еотъемлемой
деталью парадного костюма.
   Но вернемся к делам более важным. Хотя обитатели долины  вели  жизнь,  не
отягощенную трудами и заботами, у них все же были кое-какие занятия, которые
скорее можно почесть забавой, чем работой, но без которых, однако,  была  бы
невозможна  эта  их  чудесная  жизнь.  Среди  таких  занятий  главным   было
изготовление местной "ткани" - тапы, в разных видах хорошо известной по всей
Полинезии. Этот предмет обихода  островитян,  весьма  удобный,  а  иногда  и
красивый, делается, как все слыхали,  из  коры  определенных  деревьев.  Но,
насколько могу судить, способ ее изготовления нигде не был описан, и  потому
я изложу здесь все, что знаю об этом.
   При изготовлении красивой белой тапы, служащей  обыкновенно  одеждой  для
жителей Маркизских островов, начинают с того, что  собирают  молодые  побеги
так называемого "бумажного" дерева. Наружная зеленая кора с  них  удаляется,
под ней остается тонкий слой волокнистого  вещества,  плотно  прилегающий  к
древесине, от которой его тщательно отделяют. Когда этого вещества наберется
довольно, его заворачивают в большие листья, которые  заменяют  островитянам
оберточную бумагу, и сверху раза два перехватывают веревочкой. Готовый пакет
затем кладут на дно ручья, придавив тяжелым камнем, чтобы не  унесло  водой.
Там он лежит дня два или три, после чего его вынимают, оставляют на короткое
время на воздухе, а потом тщательно разглядывают содержимое:  все  ли  куски
готовы к дальнейшим операциям. Если нужно, кладут  мокнуть  снова  и  снова,
пока не будет достигнут желаемый результат.
   Когда появляются  первые  признаки  загнивания,  -  волокнистое  вещество
считается созревшим для дальнейшей обработки. Волокна его размякли, потеряли
упругость, с ними можно делать что угодно. Теперь  его  укладывают  слой  за
слоем на какой-нибудь ровной  поверхности  -  обычно  на  поваленном  стволе
кокосовой пальмы - и при этом каждый раз, уложив новый слой,  легонько  бьют
деревянной колотушкой.  Колотушки  делаются  из  твердого  тяжелого  дерева,
похожего на черное, в длину имеют дюймов двенадцать и около двух в толщину и
снабжены округлой ручкой; они весьма напоминают наши четырехсторонние  ремни
для правки бритв. Плоскости этого орудия снабжены небольшими бороздками,  на
каждой стороне - разной глубины. Они-то и придают готовому изделию  приятный
рубчатый вид. Постепенно слои сбиваются в однородную массу,  ее  опрыскивают
водой и продолжают  понемногу  колотить,  как  делают  у  нас  золотобои,  и
расплющивают до любой потребной толщины. Таким образом производится  материя
разной прочности и плотности на все случаи и нужды.
   По окончании описанной процедуры вновь выделанная  тапа  расстилается  на
траве для просушки  и  под  действием  воздуха  и  солнца  скоро  становится
ослепительно белой. В некоторых случаях на первоначальных стадиях  обработки
волокнистую массу пропитывают соками разных растений, отчего она приобретает
ровный устойчивый цвет. Встречается тапа темно-коричневая и ярко-желтая,  но
народ Тайпи с его простыми вкусами всему предпочитает природный оттенок.
   Знаменитая супруга короля Камеамеа, прославленного покорителя Сандвичевых
островов, некогда гордилась своим искусством окрашивать тапу  в  контрастные
цвета, и  притом  определенным  узором.  На  склоне  лет,  в  наши  обуянные
новшествами времена, она считалась дамой старомодной за  то,  что  до  конца
дней предпочитала  традиционную  одежду  своего  народа  мишуре  европейских
ситцев. Но на Маркизских островах секрет набивки тапы неизвестен.
   Гуляя в долине, я часто слышал стук колотушки - удары  твердого  тяжелого
дерева  производили  ясный  мелодичный  звон,   разносившийся   на   большие
расстояния. Когда по соседству друг с другом работали сразу несколько  таких
орудий, издалека это звучало как прелестная музыка.
 
 
 - 20 - 
 
   Невозможно представить себе ничего более  однообразного  и  размеренного,
чем жизнь в долине Тайпи; один за другим мирной чередой следуют светлые  дни
безмятежного, непринужденного довольства. День  для  этих  простых  душ  все
равно что целая жизнь. Поэтому я сейчас, насколько сумею, коротко опишу один
день в долине.
