зачем, почему так торопятся и бегают обитающие в нем существа. Больше  всего
меня радовало в те дни, что с  шумной  автострады  можно  было  выезжать  на
какую-нибудь обсаженную деревьями, тихую сельскую дорогу вдоль разгороженных
участков земли, где бродят  коровы,  и  останавливать  Росинанта  на  берегу
какого-нибудь озера с чистой, прозрачной  водой,  и  видеть  высоко  в  небе
косяки диких гусей и уток, держащих путь на юг. Чарли с его любознательным и
тонко во всем разбирающимся носом  мог  читать  там  собачью  литературу  на
кустиках и стволах деревьев и  оставлять  рядом  свои  собственные  послания
может статься, не менее значительные в бесконечном ходе времен, чем вот  эти
каракули, которые мое перо выводит на тленной бумаге. И там, в лесной глуши,
когда ветер перебирал ветки  деревьев  и  морщил  зеркало  воды,  я  стряпал
невероятные обеды в моих алюминиевых кастрюлях разового употребления,  варил
кофе такой густоты и крепости, что в нем не утонул бы и гвоздь, и,  сидя  на
задней приступке моего домика, наконец-то мог подумать и навести  порядок  в
мыслях, так и кишевших у меня в голове после всего увиденного и услышанного.
     Сейчас я вам скажу, на что это было похоже. Сходите в галерею Уффици во
Флоренции или в парижский Лувр, и тамошние сокровища настолько ошеломят  вас
своим количеством и величием, что вы уйдете подавленный, с  таким  чувством,
будто у вас несварение желудка. А потом, наедине с самим собой,  вы  начнете
вспоминать, и полотна распределятся в ваших  воспоминаниях:  одни  отвергнет
ваш вкус, а может быть, ваша ограниченность, зато другие выступят перед вами
ярко и четко. Вот тогда вернитесь туда  и  посмотрите  что-нибудь  одно,  не
внимая зовам, несущимся со  всех  сторон.  Разобравшись  в  сумятице  первых
впечатлений, я могу пойти в музей Прадо в Мадриде, миновать  тысячи  картин,
требующих моего внимания, и навестить друга: небольшого  Эль  Греко  -  "San
Раblо con un Libro" <Святой Павел с книгой (исп.).>. Святой Павел только что
закрыл книгу. Пальцем он заложил страницу,  на  которой  остановился,  и  на
потрясенном  лице  его  жажда  постигнуть  премудрость,  заключенную  в  уже
закрытой книге. Может быть, постижение и приходит  только  спустя  некоторое
время? Много лет назад, когда я работал  в  лесу,  про  лесорубов  говорили,
будто в публичном доме они только и толкуют, что  о  лесе,  а  в  лесу  -  о
публичном доме. Так и  я  пробираюсь  сквозь  грохот  промышленных  центров,
раскинувшихся по всему Среднему Западу, сидя один-одинешек на берегу озера в
северной части Мичигана.
     И вот когда я сидел там в лесной тиши, на дороге  остановился  джип,  и
мой верный Чарли бросил свое занятие и взревел басом. Из джипа вылез молодой
человек в сапогах, вельветовых брюках и куртке в красно-черную клетку. Он не
спеша подошел ко мне и заговорил  резким,  неприязненным  голосом,  как  это
всегда бывает, когда человеку не очень-то по душе его обязанности.
     - Вы разве не видели, что въезд воспрещен? Это частное владение.
     В обычной обстановке такой тон высек бы из меня  искру.  Я  ответил  бы
безобразной вспышкой ярости, дав моему противнику возможность со вкусом и  с
сознанием собственной правоты показать мне дорожку отсюда. Между нами  могло
даже дойти до ругани и чуть не до драки. Это было бы вполне естественно,  но
в окрестной тишине и приволье я как-то не сразу нашелся, и момент для отпора
был упущен. Я сказал:
     - Я так и думал, что это частное владение, и как раз собирался отыскать
кого-нибудь из хозяев и попросить разрешения отдохнуть  здесь,  хотя  бы  за
плату.
     - Хозяин не пускает сюда посторонних. Они вечно накидают тут бумажек, а
то и костер разведут.
     - Трудно его винить. Я сам знаю, как люди могут насвинячить.
     - Вон дощечка на дереве.  Нарушение  границ  участка,  стоянка,  охота,
рыбная ловля воспрещаются.
