то то самое, что я подозреваю?
     - Да. Воспаление предстательной железы.
     - Вы возьметесь его вылечить?
     - Конечно. Прежде всего надо  ослабить  мышечное  напряжение,  а  потом
будем лечить. Вы оставите его у меня дня на четыре?
     - Какой может быть разговор? Если надо, так оставлю.
     Он взял Чарли на руки, вынес его и положил на  переднее  сиденье  своей
машины, и хвостик с кисточкой на конце забарабанил по кожаной обивке.  Чарли
был доволен и спокоен, я тоже.  Вот  почему  мне  пришлось  некоторое  время
околачиваться в Амарильо. И чтобы покончить с этим  эпизодом,  добавлю,  что
через четыре дня я забрал Чарли от ветеринара совершенно здоровым. Ветеринар
дал мне пилюли, которые Чарли надо было время от времени принимать в дороге,
чтобы приступы не повторялись. Да-а! Что может быть лучше хорошего человека!
     Я  не  собираюсь  особенно  долго  распространяться  о  Техасе.   После
развенчания Голливуда занимаемое Калифорнией первое  место  отошло  к  штату
Одинокой Звезды <Штат Техас, на гербе которого изображена звезда.>, и теперь
его интервьюируют, его обследуют, им интересуются.  Но  какой  бы  отчет  ни
составлять о Техасе,  он  будет  неполон  без  описаний  техасских  парадных
приемов и показа тамошних богачей,  которые  проматывают  свои  миллионы  на
безвкусное и безудержное бахвальство. Моя жена приехала ко мне  в  Техас  из
Нью-Йорка, и нас пригласили провести День благодарения на  техасском  ранчо.
Хозяин его - наш хороший знакомый, и, когда он приезжает в Нью-Йорк, мы тоже
устраиваем парадные приемы в его честь. Называть его здесь я не стану, пусть
читатели сами догадываются, кто это такой,  как  им  положено  по  традиции.
Думаю, что человек он богатый, хотя  я  его  об  этом  не  расспрашивал.  Мы
приехали днем накануне праздника, как нас и просили, и увидели  великолепное
ранчо, где было все - и водоемы, и рощи, и пастбища.  Бульдозеры  нагородили
там повсюду земляные дамбы для задержания воды, и в  самом  центре  поместья
тянулась цепочка небольших  животворящих  озерков.  В  густых  травах  низин
паслись кровные герефорды, и когда мы проезжали мимо  в  облаках  пыли,  они
только взглядывали на нас. Велико ли это ранчо - не знаю, не спрашивал.
     Дом, кирпичный, одноэтажный, стоял в тополевой рощице  на  пригорке,  у
подножия  которого  запруженная  речушка  образовала  небольшой  водоем.  По
темному зеркалу воды то и дело пробегала рябь  -  это  резвилась  запущенная
туда форель. Дом был комфортабельный: три спальни, при  каждой  своя  ванная
комната с ванной и душем. Гостиная - она же и столовая с камином  в  дальнем
конце - была обшита мореной сосной; у ее боковой  стены  за  стеклом  стояли
ружья. В открытую дверь на кухне я увидел  весь  штат  прислуги  -  солидных
размеров темнолицую матрону и смешливую девицу. Наш хозяин  встретил  нас  и
помог внести чемоданы в дом.
     Развлекательные мероприятия начались сразу. После ванны нам  предложили
шотландского виски с содовой, и мы выпили его с жадностью. Затем нас  повели
осматривать амбар через дорогу от дома и собачник, где сидели три  пойнтера,
один из них какой-то хворый. Оттуда все проследовали к загону  и  наблюдали,
как  хозяйская  дочка  объезжает  весьма  понятливого  жеребчика,  по  имени
Крутозад. Потом  нам  показали  две  новые  запруды,  за  которыми  медленно
прибывала вода,  и  у  поилок,  расположенных  в  разных  местах  ранчо,  мы
пообщались с только что приобретенным  небольшим  пополнением  стада.  Такое
бурное времяпрепровождение совершенно нас уморило, и мы ушли в  дом  немного
вздремнуть.