   Начнем с утра. Вставали мы не рано - солнце  уже  метало  золотые  стрелы
своих лучей над Хаппарским хребтом, когда я откидывал покрывало из  тапы  и,
подпоясав мою длинную тунику, выходил из дому вместе с Файавэй, Кори-Кори  и
остальными обитателями нашего жилища, направляя шаги свои  к  берегу  речки.
Здесь собирались те, кто  жили  в  нашем  конце  долины;  и  мы  все  вместе
купались. Свежий утренний воздух и прохлада речных струй вливали бодрость  и
в душу, и в тело, и через полчаса мы пускались в обратный  путь.  По  дороге
Тайнор и Мархейо собирали сухие палки на растопку, молодые люди взимали дань
с кокосовых пальм, под которыми мы проходили, Кори-Кори дурачился, развлекая
меня, а мы с Файавэй, иногда под ручку, а иногда держась  за  руки,  шли  не
спеша, в мире со всей вселенной и в полном согласии друг с другом.
   Скоро поспевал завтрак.  Островитяне  довольно  воздержанны  за  утренней
трапезой, приберегая основные силы своего аппетита на  потом.  Я,  например,
при содействии моего верного телохранителя, который в этих  случаях,  как  я
описывал выше, неизменно служил мне вместо ложки, отведывал немного  пои-пои
с одного из деревянных блюд Тайнор, специально  для  меня  предназначенного,
где в обычную кашу была подмешана  белая  молочная  мякоть  спелого  кокоса.
Долька поджаренного хлебного плода, лепешка эймара или порция коку,  два-три
банана или яблоко моми, плод аннуи или еще какой-нибудь приятный на  вкус  и
питательный фрукт служили  день  ото  дня  для  придания  разнообразия  этой
трапезе, которую под конец  еще  запивали  жидким  соком  двух-трех  молодых
кокосовых орехов.
   Во время еды  обитатели  дома  Мархейо  возлежали,  на  манер  изнеженных
римлян, на  циновках  домашнего  дивана  и  вели  между  собой  для  лучшего
пищеварения приятную беседу.
   После завтрака зажигались трубки, и среди них моя,  подарок  благородного
Мехеви. Островитяне, которые делали подряд не  больше  двух-трех  затяжек  и
передавали свои трубки по кругу, очень удивлялись тому, как  я  выкуриваю  в
один присест несколько трубок.  Когда  пущенные  вкруговую  трубки  подымали
целую завесу дыма, домочадцы Мархейо начинали понемногу  расходиться  "из-за
стола". Мархейо отправлялся к своей хижинке, которую он без конца  строил  и
перестраивал.  Тайнор  принималась  наводить  порядок  в  запасах  тапы  или
садилась плести  своими  быстрыми  пальцами  тростниковые  циновки.  Девушки
умащивали  себя  ароматными  маслами,  укладывали  волосы  во   всевозможные
прически  или  перебирали  свои   уборы,   красуясь   друг   перед   дружкой
драгоценностями из кабаньего клыка или  кашалотова  зуба.  Юноши  и  молодые
воины извлекали копья, весла,  украшения  для  челноков,  боевые  дубинки  и
раковины, в которые трубят во время битвы, и покрывали их хитроумной резьбой
с помощью острых обломков кремня  или  увешивали,  в  особенности  раковины,
длинными кистями из коры и человеческих волос.  Иные,  поев,  тут  же  снова
растягивались на циновках и предавались  занятию,  прерванному  наступлением
дня, и сон их был так крепок, словно они неделю перед тем не  смыкали  глаз.
Другие углублялись в рощи, чтобы собрать плодов, а также волокнистой коры  и
листьев, которые шли на сотни разных нужд и были всегда полезны. Кое-кто  из
девушек уходил в лес за цветами или на речку с горкой  тыквенных  мисочек  и
кокосовых скорлуп, чтобы полировать их в воде, натирая гладким камнем. Право
же, эти простые души не затруднялись вопросом, на  что  потратить  время,  и
нелегко было бы перечислить все их занятия, вернее - развлечения.
