внизу
лежала долина - цель нашего путешествия.  С  обеих  сторон  водопад  теснили
гигантские отвесные стены скал, выходящие прямо в  зеленое  море  долины,  и
точно  такие  же  неприступные  скальные  бастионы   замыкали   ее   широким
полукругом. Над самым  гребнем  водопада  сходились  густые  кроны  каких-то
деревьев, образуя зеленую амбразуру, сквозь которую, как в прекрасной  раме,
открывался чудесный вид вниз.
   Итак, долина была перед нами. Но в нее вело вовсе не отлого  спускающееся
ложе потока, по которому мы до сих пор шли, и было очевидно,  что  все  наши
труды и старания должны пойти прахом. Но, горько разочарованные, мы  все  же
не отчаивались.
   Близилась ночь, и мы решили заночевать там, где остановились, с тем чтобы
утром, подкрепившись сном и съев за один присест весь наш запас  пищи,  либо
спуститься как-нибудь в долину, либо погибнуть, сорвавшись в бездну.
   Я и теперь с содроганием вспоминаю, как мы устроились  тогда  на  ночлег.
Над самым водопадом, на небольшом каменном уступе, обдаваемом снопами брызг,
застрял ствол дерева,  занесенный  туда,  наверное,  во  время  паводка.  Он
держался прислоненный к обрыву, нижним концом упираясь  в  край  уступа.  Мы
уложили на него трухлявые обломки веток, в изобилии  валявшиеся  поблизости,
сверху навалили листьев  и  под  этим  скатом-укрытием  приготовились  ждать
наступления утра.
   В ту ночь неумолчный грохот  водопада,  жалобный  вой  ветра  в  вершинах
деревьев, шум дождя и глубокая, беспросветная  тьма  совсем  подавили  меня.
Промокший, голодный, истерзанный  мучившими  меня  болями,  я  скрючился  на
земле, без сил и без воли к  сопротивлению,  и  даже  мой  товарищ  поддался
воздействию мрака и безнадежности и за всю ночь едва ли произнес два слова.
   Наконец забрезжил рассвет, и мы, восстав с нашего  жалкого  ложа,  размяв
затекшие руки и ноги и съев весь оставшийся  у  нас  хлеб,  приготовились  к
последнему спуску.
   Сколько раз мы оказывались на волосок  от  гибели,  какие  фантастические
трудности преодолевали  -  всего  этого  я  описывать  не  буду.  Достаточно
сказать, что после многих мучительных трудов  и  жестоких  опасностей  мы  с
Тоби, живые и относительно невредимые, очутились наконец в той самой долине,
которая пять суток назад пленила нас  своей  роскошной  панорамой,  под  тем
самым обрывом, с которого она тогда вдруг открылась нашему взору.
 
 
 - 10 - 
 
   Первой нашей заботой было найти, где растут плоды, которых  здесь  должно
быть в избытке.
   Тайпи или Хаппар?  Что  нас  ждет:  ужасная  смерть  от  рук  кровожадных
людоедов или радушный прием миролюбивых дикарей, - бесполезно, да  и  поздно
сейчас было размышлять о том, что все равно должно скоро разъясниться.
   Этот конец долины показался нам необитаемым. Он весь был  покрыт  густыми
непроходимыми зарослями, и в них не видно было ни одного из тех деревьев, на
плоды которых мы так твердо рассчитывали. И  мы  зашагали  вниз  по  течению
ручья, обшаривая глазами его заросшие берега.
   Мой товарищ, хотя замысел  спуститься  в  долину  принадлежал  ему,  стал
проявлять осторожность, которой я от него никак  не  ожидал.  Он  предложил,
чтобы мы, как только найдем съедобные  плоды,  остались  возле  них  в  этом
необитаемом конце  долины,  где  нам  меньше  угрожает  встреча  с  местными
жителями, кто бы они ни были, и не  двигались  дальше,  пока  достаточно  не
отдохнем и не окрепнем. Потом, запасшись необходимым количеством  провианта,
мы легко сможем перебраться в Нукухиву, дождавшись того времени, когда будем
уверены, что наш корабль уже ушел.
   Но я не согласился с его планом, каким бы разумным он ни представлялся на
первый взгляд. Не зная местности, мы не нашли бы  дороги  на  Нукухиву  -  я
напомнил Тоби наши только что окончившиеся мучительные скитания.  Словом,  я
утверждал, что раз уж мы решили спуститься в долину, то должны довести  дело
до конца и встретиться с ее обитателями, кто бы они ни были, тем более что у
нас и выбора-то не было, нам оставалось только ввериться их  гостеприимству;
что до меня лично, объявил я, то мне необходим кров и  отдых,  без  этого  я
совершенно неспособен к новым испытаниям,  вроде  тех,  что  мы  только  что
перенесли. И с этим Тоби не мог не согласиться.