     К нашему пробуждению с соседнего  ранчо  приехали  друзья  хозяев,  они
привезли с собой большую кастрюлю тушеной  говядины  с  фасолью  под  острым
соусом, приготовленной по старинному домашнему рецепту,  и  должен  сказать,
что более вкусного мяса по-чилийски я в жизни своей не  едал.  Потом  начали
съезжаться другие богачи, маскирующие свой имущественный  статус  выцветшими
джинсами и сапогами  для  верховой  езды.  Опять  подали  виски,  завязалась
оживленная, то и дело прерываемая взрывами смеха беседа об охоте,  лошадиных
скачках и  о  всяких  скотоводческих  делах.  Я  устроился  на  диванчике  у
подоконника и, глядя в вечерние сумерки за окном, видел, как  дикие  индюшки
сходятся на ночлег к тополям. Они неуклюже взлетали на ветки,  рассаживались
там кто где и вдруг как бы сливались с деревьями, и будто нет их. Я насчитал
штук тридцать таких ночлежников.
     Когда совсем стемнело, оконное стекло превратилось в зеркало, и  я  мог
незаметно наблюдать за моим хозяином  и  его  гостями.  Они  сидели  в  этой
небольшой, обшитой панелями комнате кто в креслах, кто в качалке,  три  дамы
на диване. И изощренность всей этой показухи тогда особенно бросилась мне  в
глаза. Одна из женщин вязала свитер, другая решала кроссворд, постукивая  по
зубам резинкой на  кончике  желтого  карандаша.  Мужчины  вели  неторопливую
беседу о травах, о воде и о том, что имярек купил в Англии призового быка  и
на самолете доставил его домой.  На  них  были  голубые  джинсы,  совершенно
выцветшие и побелевшие по швам, какими вещи становятся только  после  частой
стирки.
     Но внимание к деталям на том не кончилось. Сапоги у всех были  потертые
изнутри и будто облезлые от соленого лошадиного пота, каблуки стоптанные.  В
расстегнутых воротах рубашек виднелась темно-красная линия загара на шее,  а
один из гостей, себя не пожалев, сломал указательный палец, и теперь на этом
пальце у него был лубок, а поверх  лубка  намотана  полоска  лайковой  кожи,
отрезанная  от  перчатки.  Наш  хозяин  не  счел  за  труд   собственноручно
обслуживать своих гостей у некоего подобия  бара,  где  стояли  две  бутылки
виски, кварты содовой, тазик со льдом и ящик лимонада.
     Деньгами тут так и разило. Хозяйская дочь, например,  сидела  на  полу,
чистила охотничье ружье и весьма непринужденно,  не  боясь  непристойностей,
рассказывала, как ее  жеребец  Крутозад  перемахнул  через  высокую  калитку
загона и нанес визит одной кобыле в соседнем округе. Она считала себя вправе
претендовать  на  жеребенка,  учитывая   родословную   ее   Крутозада.   Это
подтверждало все, что мы слышали о легендарных техасских миллионерах.
     Мне вспомнилось, как я красил однажды комнату  в  домике,  который  мой
отец построил в Пасифик-Гроув еще до моего рождения. Рядом со  мной  работал
нанятый подручный, и, поскольку у нас с ним не было опыта в  малярном  деле,
оба мы порядком перемазались. Посреди работы стало ясно, что  материала  нам
не хватит. Я сказал:
     - Билл, сбегай к Холмену, возьми у  него  полгаллона  краски  и  кварту
растворителя.
     - Тогда помыться надо и переодеться, - сказал он.
     - Еще чего! Сойдет и так.
     - Нет, не сойдет.
     - Это еще почему? А я бы и так сбегал.
     И тогда он изрек мудрую и навсегда запомнившуюся мне сентенцию:
     - Надо быть богачом, чтобы ходить в такой затрапезе.
     Это не смешно. Это верно. И это всецело  относилось  к  тому,  как  нас
принимали в Техасе. Какими же несметными богатствами  надо  обладать,  чтобы
позволить себе столь скромный образ жизни!
     Мы с женой отправились  погулять,  обошли  небольшой  пруд  с  форелью,
поднялись на горку. Было прохладно, и ветер дул  с  севера  по-зимнему.  Нам
хотелось послушать лягушек, а они, видно, уже закопались  в  тину,  на  зиму
глядя. Но вместе с ветром до нас донесся  вой  койота,  и  мы  слышали,  как
где-то мычала корова, тоскуя по недавно отнятому у  нее  детенышу.  Пойнтеры
подбежали к проволочной сетке собачника, чихая от восторга и извиваясь  всем
телом, точно игривые змеи, и даже тот,  хворый,  вылез  из  своей  конуры  и
удостоил нас кривой улыбкой. Потом мы постояли в высоких  воротах  огромного
амбара, вдыхая сладостный аромат люцерны и  хлебный  дух  ячменного  солода.
