м в тряпочке. Но видимость во всем  мире  обманчива.
Люди маленького роста обладают иногда великим могуществом, а  рваные  одежды
нередко прикрывают безграничное честолюбие. Так и этот смешной болванчик был
на самом деле излюбленным богом островитян, поправшим всех  этих  нескладных
деревянных истуканов с их грозными, свирепыми физиономиями; имя его было Моа
Артуа [*Слово "Артуа", помимо других значении, почти во  всех  полинезийских
наречиях служит общим названием для божества. - Г. М.] Забавная церемония, о
которой я собираюсь рассказать, устраивалась в его честь и  для  развлечения
тех, кто в него верит.
   Итак, полдень. Мехеви и старейшины дома Тай  только  что  пробудились  от
дневного сна. Никаких государственных дел сегодня  нет;  а  для  обеда  отцы
долины, съевшие по два-три завтрака в течение утра, еще не нагуляли аппетит.
Чем же занимают  они  свои  свободные  мгновения?  Курят.  Болтают.  Наконец
кто-нибудь вносит предложение, которое все с радостью принимают, он выбегает
из дома, соскакивает с пай-пай и исчезает  в  роще.  Скоро  он  возвращается
вместе с Колори, который несет, прижав к груди, бога Моа Артуа и в руке  еще
держит корытце, выдолбленное в виде  челнока.  Священнослужитель  качает  на
руках свою ношу, словно расплакавшегося младенца, которого хочет  утешить  и
развеселить. Вот  он  входит  под  крышу  Тай,  усаживается  на  циновки  со
сдержанным видом фокусника, собравшегося показать свое искусство; старейшины
рассаживаются перед ним в кружок, и обряд начинается.
   Прежде всего он нежно обнимает Моа Артуа, укладывает его у своей груди  и
что-то шепчет ему на ухо; остальные, затаив дыхание, ждут ответа. Но малютка
бог то ли нем, то ли глух, а может, он и вовсе глухонемой, во всяком  случае
от него не дождешься ни слова в  ответ.  Колори  слегка  повышает  голос  и,
наконец разозлившись и уже не таясь,  прямо  орет  на  него.  Он  напоминает
раздражительного  господина,  который  хочет  сообщить  кое-что  по  секрету
глухому человеку, это ему никак не удается, и он кончает тем, что приходит в
ярость и кричит свой секрет во всю глотку, так что каждый может услышать. Но
Моа Артуа по-прежнему безмолвствует; и Колори выходит из себя, он  дает  ему
звонкую пощечину, сдирает с него пеленки из тапы и красный лоскут и, голого,
уложив в корытце, плотно закрывает сверху. Остальные всячески  выражают  ему
свое одобрение, на все лады с восторгом повторяя эпитет  "мортарки".  Однако
Колори желает заручиться безусловным одобрением каждого и опрашивает всех по
очереди, согласны ли они, что он, при сложившихся обстоятельствах, правильно
поступил, убрав с глаз  Моа  Артуа.  Неизменный  ответ  "аа,  аа"  (да,  да)
повторяется столько раз, что у самого щепетильного человека  совесть  должна
успокоиться. Затем, через несколько минут, Колори вновь  извлекает  на  свет
свою куклу, аккуратно наряжает ее снова в белую  тапу  и  малиновый  лоскут,
попеременно лаская и браня ее при этом.  Когда  туалет  закончен,  он  опять
что-то громко говорит своему богу. Все присутствующие оживляются и с большим
интересом выслушивают долгожданный ответ, который сообщает  Колори,  поднеся
Моа Артуа к уху и делая вид, будто повторяет вслух то, что бог сообщает  ему
по секрету. Кое-что в его ответе очень их забавляет - один радостно  хлопает
в ладоши, другой весело вскрикивает, третий вскакивает и  начинает  носиться
вокруг точно сумасшедший.
   Что именно объявлял бог Моа Артуа своему служителю Колори, я разузнать не
мог; но мне, право же, казалось, что у него довольно слабая  воля,  раз  его
наказанием можно заставить признаться в том, о чем он поначалу  намерен  был
умолчать. Верил ли сам жрец, что честно передает слова своего бога,  или  же
он просто ломал комедию и гнусно притворялся, этого я решить не берусь. Одно
могу  сказать:   известия,   поступающие   от   божества,   неизменно   были
присутствующим  приятны  -  обстоятельство,  доказывающее   проницательность
Колори, а может быть, приспособленческие наклонности  совсем  замордованного
Моа Артуа.