     -  Да,  -  сказал  я.  -  Видать,  дело  нешуточное.  Вам  вменяется  в
обязанность выкинуть меня отсюда? Что ж, выкидывайте. Уйду безропотно. Но  я
только что вскипятил кофе. Как вы думаете, ваш хозяин  не  будет  возражать,
если я его тут и выпью? И вас угощу? После чашки кофе вы меня и вовсе взашей
вытолкаете.
     Молодой человек ухмыльнулся.
     - А что в самом деле! - сказал он. - Костров вы не разводите, мусора не
набросали.
     - Я хуже преступление совершил. Пытаюсь подкупить вас чашкой кофе. Мало
того, предлагаю добавить в кофе ложечку "Старого деда".
     Тут он рассмеялся.
     - А в самом деле! Дайте только машину уберу с дороги.
     И дальше все пошло совсем  по-другому.  Он  сидел,  скрестив  ноги,  на
усыпанной хвоей земле  и  потягивал  кофе.  Чарли  подошел  понюхать  его  и
позволил дотронуться до себя,  а  с  ним  это  не  часто  случается.  Он  не
разрешает посторонним таких вольностей и увиливает от  них,  как  может.  Но
пальцы этого молодого человека отыскали одно местечко у Чарли за  ухом  -  а
пес обожает, когда ему там чешут, - и Чарли, испустив блаженный  вздох,  сел
рядом с ним.
     - Вы охотитесь? Я видел, у вас ружья в машине.
     - Нет, я здесь проездом.  Знаете,  как  бывает  -  устанешь  за  рулем,
попадется подходящее местечко, ну и нет сил проехать мимо.
     - Да, - сказал он. - Это мне понятно. А машина у вас хорошая.
     - Мне она нравится, и Чарли тоже ее одобряет.
     - Чарли? Первый раз слышу, чтобы собаку так звали. Эй ты, Чарли!
     - Я бы не хотел, чтобы из-за меня у вас были неприятности  с  хозяином.
Пожалуй, мне пора сматываться отсюда ко всем чертям.
     - А-а, подумаешь! - сказал он. - Хозяин сейчас в отъезде. За него здесь
я. Вы ничего плохого не делаете.
     - Нарушаю границы владений.
     - Знаете, недавно какой случай был? Расположился тут один тип -  видно,
псих. Я подъехал, хотел его выпроводить, а он, знаете, что  понес?  Говорит:
"Нарушение границ не преступление, и оно ненаказуемо". Это, говорит,  "не  в
вашей юрисдикции". Он, наверно, псих был. Что за юрисдикция такая?
     - Понятия не имею. Я не псих. Подогреть вам еще кофе?  -  сказал  я.  И
подогрел его и так и эдак.
     - Вкусно у вас получается, - сказал мой сотрапезник.
     - Пока не стемнело, мне надо подыскать место для ночевки. Вы не знаете,
тут поблизости разрешат сделать стоянку?
     - Заезжайте вон за те сосны, с дороги вас никто не увидит.
     - А как насчет юрисдикции?
     - Н-да! Хотел бы я знать, что это за штука такая!
     Он поехал вперед на своем джипе и помог мне  отыскать  ровное  место  в
сосняке. А когда совсем стемнело, пришел посидеть  в  Росинанте,  восхитился
его удобствами, и мы с  ним  очень  мило  провели  время,  попивая  виски  и
рассказывая друг другу  всякие  враки.  Я.  показал  ему  разные  хитроумные
приманки и блесны, купленные у "Аберкромби энд Фитч", одну  даже  подарил  и
еще не пожалел несколько прочитанных романов,  полных  секса  и  садизма,  и
номер журнала "С ружьем и удочкой". Он в свою очередь предложил  мне  пожить
здесь сколько захочется, сказал, что зайдет  за  мной  завтра  и  мы  с  ним
отправимся на рыбную ловлю, и я пообещал задержаться здесь хотя бы на  день.
Друзей заводить всегда приятно, а  кроме  того,  мне  хотелось  подумать  на
досуге обо всем увиденном в пути - об огромных фабриках и заводах, о потоках
их продукции и о спешке и гонке.