Лошади зафыркали при виде нас и стали тереться головой о перекладины загона,
а  Крутозад  лягнул  одного  своего  дружка  мерина,   просто   так,   чтобы
попрактиковаться лишний раз. В тот  вечер  летали  совы,  уханьем  вспугивая
добычу, и где-то вдали ритмично покрикивал козодой. Как мне хотелось,  чтобы
наш Чарли-Дарли-Куцый-Хвост был сейчас с нами. Такой вечерок пришелся бы ему
по вкусу. Но он лечил свою предстательную в Амарильо и,  должно  быть,  спал
под действием снотворного. Студеный северный ветер  трепал  голые  тополевые
ветки. Я понял, что зима, которая все  время  тащилась  за  мной  по  пятам,
наконец-то настигла меня. Где-то в нашем недавнем зоологическом  прошлом  (в
моем-то во всяком случае) зимняя спячка была, вероятно, неизбежным  фактором
существования. Иначе почему это от холодного ночного воздуха меня так клонит
ко сну? Всегда клонило, а в тот вечер особенно, и мы вернулись  в  дом,  где
тени прошлого уже разошлись на покой, и тоже легли спать.
     Проснулся я рано. Мне еще с вечера запомнилось, что снаружи, у  оконной
сетки, стоят две удочки для ловли форелей. Скользя по заиндевевшей траве,  я
спустился к темному пруду. На леске была готовая наживка  -  большая  черная
муха, правда несколько потрепанная, но все еще мохнатенькая.  И  как  только
она  коснулась  воды,  вокруг  нее  все  закипело,  забурлило.   Я   вытащил
десятидюймовую радужную форель, с размаху шлепнул  ее  на  траву  и  оглушил
ударом по голове. Всего я закидывал удочку  четыре  раза  и  поймал  четырех
форелей. Тут же на берегу я их выпотрошил, а кишочки бросил в воду  -  пусть
их дружки полакомятся.
     На кухне повариха угостила меня кофе, и я сел с чашкой в оконной  нише,
а она тем временем обваляла моих рыбок в кукурузной муке,  поджарила  их  на
беконном сале и  подала  мне  прикрытыми  сверху  ломтиками  бекона,  такого
хрусткого, что он буквально таял у меня во рту. Давно  уже  я  не  ел  такой
форели - пять минут от воды до сковородки. Рыбку деликатно  берешь  пальцами
за голову и за хвост и обкусываешь с  хребтинки,  а  напоследок  съедаешь  и
самый хвостик, хрустящий, точно жареный картофель.  Холодным  утром  у  кофе
совсем особый вкус, и третья чашка так же хороша, как и  первая.  Я  бы  еще
долго проторчал там, на кухне, беседуя с прислугой о том о сем, вернее, ни о
чем, но повариха выставила меня, потому что ей надо  было  фаршировать  двух
индеек к кутежу по случаю Дня благодарения.
     В полдень, когда солнце  стало  пригревать,  мы  пошли  поохотиться  на
перепелов, и я вооружился своей  старенькой  винтовкой  с  отшлифованным  до
блеска прикладом и  нарезным  стволом,  которая  путешествовала  со  мной  в
Росинанте. Купил я эту винтовку по случаю пятнадцать лет назад, она и  тогда
была не бог весть какое сокровище, а с тех пор и вовсе  не  похорошела.  Но,
по-моему, шансы у нас с ней были равные. Если я не промажу,  она  свое  дело
сделает. Впрочем, перед самым  выходом  я  с  вожделением  посмотрел  сквозь
стеклянную дверцу на двустволку "луиджи-франчи" с  великолепным  затвором  и
сразу почувствовал зависть. Резьба на ней отливала жемчужной дымкой, как  на
дамасском клинке, ложе примыкало к затвору, а затвор к  стволам,  точно  они
произросли все вместе из какого-то волшебного семечка. Я уверен, что если бы
наш хозяин  перехватил  мой  завистливый  взгляд,  он  одолжил  бы  мне  эту
красавицу, но просить его я не стал. А  вдруг  споткнешься  и  упадешь,  или
уронишь ее, или стукнешь этими дивными стволами о камень? Нет, это все равно
что  идти  с  коронными  драгоценностями  по  заминированному   полю.   Моим
стареньким ружьецом особенно не похвалиться, но по  крайней  мере  все,  что
могло  с  ним  случиться,  уже  случилось,  и  теперь  за  него   можно   не
беспокоиться.