   Узнав от Моа Артуа все, что было нужно, его служитель  снова  принимается
качать  божка  у  груди,  но  обычно   бывает   остановлен   кем-нибудь   из
присутствующих воинов, также желающих задать божеству вопрос.  Колори  снова
подносит  свое  детище  к  уху,  внимательно  слушает  и  снова  служит  ему
переводчиком. Таким образом задается множество вопросов, и на них получается
такое же множество ответов, всегда к большому удовлетворению  спрашивающего.
Наконец  уставшего  бога  любовно  укладывают   в   люльку-корытце,   Колори
затягивает  длинную  песню,  и  все  ему  дружно  подпевают.  С  песнопением
кончается и весь обряд; вожди, очень довольные, встают,  и  лорд-архиепископ
Колори после короткой приятной беседы и двух-трех затяжек из  трубки,  сунув
люльку с богом под мышку, удаляется.
   Все это было очень похоже на игру детей в куклы и кукольные домики.
   Для ребенка, не более десяти дюймов ростом и явно воспитывавшегося  в  не
слишком  благоприятных  условиях,  Моа  Артуа,  безусловно,  был   настоящим
вундеркиндом, если он в самом деле говорил все то,  что  провозглашалось  от
его имени. Но пусть даже так, почему  этого  бедного  божка,  запугиваемого,
задабриваемого и укладываемого в корытце, почитали выше взрослых и  солидных
обитателей Священных рощ, - это выше моего разумения. Однако Мехеви и многие
другие вожди, заслуживающие  полного  доверия,  -  не  говоря  уже  о  самом
архиепископе - утверждали, что Моа Артуа - бог-покровитель всей долины Тайпи
и достоин куда большего поклонения, чем  целый  батальон  культяпых  идолов,
выстроенный на площади хула-хула. И мой Кори-Кори, который,  надо  полагать,
разбирался в вопросах теологии, - во всяком случае он знал  по  именам  всех
истуканов  в  долине  и  часто  их  мне  называл   -   также   придерживался
преувеличенного мнения о достоинствах и  влиятельности  Моа  Артуа.  Он  дал
однажды мне понять с помощью красноречивых жестов, не оставляющих сомнений в
смысле  его  слов,  что,  если  он  (Моа  Артуа)  только  пожелает,  у  него
(Кори-Кори) на голове легко может вырасти целая кокосовая пальма и  что  ему
(Моа Артуа) ничего не стоит взять в рот весь остров Нукухива и нырнуть с ним
на дно морское.
   Но, говоря с полной серьезностью, я ничего не понял  в  здешней  религии.
Вот и достославного капитана Кука,  кажется,  ничто  так  не  озадачило  при
знакомстве с обитателями тихоокеанских островов, как  их  священные  обряды.
Хотя этот король мореплавателей располагал иногда даже помощью  переводчиков
для своих изысканий, тем не менее он честно признается,  что  совершенно  не
сумел сколько-нибудь ясно разобраться  в  темных  тайнах  их  веры.  Сходные
признания есть и у других выдающихся путешественников:  Картерета,  Байрона,
Коцебу и Ванкувера.
   Так и для меня, хоть, кажется, не проходило дня за то время, что я жил на
острове, чтобы я не был свидетелем той или иной религиозной церемонии, - для
меня это  было  все  равно  что  присутствовать  при  встрече  франкмасонов,
делающих друг другу тайные знаки: видать видел, но ничего не понял.
   В целом я склонен считать, что у жителей  тихоокеанских  архипелагов  нет
твердых и ясных религиозных представлений. Право, я думаю, даже  сам  Колори
развел бы руками, попроси его кто-нибудь составить символ  веры  и  изложить
заповеди вечного спасения. Тайпийцы, насколько можно судить по их действиям,
вообще не  знают  никаких  законов,  ни  божеских,  ни  человеческих,  если,
конечно, не считать трижды таинственного табу. Полноправные граждане  долины
Тайпи не позволяют собой командовать ни вождям, ни  жрецам,  ни  идолам,  ни
злым духам. Что до идолов,  то  эти  бедняги  куда  привычнее  к  щелчкам  и
зуботычинам, чем к молитвам.  Ничего  удивительного,  что  они  имеют  такой
подавленный вид и сидят так противоестественно  прямо  -  боятся,  наверное,
покоситься в сторону и кого-нибудь рассердить. Посидишь тут  как  миленький.
