнь много  встречал  по  стране  разного  кочевого  люда  -
индейцев, филиппинцев, мексиканцев, оки, - выезжающего из  своих  штатов  на
уборку урожая. Здесь,  в  Мэне,  больше  всего  было  французских  канадцев,
пересекших границу на время копки картофеля. Мне пришло в голову  сравнение:
Карфаген вел свои войны руками наемных солдат, а мы,  американцы,  призываем
наемников на тяжелую и черную работу. Надеюсь, не настанет такой день, когда
нас возьмут в полон народы, не настолько  спесивые,  или  обленившиеся,  или
изнеженные, чтобы склоняться к земле и подбирать с нее то, что мы едим.
     Французские канадцы были народ кряжистый. Они  разъезжали  и  разбивали
лагеря семьями, а то и  по  нескольку  семей  сразу  -  может  быть,  целыми
кланами: мужчины, женщины, юноши, девушки и  даже  ребятишки.  Единственные,
кто не собирал картофеля и не укладывал его в тару, - это грудные  младенцы.
Американцы же подкатывали на машинах и грузили на них набитые доверху бочки,
орудуя лебедками и чем-то вроде кранов-укосин.  Потом  развозили  урожай  по
овощехранилищам, до самого верху засыпанным снаружи землей, чтобы  картофель
не промерзал.
     Знанием канадско-французского языка я обязан кинофильмам, чаще всего  с
участием популярных  актеров  Нелсона  Эдди  и  Дженетт  Макдональд,  и  оно
сводится главным образом к употреблению восклицания: "Клянусь  честью!"  Как
ни странно, но мне ни разу не пришлось слышать,  чтобы  кто-нибудь  из  этих
сборщиков картофеля воскликнул: "Клянусь честью!", а ведь они, наверно, тоже
видели те фильмы и, следовательно,  знают,  как  надо  говорить.  Женщины  и
девушки ходили в брюках, большей частью вельветовых, и толстых  свитерах,  а
голову повязывали пестрыми платками, защищая волосы от пыли, поднимающейся с
полей при малейшем ветерке. Чаще всего эти люди ездили на больших грузовиках
с брезентовым верхом, но попадались и прицепы,  и  автофургоны  вроде  моего
Росинанта. На ночь кто  устраивался  спать  в  грузовиках  и  прицепах,  кто
разбивал палатки в живописных местах, и ароматы, исходившие от  их  костров,
на которых они готовили ужин, свидетельствовали  о  том,  что  эти  люди  не
утратили присущего французскому гению искусства варить суп.
     К  счастью,  несколько  таких  палаток  и  грузовиков  и  два   прицепа
расположились на  берегу  прелестного  чистого  озера.  Я  остановил  своего
Росинанта в девяносто пяти ярдах  от  них,  но  тоже  у  самой  воды.  Потом
поставил кофейник на огонь, вынес белье, которое тряслось в  мусорном  ведре
уже два дня, и выполоскал его в озере. Неисповедимы пути, коими  зарождается
в нас то или иное отношение к незнакомцам! Я стоял с подветренной стороны от
лагеря канадцев, и до меня доносился запах их супа. Кто мог знать,  что  это
была за публика - может, убийцы, садисты, изверги, обезьяноподобные выродки,
- но я ловил  себя  на  мысли:  "Какие  симпатичные  люди!  Как  великолепно
держатся! Все красавцы, как на подбор! Вот бы с кем подружиться!" И все  это
лишь потому, что очень уж вкусно пахло супом.
     Когда мне надо войти в общение с незнакомыми людьми, роль  моего  посла
возлагается на Чарли. Я даю ему свободу, и его  сразу  же  несет  к  нужному
объекту, вернее, к тому, что этот объект готовит себе на ужин. Затем  я  иду
за ним, чтобы он не надоедал моим  соседям  -  et  voila!  <Здесь:  "И  вот,
пожалуйста!" (франц.).> Ребенок в таких  случаях  тоже  годится,  но  собака
надежнее.
     Все и тут сошло как нельзя глаже,  что  неудивительно,  когда  сценарий
хорошо отработан и прорепетирован.  Я  выпустил  своего  посла,  а  сам  сел
кофейничать, давая ему время выполнить все, что от него  требовалось.  Потом
не спеша отправился к канадцам,  чтобы  избавить  их  от  своей  влосчастной
собачонки. В лагере было двенадцать человек, не считая детей, на  вид  народ
славный. Три девушки - прехорошенькие и смешливые; две беременные матроны, а
третья и вовсе на  сносях;  старик  патриархальной  внешности,  два  зятя  и
несколько молодцов, которые явно метили в зятья.  Но  делами  их,  при  всем
уважении к патриарху, ведал курчавый  брюнет  лет  тридцати  пяти,  статный,
широкоплечий, легкий в движениях, с девичьим цветом лица - кровь с молоком.