     Всю последнюю неделю наш хозяин  выслеживал,  где  перепела  собираются
стайками. Мы растянулись цепочкой и двинулись  сквозь  кустарник  и  заросли
травы, спустились к ручью, перешли его вброд, снова поднялись, а впереди нас
работали пойнтеры, упругие, как пружинная сталь, причем всем им, а заодно  и
нам, давала фору старая  разжиревшая  сука  с  огнем  в  глазах,  по  кличке
Герцогиня. Перепелиные следы виднелись всюду - и в пыли, и  на  песке,  и  в
тине у воды, перепелиная подпушка попадалась на сухих кисточках  полыни.  Мы
шли милю за милей, медленно, держа ружья наготове,  чтобы  сразу  палить  на
шорох перепелиных крыльев. И за все это время не увидели ни одного перепела.
И собаки не увидели и не учуяли ни одного  перепела.  Мы  рассказывали  друг
другу разные были и небылицы о перепелиной охоте, но  толку  от  этого  было
мало. Перепела сгинули, прямо-таки сгинули. Я не бог весть какой стрелок, но
рядом со мной шли настоящие охотники, собаки были  на  высоте,  натасканные,
горячие, работящие. Нет и нет дичи! Но всякая охота тем и хороша - даже если
ни пуха, ни пера, все равно не каешься, что пошел.
     Наш хозяин думал, что у меня сердце разрывается на части. Он сказал:
     - Слушайте. Пойдите сегодня после обеда  с  другой  вашей  винтовкой  и
подстрелите себе дикую индюшку.
     - А сколько их у вас? - спросил я.
     - Два года назад я завез сюда тридцать штук. А теперь,  наверно,  около
восьмидесяти.
     - Они летали вчера около дома, и я насчитал штук тридцать.
     - Таких стай еще две, - сказал он.
     Индюшка была мне не нужна. Что я буду  с  ней  делать  в  Росинанте?  Я
сказал:
     - Подождем еще годик. Расплодятся до  сотни,  я  приеду,  вот  тогда  и
поохотимся.
     Мы вернулись домой, приняли душ, побрились и по случаю Дня благодарения
надели белые  рубашки  с  галстуками  и  пиджаки.  Кутеж  начался  точно  по
расписанию в два часа. На подробностях  задерживаться  не  стоит,  чтобы  не
шокировать  читателей,  а  кроме  того,  я  совсем  не  вижу   необходимости
выставлять на посмешище этих людей. После двух хороших порций  виски  подали
подрумяненных и будто глазированных индеек. Разрезал их  сам  хозяин,  а  мы
разложили куски  по  тарелкам.  Прочли  молитву,  выпили  за  здоровье  всех
присутствующих и наелись до умопомрачения. Затем,  подобно  римлянам  времен
упадка, пировавшим у Петрония, отправились прогуляться, а потом  спать,  что
было необходимо и неизбежно. Вот так мы кутили в День благодарения в Техасе.
     Я, конечно, не думаю, что техасцы проводят так все свои дни. Это просто
немыслимо А ведь нечто подобное происходит, когда  они  приезжают  к  нам  в
Нью-Йорк.  Им,  конечно,  хочется  повидать  разные  театральные  зрелища  и
побывать в ночных клубах. И через несколько  дней,  проведенных  в  подобных
развлечениях, они  говорят:  "Не  понимаем!  Как  можно  вести  такой  образ
жизни!". На что следует ответ: "А мы и не ведем. И не будем вести, когда  вы
уедете".
     И вот, после того как я выставил  на  всеобщее  обозрение  упаднические
повадки богатых техасцев из числа моих знакомых, у меня полегчало  на  душе.
Но я, конечно, и думать не думаю, что они каждый день едят жареных индеек  и
мясо по-чилийски.

     Составляя в основных чертах план своего путешествия, я включил  в  него
некоторые вопросы, на которые требовалось получить точные ответы.  По-моему,
они  были  вполне  разрешимы.  Собственно,  все  их  можно  было  объединить
одним-единственным   вопросом:   "Что   собой    представляют    современные
американцы?"