   К нашему удивлению, сколько мы ни шли, справа и слева от нас тянулись все
те же непроходимые чащи. Но я был  уверен,  что  рано  или  поздно  начнутся
прогалины, и сговорился с Тоби, что мы будем высматривать, каждый  со  своей
стороны, просветы в кустах, малейшие намеки на тропинку или что-нибудь  еще,
говорящее о присутствии туземцев.
   Какими настороженными, жадными взорами пронизывали мы тенистые заросли! С
каким замирающим сердцем шли вперед, понимая, что в любой момент  нас  может
приветствовать из засады дротик затаившегося дикаря.  Наконец  мой  товарищ,
остановившись, указал мне на узкий просвет в листве. Мы свернули и вскоре по
едва приметной  тропе  вышли  на  поляну,  в  дальнем  конце  которой  росло
несколько деревьев под местным названием аннуи, приносящих,  как  мы  знали,
сочные чудесные плоды.
   Мы со всех ног бросились через поляну. Странная это была гонка: я с горем
пополам тащился, хромая и припрыгивая, как дряхлый  инвалид,  а  Тоби  несся
вперед, словно гончий пес. Он в три прыжка очутился под деревом, на  котором
висело несколько плодов, но, к  великому  нашему  сожалению,  они  оказались
сильно перезрелыми; кожура растрескалась, и  сердцевина  поклевана  птицами.
Тем не менее мы тут же их съели, и божественный нектар не показался  бы  нам
вкуснее.
   Потом мы огляделись, не зная, в  какую  сторону  направить  дальше  шаги.
Тропа, приведшая нас сюда, кончилась. Подумав, мы решили  свернуть  в  рощу,
зеленевшую невдалеке, но,  не  пройдя  и  сотни  ярдов,  я  остановился  как
вкопанный: на опушке  валялся  зеленый  молодой  побег  хлебного  дереза,  с
которого, как видно, только что содрали нежную кору, - он был еще мокрый  от
сока, и казалось, его сию минуту бросили на землю.  Я  молча  протянул  Тоби
этот неоспоримый знак близости туземцев.
   Деревья росли здесь довольно густо. Через несколько  шагов  я  увидел  на
земле целую связку таких же побегов, схваченных узкой полоской коры. А  что,
если ее бросил здесь какой-то  бродивший  в  одиночестве  дикарь,  спугнутый
нашим появлением и поспешивший прочь оповестить о нем  своих  соплеменников?
Кто он, тайпиец или хаппарец? Однако отступать было поздно,  и  мы  медленно
двинулись  дальше.  Тоби  шел  впереди,  бросая  по  сторонам  под   деревья
настороженные взгляды.  Вдруг  я  увидел,  что  он  отпрянул  назад,  словно
ужаленный  змеей.  Упав  на  колени,  он  одной  рукой   сделал   мне   знак
остановиться, а  другой  раздвинул  пышные  ветви,  загораживавшие  от  него
какой-то необыкновенно интересный вид.
   Я пренебрег его молчаливым  запретом  и,  быстро  подойдя  туда,  где  он
притаился, разглядел сквозь  густую  листву  две  человеческие  фигуры:  они
стояли рядом, почти скрытые зеленью и совершенно неподвижные. Очевидно,  они
раньше заметили нас и спрятались в чаще.
   Я сразу же принял решение. Выпустив из рук палку, я  раскрыл  сверток,  в
котором лежали захваченные нами с корабля вещи,  и,  развернув  и  перекинув
через руку кусок пестрой ткани, вышел из кустов. Тоби я велел  следовать  за
собой и, в знак миролюбия размахивая над головой зеленой веточкой,  двинулся
к стоявшим в отдалении людям.
   Это оказались юноша и девушка, тонкие, стройные и совершенно нагие,  если
не считать узких поясов из древесной коры, с которых впереди и сзади свисали
красные листья хлебного дерева. Одна рука юноши лежала  на  плечах  девушки,
скрытая ее густыми волосами, в другой он держал ее руку. Так они стояли  бок
о бок, наклонив голову, настороженно прислушиваясь к  звуку  наших  шагов  и
выставив вперед одну ногу, вот-вот готовые сорваться с места и убежать.