     Хранитель озера был человек одинокий - тем более одинокий, что  у  него
была жена. Он показал мне ее фотографию, засунутую в полиэтиленовый кармашек
бумажника, - смазливая блондинка, которая, видимо, изо всех сил тянулась  за
красавицами с журнальных страниц, потребительница шампуня, кремов,  лосьонов
и всяких приспособлений для перманента на дому. Она, видите ли, задыхалась в
этой глуши и мечтала о красивой жизни в Толидо или Саут-Бенде. Единственное,
что скрашивало ее существование, это глянцевитые страницы журналов "Шарм", и
"Шик". Дело, ясно, кончится тем, что ее  надутые  губки  доконают  мужа.  Он
найдет работу в какой-нибудь лязгающей  железом  храмине  прогресса,  и  они
будут жить-поживать да добро  наживать.  Все  это  говорилось  не  прямо,  а
косвенно, обиняками. Она знала совершенно точно, что ей требуется, а  он  не
знал, и неутоленность будет ныть в нем до конца его дней. Когда он  уехал  в
своем джипе, я прожил за него мысленно всю уготованную ему жизнь, и на меня,
как туман, надвинулась тоска. Этому человеку была нужна  и  его  хорошенькая
жена и что-то еще другое, а совместить несовместимое  он  не  мог.  .  Чарли
приснился такой страшный сон, что он разбудил меня. Ноги у  него  дергались,
будто на бегу, и он  отрывисто  поскуливал.  Ему,  верно,  снилось,  что  он
гонится за огромным кроликом и никак его не догонит. А может  быть,  за  ним
самим кто-то гнался. Последнее предположение заставило меня протянуть руку и
разбудить его, но от такого кошмара, видно, не  легко  было  отделаться.  Он
что-то пробормотал себе под нос, пожаловался и, прежде чем снова  отойти  ко
сну, выхлестал полплошки воды.
     Озерный страж заявился ко мне сразу после восхода солнца. Он  принес  с
собой удочку, я достал свою и насадил на нее спиннинговую катушку, но  чтобы
привязать к леске ярко раскрашенную блесну, мне пришлось вооружиться очками.
Блесна держится на прозрачном поводке в одну нить,  и  считается,  что  рыба
такой поводок не разглядит, но я без очков его тоже не вижу.
     Я сказал:
     - А разрешения-то на рыбную ловлю у меня нет.
     - Да что в самом деле! - сказал лесничий. - Мы, наверно,  ничего  и  не
поймаем.
     И он оказался прав - не поймали.
     Мы ходили по берегу, забрасывали удочки, меняли место - словом,  делали
все от нас  зависящее,  чтобы  заинтересовать  окуней  и  щук.  Мой  спутник
твердил:
     - Она тут, рыбка, тут плавает, только бы наша весточка до нее дошла.
     Но не дошла до нее наша весточка. Если рыбка действительно там плавала,
то и поныне плавает. Увы! Уженье рыбы в большинстве случаев  тем  у  меня  и
кончается, и все же это занятие мне очень по душе. Я человек  не  бог  весть
какой  требовательный.  У  меня  никогда  не  возникало   желания   изловить
какое-нибудь чудище -  символ  рока  и  доказать  свою  мужскую  доблесть  в
титанической схватке с огромной рыбиной. Но иной раз я бываю не прочь, чтобы
две-три рыбки размера моей сковородки  пошли  мне  навстречу.  В  полдень  я
отказался от приглашения отобедать и  познакомиться  с  женой  моего  нового
приятеля. Я спешил к своей собственной жене, и мое нетерпение  час  от  часу
возрастало.
     В прежние времена - не столь  уж  далекие,  -  уходя  в  море,  человек
исчезал из жизни на два, на три года, а то и навсегда. И  когда  переселенцы
пускались в путь через весь континент в своих фургонах, их родным и близким,
оставшимся дома, может, было и не суждено  узнать  что-нибудь  о  дальнейшей
судьбе этих странников.  Жизнь  шла  своим  чередом,  ставила  перед  людьми
каждодневные задачи, вынуждала принимать те или иные решения.  Еще  на  моей
памяти телеграмма могла нести только одну весть о покойнике в  семье.  А  за
жизнь одного поколения срок не такой уж большой - телефон все  это  изменил.
Если из моих беглых путевых заметок можно вывести, будто я  порвал  семейные
узы, отрешившись от домашних радостей и печалей,  от  очередной  провинности
нашего старшего сынка, от зуба, прорезавшегося у нашего младшего  сынка,  от
успехов и неудач в делах, - такой вывод будет ошибочен. Три раза в неделю  я
звонил  в  Нью-Йорк  из  какого-нибудь  бара,  универмага  или  из   тесноты
заправочных  станций,  заваленных  покрышками  и  разным   инструментом,   и
восстанавливал свою личность во времени и пространстве. На три-четыре минуты
ко мне  возвращалось  мое  имя,  возвращались  мои  обязанности,  радости  и
горести, которые человек влачит за собой, точно комета свой хвост.  Это  был
как бы прыжок из одного измерения в другое, беззвучный  взрыв  преодоленного
звукового барьера - словом, очень странное ощущение, точно ныряешь в воду  -
стихию, известную тебе, но чуждую.