   Я проводил утро  по-разному.  Иногда  бродил  от  дома  к  дому,  повсюду
неизменно встречая самый сердечный прием; или гулял в тенистых рощах  вместе
с Кори-Кори и Файавэй, в  сопровождении  шумного  пестрого  сборища  молодых
бездельников.  Порою  мне  было  лень  разгуливать,  и  я,  приняв  одно  из
многочисленных приглашений, отовсюду мною  получаемых,  подолгу  валялся  на
циновках в каком-нибудь гостеприимном соседнем доме,  либо  с  удовольствием
наблюдая за тем, что делают его обитатели, либо принимая участие в их делах.
В этом последнем случаи восторгу туземцев не было границ, и всегда  не  было
отбоя от жаждущих преподать мне секреты соответствующего ремесла. Так я стал
неплохо управляться с изготовлением тапы - научился не  хуже  прочих  плести
соломенные веревки, - а однажды лезвием своего ножа нарезал на рукояти копья
такие красивые узоры, что Карнуну, владелец этого копья, по ею  пору  хранит
его как редкостный образец высокого искусства - я в этом  ни  на  минуту  не
сомневаюсь.
   Ближе  к  полудню  разбредшиеся  по  долине  домочадцы  Мархейо  начинали
возвращаться, а когда полдень и в самом деле вступал в свои права, все звуки
в долине умолкали; повсюду воцарялся глубокий  сон.  Эта  сладостная  сиеста
соблюдалась неукоснительно всеми -  кроме  разве  старого  Мархейо,  который
отличался настолько большими чудачествами, что вообще знать не желал никаких
правил, а просто спал, ел или ковырялся в своей хижинке  когда  ему  бог  на
душу положит, совершенно не сообразуясь с требованиями времени и места.  Его
можно было застать спящим на солнцепеке в полдень  или  купающимся  в  самую
полночь. Раз как-то я заметил его в  восьмидесяти  футах  над  землей  -  он
забрался на верхушку кокосовой пальмы и там сидел и курил. И  нередко  можно
было видеть, как он стоит по пояс в воде и выщипывает  редкие  волосы  своей
бороды, пользуясь, как пинцетом, речной двустворчатой раковиной.
   Полуденный сон продолжался обычно часа полтора,  бывало,  что  и  дольше;
проснувшись, опять выкуривали трубки и приступали  к  приготовлению  главной
трапезы дня.
   Впрочем, я, подобно тем джентльменам, которые завтракают дома, а  обедают
у себя в клубе, почти всегда, с тех  пор  как  поправился,  садился  за  эту
трапезу вместе с холостыми вождями в доме Тай - там мне неизменно были  рады
и щедро потчевали всем, что у них было вкусного. Среди  прочих  яств  Мехеви
обычно ставил передо мной печеного поросенка  -  блюдо,  по  всей  видимости
нарочно для меня приготовлявшееся.
   Дом Тай поистине приятное местечко. Сердце  мое,  равно  как  и  желудок,
радовалось пребыванию там. Огражденные от женского вмешательства, доблестные
воины веселились вовсю, ничем не отличаясь  в  этом  смысле  от  европейских
джентльменов, которые, лишь только убрана скатерть и  удалились  дамы,  дают
волю своему не слишком тонкому чувству юмора.
   Проведя в доме Тай  значительную  часть  дня,  я  обычно  с  наступлением
вечерней прохлады либо отправлялся с Файавэй к озеру кататься на лодке, либо
шел на речку купаться вместе с толпой  тайпийцев,  в  этот  час  всегда  там
собиравшихся. Когда же надвигался сумрак приближающейся ночи, обитатели дома
Мархейо вновь сходились под его крышей - зажигались светильники,  заводились
протяжные,   странные   песнопения,   рассказывались   бесконечные   истории
(совершенно непонятные)  и  затевались  всевозможные  забавы,  чтобы  занять
вечерние часы.
   При луне перед домами молодые девушки танцевали. Танцев  у  них  много  и
самых разных, но я никогда не видел, чтобы в них принимали участие  мужчины.
Состоят они из ряда  живых,  задорных,  даже  озорных  движений,  в  которые
вовлекается все тело. Юные маркизанки танцуют с головы до ног; не только  их
ноги участвуют в танце, но и руки, плечи, пальцы и даже самые глаза у них на
лице - все танцует. Честно признаться,  они  так  раскачиваются,  скользя  в
хороводе, так запрокидывают голову, изгибают  шею,  вскидывают  нагие  руки,
выступают и кружатся, что, ей-богу, это уж слишком для  такого  скромного  и
рассудительного молодого человека, как я.