     В Европе все берутся  описывать  теперешних  американцев  и  любят  это
занятие. Их особенности доподлинно известны каждому. И у нас такая игра тоже
в  большом  ходу.   Сколько   раз   мне   приходилось   слышать,   как   мои
соотечественники,  совершив  трехнедельный   тур   по   Европе,   с   полной
уверенностью  в  безошибочности  своих  суждений  характеризуют   французов,
англичан, итальянцев, немцев, а уж русских-то и подавно. Я в своих разъездах
быстро научился отличать отдельного американца от  американцев  вообще.  Они
так  далеко  отстоят  друг  от   друга,   что   их   можно   счесть   полной
противоположностью. Мне часто приходилось слышать, как европейцы  отзывались
об американцах с враждебностью и презрением,  а  потом  утешали  меня:  "Вы,
конечно, не в счет. Мы говорим  о  тех,  о  других".  Если  убрать  из  этих
высказываний все лишнее, то останется вот что: американцы, англичане  -  это
безликая, неведомая нам масса, но отдельный француз  или  итальянец  -  твой
хороший знакомый, твой друг. У него нет тех черт характера, к которым ты, по
невежеству своему, питаешь ненависть.
     Я всегда расценивал это как  своего  рода  семантическую  ловушку,  но,
поездив по стране, усомнился в своей оценке. Отдельные американцы  -  те,  с
кем я встречался и  с  кем  говорил,  действительно  обладали  каждый  своей
индивидуальностью, каждый чем-то отличался от всех прочих, но постепенно мне
становилось ясно, что американцы как  тип  существуют,  что  им  свойственны
общие черты характера независимо от их местожительства, от их социального  и
экономического  статуса,  от  их  образования,  религиозных  и  политических
убеждений. Но если действительно существует обобщенный образ американца и  в
основе его  лежит  правда,  а  не  отражение  чьих-то  враждебных  чувств  и
предвзятостей, то каков он, этот образ? Что он собой представляет?  Из  чего
состоит? Если одна в та же песня, одна и та же шутка, одно и то же  поветрие
моды мгновенно облетают все уголки нашей страны, значит, в чем-то американцы
сходны между собой. А тот факт, что та же самая шутка, та же самая  мода  не
имеет успеха ни во Франции, ни в Англии, ни в  Италии,  только  подтверждает
этот вывод. Но чем больше я думал над  обобщенным  образом  американца,  тем
сильнее брало меня  сомнение.  Уж  слишком  много  возникало  тут  всяческих
парадоксальностей, а я по опыту знаю, что если парадоксы пойдут  выскакивать
один за другим, следовательно, какие-то величины в уравнении отсутствуют.
     Я проехал целую галактику штатов, таких  разных,  своеобычных,  повидал
мириады, сонмы людей, а дальше на  моем  пути  лежал  наш  Юг,  который  мне
предстояло увидеть и услышать. Это было страшно,  но  неизбежно.  Страдания,
жестокость не обладают  для  меня  притягательной  силой.  Я  не  смотрю  на
несчастные случаи, если ничем не могу помочь, не  глазею  на  уличные  драки
ради сильных ощущений. Встреча с Югом пугала меня. Я  знал,  что  там  будет
все: страдания, и растерянность, и маниакальный психоз - результат  смятения
и страха. А поскольку Юг  -  это  часть  тела  нашей  нации,  его  страдания
отдаются во всей Америке.
     Мне, как и каждому из нас,  была  известна  близкая  к  истине,  но  не
исчерпывающая формулировка проблемы Юга: первородный грех  отцов  падает  на
детей последующих поколений. У меня есть друзья на  Юге  и  среди  негров  и
среди белых, многие из них - люди высокого ума и высоких моральных  качеств,
но сколько раз бывало, что лишь только речь у нас зайдет  даже  не  о  самой
этой проблеме, а о чем-нибудь отдаленно касающемся ее, друзья мои уходили  в
ту зону опыта, куда, как я видел и чувствовал, мне доступа нет.
     Может быть, из всех так называемых северян я больше чем кто-либо  лишен
возможности постичь эту трагедию - не потому, что у меня, у белого, не  было
опыта в общении с неграми, а именно вследствие того особого  опыта,  который
дала мне жизнь.
     В Салинасе, в Калифорнии, где я родился, рос и ходил в школу, набираясь
впечатлений, которые и создали меня таким, какой я  есть,  жила  всего  одна
негритянская семья, по фамилии Купер. Муж и жена появились  в  нашем  городе
еще до моего рождения, и у них было трое сыновей - один чуть постарше  меня,
второй моих лет, а третий на год младше, так что и  в  начальной  и  средней
школе один Купер всегда учился классом выше, один со  мной  и  один  классом
ниже. Короче говоря,  Куперы  захватывали  меня  в  клещи.  Отец  семейства,
которого все звали "мистер Купер", держал небольшой извоз, вел дела умело  и
хорошо  зарабатывал.  У  его  жены,  женщины  сердечной,  ласковой,   всегда
находились для нас  имбирные  пряник