     У нас с женой был уговор, что она прилетит в Чикаго,  где  я  собирался
сделать короткий перерыв в своем путешествии. За каких-нибудь два часа -  во
всяком случае, теоретически за два -  ей  предстояло  пересечь  тот  сегмент
земного шара,  по  поверхности  которого  я  полз  не  первую  неделю.  Меня
разбирало нетерпение, я уже больше не сворачивал с той  большой,  облагаемой
сбором автострады, что пронизывает северную границу Индианы, не заехал ни  в
Элкхарт, ни в Саут-Бенд, ни в Гэри. Какова дорога, такова и  езда.  Прямизна
трассы, свист несущихся мимо машин, одинаковая скорость - все это  действует
гипнотически, и по мере того, как дорога раскручивается миля за милей,  вами
незаметно начинает овладевать изнеможение. День и  ночь  сливаются  воедино.
Заходящее солнце - это не призыв и не приказ остановиться, ибо  машины  идут
нескончаемым потоком.
     Поздно вечером я свернул в зону отдыха, съел котлету за длинной стойкой
закусочной,  открытой  круглые  сутки,  и  прогулялся  с  Чарли  по  коротко
подстриженному газону. Потом прилег на какой-нибудь час и проснулся  задолго
до рассвета. Я взял с собой в  дорогу  свои  городские  костюмы,  рубашки  и
обувь, но чемодан для переправки всего этого из машины в  гостиничный  номер
захватить забыл. Да, по правде  говоря,  в  Росинанте  ему  бы  и  места  не
нашлось. В мусорном ящике под дуговым фонарем  я  нашел  чистую  коробку  из
гофрированного картона и упаковал туда свои  наряды.  Свежие  белые  рубашки
были завернуты в дорожные карты, а коробка перевязана леской.
     Зная за собой склонность впадать в панику среди рева  машин  и  уличной
давки, я выехал в  Чикаго  затемно.  Мне  надо  было  ехать  прямо  в  отель
"Амбассадор", где меня ждал заранее заказанный номер,  но,  верный  себе,  я
заехал бог знает куда. Под конец  мне  пришла  в  голову  гениальная  мысль:
нанять ночное такси в проводники. И, как выяснилось, я колесил совсем близко
от гостиницы. Швейцар и коридорные, вероятно, нашли мой способ  передвижения
несколько необычным, но вида не подали. Костюм  я  вручил  им  на  плечиках,
башмаки были засунуты в задний карман охотничьей куртки, а рубашки аккуратно
завернуты в дорожные карты Новой Англии. Росинанта  мгновенно  спровадили  в
гараж на хранение. Чарли пришлось отбыть в собачник, где мне тоже  пообещали
сохранить его, а кроме того, вымыть н подстричь по последней моде.  Несмотря
на свой почтенный возраст, Чарли до сих пор много о себе воображает и  любит
пофорсить, но когда ему стало ясно, что его  бросают  одного,  да  где  -  в
Чикаго! всю фанаберию с него как рукой сняло,  и  он  возопил  вне  себя  от
ярости и отчаяния. Я зажал уши и удрал в отель.
     По-моему, в "Амбассадоре" меня знают хорошо и не с плохой  стороны,  но
что с них требовать, когда появляешься там в жеваном охотничьем  костюме,  с
заросшей физиономией, слегка покрытый коростой дорожной грязи  и  осоловелый
после ночи, проведенной за рулем. Да, конечно, номер за мной, но освободится
он только с двенадцати часов дня. Администрация отеля старательно разъяснила
мне создавшееся положение. Я все понял и все  простил.  Но  мое  собственное
положение было таково, что мне хотелось принять  ванну  и  лечь  в  постель,
поскольку же это было невозможно, я  сказал,  что  прикорну  в  кресле,  вот
здесь, в холле, и сосну, пока мой номер не освободится.
     Портье (судя по его глазам) пришел в замешательство. Я и  сам  понимал,
что не могу послужить к вящему украшению этих роскошных и дорогих  чертогов.
На сцене появился помощник главного администратора, вызванный,  по-видимому,
передачей мыслей на  расстоянии,  и  втроем  мы  урегулировали  вопрос.  Как
выяснилось,  только  что  выписался  един   джентльмен,   улетавший   ранним
самолетом. Его номер еще не успели убрать и подготовить к приему  следующего
постояльца, но мне предложили побыть там, пока  не  освободится  мой.  Таким
образом, разумный и терпеливый подход к делу позволил разрешить все к общему
удовлетворению - я дорвался до горячей  ванны  н  постели,  а  администрация
отеля избежала конфузного для нее зрелища в холле.