   Чем ближе мы подходили, тем явственнее становилась их  тревога.  Опасаясь
их спугнуть, я остановился и стал  делать  им  знаки  приблизиться  самим  и
принять от нас подарки. Они не  пошевелились.  Тогда  я  произнес  несколько
известных мне слов на их языке, не  рассчитывая  быть  понятым,  но  надеясь
показать им хотя бы, что мы не с неба свалились. И  действительно,  они  как
будто слегка успокоились, и  я  сделал  еще  несколько  шагов,  одной  рукой
протягивая им ткань, а в другой держа ветку. Они так же медленно  отступали.
Но в конце концов они  подпустили  нас  к  себе  настолько,  что  мы  смогли
набросить им на плечи наш кусок  ситца,  давая  им  понять,  что  он  теперь
принадлежит им, и всевозможными  жестами  выражая  наше  к  ним  глубочайшее
расположение.
   Они стояли как зачарованные, пока мы из сил выбивались, чтобы внушить им,
что нам от них нужно. Тоби разыграл перед ними целую пантомиму:  он  разевал
рот до ушей, совал себе в глотку пальцы, скрежетал зубами и вращал  глазами,
так что испуганная парочка, наверное, сначала решила, что два белых  людоеда
готовятся их сожрать.  Потом  они  как  будто  поняли,  чего  мы  хотим,  но
готовности выполнить наши пожелания не выказали. Тут вдруг хлынул  дождь,  и
мы стали жестами просить, чтобы нас отвели куда-нибудь, где  можно  укрыться
от непогоды. Они поддались на наши бессловесные  уговоры,  но,  идя  впереди
нас, весьма недвусмысленно проявляли страх, то и дело озираясь,  разглядывая
нас и следя за каждым нашим движением.
   - Ну, Тоби, Тайпи или Хаппар? - спросил я, шагая вперед.
   - Разумеется, Хаппар, - ответил мой друг уверенным тоном, пытаясь  скрыть
свои собственные сомнения.
   - Ладно, сейчас увидим, - сказал я и, нагнав наших проводников,  произнес
вопросительным тоном оба эти имени, указывая пальцем  в  долину.  Необходима
была ясность, и немедленно. Но они в ответ принялись безо всякого  выражения
повторять вслед за мной эти два слова, и я был совершенно сбит с толку  (уже
впоследствии мы узнали, сколько было в этом сознательного коварства).
   Желая во что бы то ни стало узнать, что  нас  ждет,  я  не  отступался  и
выговорил с вопросительной интонацией два слова: "Хаппар" и  "мортарки",  из
которых второе примерно равнозначно слову  "хороший".  Тут  мои  собеседники
многозначительно переглянулись и  выразили  на  лице  недоумение.  Но  когда
вопрос был повторен, они, посовещавшись, к великой  радости  Тоби,  ответили
утвердительно.  Он  пришел  в  невероятный  восторг,  потому  что   они   не
ограничились просто ответом, а без конца и весьма убедительно его повторяли,
как бы говоря этим, что здесь, среди хаппарцев,  мы  можем  считать  себя  в
полной безопасности.
   Я тоже, хоть кое-какие сомнения у меня еще оставались, выразил  при  этом
известии удовольствие, а Тоби  -  тот  разыграл  новую  пантомиму,  красочно
представляя наше отвращение к тайпийцам и бесконечную любовь к милым  добрым
хаппарцам.  Между  тем  наши  провожатые  смущенно  переглядывались,  видимо
обескураженные нашим странным поведением.
   Потом они пошли дальше; мы поспешили за ними. Вдруг, совершенно  для  нас
неожиданно, они испустили  какой-то  странный  протяжный  вопль,  и  он  был
подхвачен несколькими голосами за рощей. В следующее мгновение мы  очутились
на большой поляне. На ее дальнем конце мы увидели длинное низкое строение  и
перед ним - группу девушек. Едва завидев нас, они  с  визгом  разбежались  и
попрятались в кустах, как испуганные  косули.  И  вот  уже  вся  окрестность
зазвенела громкими голосами, и на поляну со всех  сторон  сбежались  местные
жители.
   Вторгнись на их территорию вражеская армия, они  и  тогда  бы,  наверное,
всполошились не больше. Скоро нас окружило плотное  кольцо  людей,  которые,
желая разглядеть нас, почти не давали нам идти; не меньше  народу  обступило
наших юных провожатых,  и  те  на  редкость  торопливой  скороговоркой  живо
излагали,  надо  полагать,  обстоятельства  встречи  с  нами.  Каждая  новая
подробность вызывала, видимо, у островитян все  большее  изумление.  На  нас
бросали недоуменные взгляды.