   Костюм плясуний составляют лишь цветы  да  праздничные,  совсем  короткие
туники, и, когда эти  юные  девы  прихорашиваются  и  чистят  перышки  перед
началом танца, право же, кажется, что это - стайка смуглых сильфид,  готовых
вот-вот вспорхнуть и улететь.
   За исключением тех случаев, когда происходили какие-то особые  торжества,
обитатели дома Мархейо укладывались спать довольно рано, но не на всю  ночь;
подремав часок-другой, они вставали, вновь зажигали светильники и приступали
к третьей трапезе, состоящей из одной лишь пои-пои, и только  потом,  сделав
две-три блаженные затяжки из своих трубок,  всерьез  обращались  к  главному
делу ночи - сну. У маркизанцев его,  пожалуй,  даже  можно  назвать  главным
делом жизни, ибо большую часть  времени  они  проводят  в  объятиях  Морфея.
Природная выносливость их организмов ни в чем так  наглядно  не  выражается,
как в количествах сна, которые они способны вынести. Для многих  из  них,  я
думаю, жизнь - это всего лишь сладкий,  по  временам  ненадолго  прерываемый
сон.
 
 
 - 21 - 
 
   Нет на свете такой  страны,  которая  не  имела  бы  своих  прославленных
целебных источников. Челтенхем долины Тайпи находится в пустынной  местности
и навещается довольно редко. Он расположен вдали от жилищ на склоне горы,  к
нему ведет малохоженая тропа, осененная восхитительными зелеными кронами и с
обеих сторон теснимая прекрасными ароматными травами.
   Минеральные воды источника Арва Вай [*Что,  я  полагаю,  переводится  как
"Сильная Вода", так как "арва" - это  местное  название  корня,  имеющего  и
опьяняющие и укрепляющие свойства, а "вай" - по-маркизски - вода. -  Г.  М.]
бьют из расщелин в скале и, сбегая по обомшелому камню, каскадами искрящихся
капель падают в естественную каменную чашу, края  которой  обвиты  травой  и
росистыми лиловыми цветами, пахучими и свежими от постоянной поливки.
   Сама вода ценится у островитян очень высоко, многие находят ее не  только
целительной, но  и  вкусной;  ее  приносят  в  тыквенных  сосудах  и  хранят
где-нибудь в тенистом уголке возле дома, прикрыв  ворохом  больших  листьев.
Среди любителей воды из целебного источника был старый Мархейо.  Он  нередко
отправлялся на ту гору, волоча на себе большую круглую тыквенную  бутыль,  и
возвращался, пыхтя и отдуваясь, с новым запасом своего излюбленного питья.
   На вкус она кажется раствором сразу десятка самых отвратительных  веществ
и вообще достаточно тошнотворна, чтобы составить состояние  владельцу,  будь
этот источник немного ближе к центрам цивилизации.
   Я не химик и не могу привести здесь научный химический состав этой  воды.
Знаю только, что однажды, когда Мархейо в моем присутствии вылил из  бутылки
последнюю каплю, на дне  ее  оказался  какой-то  крупитчатый  осадок,  очень
похожий на обыкновенный песок. Содержится ли он  в  воде  всегда,  и,  может
быть, как раз он и придает ей особый привкус и целебные свойства, или же  он
оказался на дне случайно - этого я сказать не могу.
   Как-то я возвращался от источника кружной дорогой, и  вдруг  глазам  моим
открылось  зрелище,   живо   напомнившее   мне   знаменитый   Стоунхендж   и
архитектурные опыты друидов.
   У  подножия  горы,  в  окружении  густых  рощ,  вздымается  циклопическая
каменная лестница, ступени-террасы которой уходят вверх по  склону.  Они  не
менее сотни ярдов в длину и ярдов  двадцать  в  ширину.  Грандиозность  всей
лестницы, впрочем, не так поражает, как невероятные размеры  каменных  плит,
из которых она сложена. Иные камни, продолговатые по форме, имеют  длину  до
пятнадцати футов и толщиною футов в шесть. Грани их совершенно  гладки,  но,
несмотря на правильную форму,  не  несут  на  себе  никаких  следов  тесала.