     Собака никому не помешала, сказал их вожак.  Они  даже  говорили  между
собой: какая красавица! Я, хозяин, разумеется, отношусь  к  своей  собаке  с
пристрастием, несмотря на некоторые присущие ей недостатки, но  у  нее  есть
одно преимущество по сравнению со многими  другими  псами:  она  родилась  и
выросла во Франции.
     Меня обступили  со  всех  сторон.  Красотки  тут  же  прыснули,  но  их
немедленно привел в чувство взгляд темно-голубых глаз  вожака,  поддержанный
шипением патриарха.
     Да не может быть! И где именно во Франции? В Берси, на окраине  Парижа.
Им известно это местечко?
     Увы! Они никогда не были в стране отцов.
     Ну, еще побывают, это дело поправимое.
     Как же они сами не догадались, что Чарли-француз" это  по  его  манерам
видно! А мой roulette <Крытый фургон (франц.).> им очень понравился.
     Да он не бог весть что, но очень удобный. Если кто пожелает, я буду рад
показать его.
     Как это любезно с  моей  стороны!  Они  с  удовольствием  воспользуются
приглашением.
     Если возвышенный тон нашей беседы  натолкнет  Бас  на  мысль,  что  она
велась по-французски, вы ошибаетесь. Вожак  говорил  на  чистом,  правильном
английском языке. Единственное французское слово в его речи было "roulotte".
Реплики в  сторону  подавались  на  канадско-французском  диалекте.  Что  же
касается моего французского, то он вообще  немыслим.  Нет,  возвышенный  тон
беседы был неотъемлемой частью той перемены, которая сопутствует завязыванию
знакомства. Я подозвал Чарли. Итак, можно  ли  ждать  гостей  к  себе  после
ужина, который, судя по запахам, готовится у них на костре?
     Они сочтут за честь.
     Я  навел  порядок  у  себя  в  фургоне,  разогрел  и  съел  банку  мяса
по-чилийски с фасолью и перцем, проверил,  холодное  ли  пиво,  даже  нарвал
осенних листьев и поставил букет на стол  в  бутылке  из-под  молока.  Рулон
бумажных стаканчиков, взятый специально для таких оказий, в первый  же  день
расплющило в Росинанте словарем, слетевшим с полки,  но  я  заготовил  некое
подобие подстаканников из бумажных  полотенец.  Удивительное  дело:  сколько
труда человек готов положить, чтобы получше принять  гостей!  Но  вот  Чарли
рявкнул вместо приветствия, и я почувствовал  себя  хозяином  в  собственном
доме. За мой столик могут кое-как сесть шесть человек, и шестеро их и  село.
Двое, кроме меня, остались на ногах, а открытую дверь украсила  гирлянда  из
детских лиц. Гости мои  были  славный  народ,  но  держались  они  несколько
чопорно. Для взрослых я откупорил пиво, для аутсайдеров - лимонад.
     Слово за слово эти люди  кое-что  порассказали  о  себе.  Они  ежегодно
переезжают границу на время копки картофеля. Когда трудятся  все  поголовно,
можно неплохо подработать к  зиме.  А  иммиграционные  власти  не  чинят  им
препятствий  при  въезде?  Да  нет,  ничего.  На  время   уборки,   наверно,
разрешаются  кое-какие  послабления,  а  кроме  того,  многое   зависит   от
подрядчика, который все улаживает  за  небольшой  процент  с  их  заработка.
Собственно, получает он не с них. Ему платят сами фермеры.
     Я много повидал сезонных рабочих - разных оки, переселенцев из  Мексики
и негров. И где бы они мне ни попадались, в Нью-Джерси или на  Лонг-Айленде,
всюду га ними стоял подрядчик, который все улаживал за известную мзду.  Было
время, когда фермеры норовили  привлечь  гораздо  больше  рабочих  рук,  чем
требовалось, чтобы  снизить  заработную  плату.  Теперь  с  этим  как  будто
покончено, ибо правительственные агентства по найму пропускают ровно столько
сельскохозяйственных рабочих, сколько нужно, и это обеспечивает им  какой-то
минимум заработной платы. А раньше бывало и так,  что  на  кочевую  жизнь  и
сезонную работу людей гнала нищета и жестокая нужда в заработке.
     Моими гостями, конечно, никто не помыкал, и не нужда пригнала их  сюда.
Они обрекли на