   Наконец мы приблизились к большому красивому сооружению из бамбука, и нам
сделали знак  войти.  Туземцы  расступились  перед  нами,  мы  двинулись  по
образовавшемуся проходу и вступили в дом. Войдя, мы  без  дальних  церемоний
повалились на устланный циновками пол и растянулись,  предвкушая  отдых  для
своих измученных тел. Но не прошло и минуты, как легкое строение наполнилось
людьми, а те, кто не поместились и остались снаружи, глазели на  нас  сквозь
прорехи в бамбуковых стенах.
   Был уже вечер, и в сумерках мы могли  смутно  различить  обступившие  нас
свирепые физиономии, горящие любопытством глаза,  голые  татуированные  тела
могучих  воинов,  кое-где  тонкие  фигуры  девушек;  все  были  вовлечены  в
настоящую бурю разговоров, единственной темой которых были, конечно, мы. Тут
же были наши недавние провожатые, отвечавшие на  бесконечные  вопросы  своих
соплеменников. Вряд ли что-нибудь может сравниться с яростной  жестикуляцией
этих людей, когда они увлечены разговором; а  в  тот  вечер  они  дали  волю
своему природному темпераменту и кричали и плясали от возбуждения,  так  что
мы не на шутку перепугались.
   Поблизости от того места, где мы  лежали,  сидели  на  корточках  человек
десять величавых старцев, очевидно вождей - как впоследствии и оказалось,  -
и, будучи гораздо  сдержаннее  остальных,  разглядывали  нас  внимательно  и
сурово. От их ровных пристальных взглядов нам было очень не по себе. Один из
них, судя по всему верховный вождь, уселся прямо лицом к  лицу  со  мной,  и
перед его каменными чертами я затрепетал. Он ни  разу  не  растворил  плотно
сжатых губ, а просто глядел и глядел, не сводя с меня глаз. Мне  никогда  не
приходилось встречать такого взгляда; он никак не выдавал того, что было  на
уме у старого дикаря, но меня, казалось, проницал насквозь.
   Нервы у меня не выдержали, и, чтобы по возможности прекратить эту муку, а
заодно завоевать расположение военачальника, я вытащил  из-за  пазухи  пачку
табаку и протянул ему. Он невозмутимо отклонил  мой  дар  и  знаком  повелел
убрать его назад.
   Из моего прежнего общения с  жителями  Нукухивы  и  Тиора  я  знал,  что,
получив в подарок пачку табаку, любой из них  будет  служить  тебе  верой  и
правдой. Что же тогда этот жест вождя - знак вражды? "Тайпи или  Хаппар?"  -
мысленно спрашивал я себя.
   Я вздрогнул, потому что в ту же минуту тот же самый вопрос задал мне он -
сидевший напротив меня загадочный человек. Я взглянул на  Тоби:  в  дрожащих
лучах туземного светильника его лицо при этом роковом вопросе  вытянулось  и
позеленело. Я замер на миг и, подчиняясь бог весть какому  наитию,  ответил:
"Тайпи!" Черное изваяние передо мной зашевелилось, кивнуло  и  пробормотало:
"мортарки".
   - Мортарки, - подхватил я без дальнейших колебаний, - Тайпи мортарки!
   Что  тут  вдруг  произошло!  Темные  сидящие  фигуры  сразу  выпрямились,
повскакали, восторженно захлопали в ладоши, снова  и  снова  выкрикивая  эту
сакраментальную фразу, очевидно разрешившую все затруднения.
   Когда всеобщее ликование несколько поутихло, верховный вождь снова уселся
на корточки передо мною и, неожиданно распалясь, произнес длинную филиппику,
направленную, как я без труда понял по  часто  встречавшемуся  в  ней  слову
"Хаппар", против жителей соседней долины. На все его возмущенные речи  мы  с
Тоби согласно кивали, а затем и сами выступили с восхвалением  воинственного
племени Тайпи. Правда, наш панегирик отличался  определенной  лаконичностью,
поскольку состоял лишь из многократно повторенного этого  славного  имени  в
сочетании с красочным эпитетом "мортарки". Однако этого оказалось  довольно,
чтобы завоевать расположение туземцев, которых,  как  видно,  ничто  так  не
подкупало в нас, как наше с ними полное единодушие в этом серьезном вопросе.