Здешние идолопоклонники - народ такой легкомысленный и непочтительный,  что,
того и гляди, возьмут и повалят, не посмотрят на свирепый оскал, разрубят на
куски да на алтаре же и сожгут, изжарят жертвенные плоды  и  съедят  все  за
милую душу.
   Какое пренебрежительное отношение было у тайпийцев  к  этим  незадачливым
божествам, наглядно показал мне один случай. Однажды я гулял с Кори-Кори  по
Священным рощам и вдруг в одном из дальних уголков увидел странного истукана
футов шести ростом, который некогда стоял навытяжку перед невысокой пай-пай,
увенчанной бамбуковым храмом-развалюшкой,  а  теперь,  видно,  притомился  и
что-то ослаб в коленках - привалился к ней самым  безответственным  образом.
Мне было плохо его видно сквозь листву дерева, которое склоняло свои  пышные
ветви над ветхой кумирней, словно хотело уберечь  ее  от  быстрого  распада.
Подойдя, я его разглядел: это было обыкновенное бревно, смешно обтесанное  в
виде голого человека, поднявшего  и  сцепившего  руки  над  головой,  широко
разинувшего рот и стоящего на толстых бесформенных, в дугу  выгнутых  ногах.
Он тоже разрушался. Нижняя его  половина  поросла  ярко-зеленым  шелковистым
мхом, длинные тонкие травинки свисали из разинутого рта, из-за ушей и  плеч.
Что  называется,  заплесневел  от  старости.  Все  выступающие   части   его
божественного  тела  пообились,  искрошились,   сгнили.   Нос   являл   свое
блистательное отсутствие, и общее впечатление  от  лица  было  такое,  будто
деревянный  бог,  обидевшись  на  равнодушие  тех,  кто   должен   был   ему
поклоняться, некоторое время бился головой о стволы ближних деревьев.
   Я   захотел   еще   поближе   разглядеть   этот    удивительный    объект
идолопоклонства, однако почтительно остановился в двух  или  трех  шагах  из
уважения  к  религиозным  предрассудкам  Кори-Кори.  Каково  же   было   мое
удивление,  когда  мой  телохранитель,  увидев,  что  на  меня  снова  нашел
исследовательский стих, подскочил к истукану и, отвалив от стенки, попытался
поставить его на  ноги!  Но  божественные  ноги  совсем  отказали,  и,  пока
Кори-Кори возился сзади, пробуя вставить палку-подпорку между стеной пай-пай
и лопатками идола,  чудище  покачнулось  и  повалилось  ничком  на  землю  и
обязательно сломало бы себе шею, если бы  Кори-Кори  не  успел,  к  счастью,
подставить ему свою многострадальную  спину.  Как  тут  рассвирепел  честный
малый! Он вскочил, взял палку и принялся колотить бедного бога,  то  и  дело
прерывая  избиение,  чтобы  самым  суровым  образом  отчитать  его  за   это
происшествие. Когда гнев его слегка утих, он грубо ухватил старого  идола  и
стал вертеть передо мною, чтобы я мог осмотреть его со всех сторон.  Честное
слово, я сам никогда не позволил бы себе такого вольного обращения с богом и
был прямо-таки поражен святотатством Кори-Кори.
   Случай этот говорит  сам  за  себя.  Если  уж  простой  туземец  даже  не
духовного звания может  так  пренебрежительно  обращаться  с  престарелым  и
достопочтенным жителем Священных рощ, нетрудно представить себе, как  у  них
там вообще относятся к делам веры. Я  лично  считаю,  что  тайпийцы  в  этом
смысле шагнули далеко назад. Они погрязли в  лени  и  нуждаются  в  духовном
возрождении. Долгие годы изобилия хлебных плодов и кокосовых орехов  сделали
их нерадивыми в соблюдении высшего долга. Гниль разъедает старых  деревянных
идолов,  плоды  на  их  алтарях  источают  не  ароматы,  но  мерзкий   запах
разложения,  крыши  над   кумирнями   прохудились:   татуированные   пастыри
разленились и ни о чем не заботятся, и овцы их разбрелись кто куда.
 
 
 - 25 - 
 
   Многие интересовавшие меня вещи так и остались для меня  непонятными,  но
все же такое знаменательное событие, как трехдневный Праздник тыкв, дало мне
немало новых сведений о жизни тайпийцев.
   Особенное впечатление на меня произвела мощь и красота их обнаженных тел,
в чем они несравненно превосходят  обитателей  ближней  долины  Нукухива,  а
также странное разнообразие у них в оттенках кожи.