     В номере как было при моем предшественнике, так все и осталось. Я сел в
удобное кресло снять сапоги, уже успел стащить левый, и вдруг заметил нечто,
потом еще и еще кое-что. Не прошло н минуты, как ванна и сон были забыты,  и
моими мыслями полностью завладел Одинокий Гарри.
     Животное оставляет после себя на лежке смятую  траву,  следы,  а  то  и
помет, но человек, проведя одну ночь в комнате,  запечатлевает  в  ней  свой
характер, свою биографию, свое недавнее прошлое, а иногда  и  свои  планы  и
надежды  на  будущее.  Больше   того,   личность   человеческая,   по-моему,
пропитывает собой стены жилья, в они лишь постепенно расстаются с ней. Очень
возможно, что этим объясняется появление  призраков  и  прочие  чудеса.  Мои
выводы могут быть ошибочны, но мой нюх вряд ли меня  обманывает,  и  я  умею
распознавать человека до следам, которые  он  оставляет  после  себя.  Кроме
того, я люблю всюду совать свой нос и не стыжусь  признался  в  этом.  Я  не
пройду  мимо  незанавешенного  окна,  не  заглянув  туда,  не  упущу  случая
прислушаться  к  разговору,  который  совершенно  меня  не  касается.  Такое
свойство характера ничего не стоит оправдать и даже облагородить ссылкой  на
то, будто писатель должен интересоваться людьми, ко а подозреваю,  что  меня
просто одолевает любопытство.
     Сидя в неприбранном гостиничном номере, я  видел,  как  Одинокий  Гарри
начинает обретать форму занимать  место  в  пространстве.  Человек,  недавно
выехавший из этой  комнаты,  угадывался  по  тем  частичкам  своей  персоны,
которые он оставил после себя.  Конечно,  даже  Чарли  с  его  не  столь  уж
совершенным носом  вынюхал  бы  здесь  гораздо  больше.  Но  Чарли  сидел  в
собачнике в ожидании стрижки. Как бы там ни было, Гарри для меня -  существо
вполне реальное, подобно любому из моих знакомых, даже  реальнее  многих  из
них. В нем нет никаких  исключительных  черт:  напротив,  он  принадлежит  к
довольно  многочисленной   группе   людей.   Следовательно,   его   личность
представляет собой интерес  для  каждого,  кто  изучает  Америку.  Но  чтобы
кое-кто из мужчин не встревожился, разрешите мне сказать, прежде чем я начну
склеивать этого Гарри по кусочкам, что на самом деле зовут  его  по-другому.
Он живет в Уэстпорте, штат  Коннектикут.  Этот  факт  установлен  по  меткам
прачечной, отколотым с его рубашек. Обычно человек отдает рубашки  в  стирку
по месту жительства. Подозреваю, впрочем, что на работу он ездит в Нью-Йорк.
Поездка в Чикаго была посвящена в  основном  делам,  но  с  присовокуплением
кое-каких традиционных утех. Его фамилию я узнал  потому,  что  он  испещрил
гостиничную почтовую бумагу своей  подписью,  каждый  раз  слегка  меняя  ее
наклон. Из этого можно заключить, что он  не  очень-то  уверен  в  твердости
своего положения в деловом мире, и о  том  же  самом  говорили  и  некоторые
другие признаки.
     Гарри начал писать письмо жене, которое тоже очутилось  в  корзине  для
бумаг.
     "Дорогая! У меня все  о'кэй.  Звонил  твоей  тетке,  но  там  никто  не
ответил. Как жаль, что ты не со мной. Одному мне так одиноко  в  Чикаго.  Ты
забыла положить в чемодан  мои  запонки.  Пришлось  купить  пару  дешевых  у
"Маршал Филд". Пишу тебе в ожидании К.  Е.  Надеюсь,  он  принесет  с  собой
конт..."
     Хорошо, что "дорогая" не приехала к Гарри сюрпризом, чтобы ему не  было
так одиноко в Чикаго. В гости к нему пожаловал не К. Е.  с  контрактом.  Она
была брюнетка и употребляла очень бледную губную помаду - окурки  сигарет  в
пепельнице и краешек стакана из-под виски с содовой. Они пили "Джек  Дэниэл"
- пустая бутылка, шесть бутылок из-под содовой и ведерко с растаявшим льдом.
Она была сильно надушена и на ночь не осталась - вторая  подушка  не  смята,
кроме того,