   Наконец запас ярости вождя истощился,  и  он  снова  сделался  спокоен  и
невозмутим. Положив ладонь на грудь, он дал мне понять, что его зовут Мехеви
и что он также желает узнать мое имя. Я подумал, что, пожалуй, мое настоящее
имя  ему  не  выговорить  и,  руководствуясь  самыми  лучшими  побуждениями,
назвался  ему  просто-напросто  Томом.  Однако  выбор  мой  оказался  крайне
неудачным; как он ни бился, овладеть этим словом  ему  не  удалось.  У  него
получалось "Томмо",  "Томма",  "Томми"  -  все  что  угодно,  но  не  "Том".
Поскольку он упорствовал в желании украсить мое  имя  добавочным  слогом,  я
пошел на компромисс, и мы  остановились  на  варианте  "Томмо"  -  под  этим
прозвищем я значился все время нашего  пребывания  в  долине  Тайпи.  То  же
повторилось с Тоби, но его благозвучная кличка была усвоена  тайпийцами  без
труда.
   Обмен именами у этих простодушных людей равнозначен  подписанию  договора
об установлении добрых дружеских отношений. Мы это знали и  потому  особенно
радовались.
   Разлегшись на циновках, мы теперь устроили  своего  рода  дипломатический
прием, давая аудиенцию всем туземцам, которые по очереди группами  подходили
к нам, представлялись и, выслушав в ответ наши имена,  отходили  чрезвычайно
довольные. В продолжение всей этой церемонии среди туземцев  царило  большое
веселье, чуть не каждая реплика сопровождалась новыми взрывами смеха, и  это
навело меня на мысль, что кое-кто из них,  должно  быть,  подсмеивается  над
нами и потешает честную компанию, награждая себя рядом вымышленных  титулов,
с остроумием, которого мы с Тоби оценить не могли.
   На все это ушло около часа.  Наконец  толпа  начала  редеть,  и  тогда  я
обратился к Мехеви и дал ему понять, что  мы  нуждаемся  в  пище  и  отдыхе.
Любезный вождь тут же произнес несколько слов, кто-то  из  туземцев  выбежал
вон и через две минуты возвратился, держа в руках сухую тыкву со  знаменитым
кушаньем пои-пои и три или четыре  молодых  кокосовых  ореха,  очищенных  от
шелухи,  с  надбитой  скорлупою.  Мы  оба  поспешно  поднесли  к  губам  эти
естественные кубки и осушили их в несколько освежающих глотков. Затем  перед
нами была поставлена пои-пои, однако, как ни голодны мы были, мы все  же  не
сразу на нее набросились, ибо не знали, как ее едят.
   Это главное  кушанье  обитателей  Маркизских  островов  изготовляется  из
плодов хлебного дерева. Оно напоминает густой клей, каким пользуются у нас в
переплетном деле, имеет желтый цвет и на вкус слегка терпко.
   Таково было угощение, достоинства которого мне не терпелось  исследовать.
Несколько мгновений я взирал на него в замешательстве, потом не выдержал  и,
отбросив всякие церемонии, погрузил ладонь прямо в  мягкую  массу,  а  затем
вытащил, к бурному восторгу туземцев, всю в липкой пои-пои, длинными  нитями
тянущейся с каждого пальца. Эта пои-пои оказалась такой клейкой  и  тягучей,
что, поднеся облепленную руку ко рту,  я  тем  самым  едва  не  вытянул  все
содержимое из тыквенной миски на пол. Такая неловкость, проявленная и  мной,
и моим другом Тоби, вызвала у наших зрителей настоящие судороги смеха.
   Когда  всеобщее  веселье  немного  улеглось,  Мехеви,  сделав  нам   знак
внимательно следить за ним, торжественно опустил в миску указательный  палец
правой руки и, совершив быстрый, тонко  рассчитанный  поворот,  вытащил  его
покрытым  толстым  слоем  этого  питательного  месива.  Вторым  вращательным
движением, не дав ни капли пои-пои отвалиться, он поднес палец ко рту,  куда
его тут же и погрузил, через мгновение вынув совершенно чистым. Все это  он,
как видно, проделал в назидание нам. Я попытался действовать  в  согласии  с
преподанными правилами, но успеха не добился.
   Впрочем, голодный человек не склонен особенно заботиться о приличиях, тем
более на каком-то богом забытом острове. И потому мы с Тоби в  конце  концов
поужинали на свой корявый лад, перемазав при этом липкой кашей себе  лицо  и
по самое запястье погружая в месиво руку. Блюдо это вполне приемлемо на вкус
европейца, только способ, каким его