Уложены они без всякой цементирующей прослойки, так что кое-где образовались
большие щели. Самая верхняя и самая нижняя террасы по конструкции отличаются
от остальных: обе имеют в центре по квадратному углублению.  В  щелях  между
каменными  плитами  выросли  огромные  деревья,  и  их  развесистые   кроны,
переплетаясь, образуют балдахин, почти непроницаемый  для  солнечных  лучей.
Вся лестница увита лозами дикого винограда, которые переползают  со  ступени
на ступень, пряча серый камень от глаз в  своих  узловых  объятиях.  Кое-где
закрывают его густо  разросшиеся  кусты.  Нехоженая  тропа  пересекает  одну
террасу, и тень здесь так густа, так буйна  растительность,  что,  не  зная,
можно пройти мимо самых ступеней и ничего не заметить.
   Сооружение это носит несомненные признаки большой древности, и Кори-Кори,
единственный авторитет, к которому я прибегал  в  моих  научных  изысканиях,
заверил меня, что оно одного возраста с  мирозданием,  что  строителями  его
были сами великие боги и что оно будет здесь  стоять  до  конца  времен.  По
тому, как Кори-Кори, не затруднившись,  мне  это  объяснил  и  как  уверенно
приписал постройке божественное происхождение, я понял, что ни он и никто из
его соплеменников ничего об этом не знают.
   Когда я стоял и смотрел  на  этот  памятник  могущества  какого-то  давно
вымершего и забытого народа, затерянный  в  зеленом  безмолвии  на  островке
где-то на краю земли, о существовании которого еще  вчера  вообще  никто  не
знал, я  испытывал  трепет  еще  больший,  чем  у  величественного  подножия
пирамиды Хеопса. Здесь нет ни надписей,  ни  статуй  -  никаких  ключей,  по
которым можно было бы прочесть его  историю;  ничего,  только  немые  камни.
Сколько поколений таких могучих  деревьев  поднялось,  достигло  расцвета  и
сгнило с тех пор, как были возведены эти каменные ступени!
   При взгляде на эту постройку, естественно, приходят  в  голову  кое-какие
интересные мысли. Она  доказывает,  что  остров  существует  очень  давно  -
мнение, которого создатели разных теорий о происхождении  островов  в  Южных
морях обычно не разделяют. А я лично считаю  столь  же  вероятным,  что  три
тысячи лет тому назад люди могли жить в Маркизских долинах, как  и  то,  что
они обитали на землях Египта. Образование острова Нукухива нельзя  приписать
работе кораллов, ибо, сколь ни сказочно неутомимо это существо, у  него  все
же не хватило бы силенок нагромоздить одну на другую скалы общей  высотою  в
три тысячи с лишком футов над уровнем моря. Вполне возможно, что  землю  эту
выбросило со дна морского  при  извержении  подводного  вулкана.  Во  всяком
случае, никто не может поклясться, что  это  было  не  так,  и  я  вовсе  не
собираюсь оспаривать эту гипотезу. Право же,  объяви  сегодня  геологи,  что
весь  Американский  континент  возник  подобным  же  образом  в   результате
одновременного  извержения  целой  цепи  подводных  Этн,  протянувшейся   от
Северного полюса до широты мыса  Горн,  я  менее  всех  склонен  был  бы  им
возражать.
   Я уже упоминал, что жилища островитян почти всегда построены на  каменных
площадках, которые у них называются пай-пай. Размеры этих площадок,  так  же
как и камней, из которых они сложены, относительно невелики, однако почти  в
каждой долине имеются такие же постройки, но только гораздо более крупные, -
это морэй, места захоронений и празднеств. Иные из этих платформ так  широки
и сооружение их должно  было  потребовать  такого  искусства  и  труда,  что
невозможно поверить, чтобы их возводили предки нынешних обитателей  острова.
Разве что с тех пор эти племена плачевным образом регрессировали и  утратили
знание многих секретов механики. Не говоря уже об их природной наклонности к
праздности,  каким  способом  могли  эти  простодушные  люди  передвигать  и
устанавливать такие огромные  каменные  глыбы?  И  как  они  своими  грубыми
орудиями могли обтесывать их и придавать им нужную форму?
   Все большие пай-пай, вроде платформы для хула-хула в долине Тайпи,  носят
несомненные признаки глубокой древности; и я склонен  предполагать,  что  их
создание следует приписать тому же народу, который был  строителем  тех  еще
более древних террас, описанных мною выше.
   По мнению Кори-Ко