   Я не знаю никого, кто мог бы сравниться  с  этими  людьми  стройностью  и
совершенством форм. Во всей толпе на празднике я не видел ни одного  убогого
или урода. Встречались у мужчин шрамы от ран, полученных в  битвах,  иногда,
но очень редко, у кого-то не хватало пальца, или  глаза,  или  всей  руки  -
также боевые  увечья.  Но  если  не  считать  этого,  тела  островитян  были
совершенно лишены пороков, даже пятен на коже, какие  порой  уродуют  самого
красивого  человека.  Но  их  физическое   совершенство   не   исчерпывалось
отсутствием этих болезненных следов и знаков - из них любой, кажется, мог бы
служить моделью скульптору.
   При мысли о том, что островитяне не пользуются одеждой, но  предоставляют
судить о себе во всей своей природной наготе, я  поневоле  сравнивал  их  со
щеголями и модниками, которые прогуливаются по нашим бродвеям. Попробуй лиши
их покрова всех этих хитрых портновских измышлении и оставь в костюме  Адама
- что за жалкое, узкоплечее, жидконогое, тонкошеее  ничтожество  оказывается
этот цивилизованный  человек!  Накладные  икры,  подложенные  плечи,  научно
скроенные панталоны будут тогда бесполезны, и результат объявится самый  что
ни на есть плачевный.
   Всего более в наружности туземцев  поражала  меня  белизна  их  зубов.  В
модных романах зубки героини обычно сравниваются со слоновой  костью;  но  я
смело заявляю, что у тайпийцев зубы были гораздо  красивее  слоновой  кости.
Челюсти седобородых старцев были уснащены куда богаче,  чем  челюсти  многих
юнцов в цивилизованных странах; и у молодых, и у пожилых они были чистоты  и
белизны поистине  ослепительной.  Удивительную  эту  белизну  зубов  следует
приписать строгой овощной диете и размеренному  здоровому  образу  жизни  на
лоне природы.
   Мужчины почти все  без  исключения  высокого  роста,  редкие  из  них  не
достигают шести футов, тогда как представительницы слабого пола  удивительно
миниатюрны. Заслуживает также упоминания ранний возраст, когда  человеческий
организм достигает зрелости под этими  благодатными  тропическими  небесами.
Здесь можно увидеть девочку лет  тринадцати  -  в  прочих  отношениях  почти
ребенка, - кормящую грудью собственного младенца,  а  мальчишки,  которые  в
менее благоприятном для развития климате ходили бы в школу,  здесь  солидные
отцы семейства.
   С первых же дней, как я очутился в долине Тайпи, меня поразило, насколько
ее  обитатели  отличаются  от  жителей  покинутой  мною  Нукухивы.   Мужское
население  там  не  слишком  мне  нравилось,  хотя  женщин,  за  исключением
отдельных  воистину  печальных  случаев,  я  находил  восхитительными.   Мне
пришлось убедиться, что даже краткое общение с европейцами успело оставить у
жителей  Нукухивы  свои  неизгладимые  следы.  Одна  из  отвратительных  язв
человечества начала хозяйничать и здесь, и симптомы ее, как обычно  в  Южных
морях, были  ужасны.  Эта,  равно  как  и  прочие  иноземные  болезни,  была
совершенно неизвестна в закрытой для чужаков долине Тайпи. И право  же,  для
ее жителей лучше навсегда остаться,  как  сейчас,  блаженными  язычниками  и
варварами, чем, подобно злосчастным обитателям Сандвичевых  островов,  стать
христианами лишь по имени, так и не познав главного смысла истинной  религии
и между тем сделавшись жертвами худших зол и пороков цивилизованной жизни.
   Но помимо этих обстоятельств имеется, как я полагаю, существенная разница
между помянутыми двумя народами, если вообще они не принадлежат к  различным
человеческим расам. Те, кто только заходили в залив Нукухива и  не  бывал  в
других частях острова, не могут себе представить, сколь не  похожи  одно  на
другое эти мелкие племена, населяющие один небольшой остров.  Причина  этого
явления - наследственная, веками не прекращающаяся межплеменная вражда.
   Не так легко найти объяснение бесконечному разнообразию оттенков  кожи  у
жителей долины Тайпи. Во время праздника  я  заметил  несколько  девушек,  у
которых кожа была едва ли желтее, чем у белолицых саксонских красавиц; разве
только чуть заметный налет смуглоты составлял разницу. Такая белокожесть,  в
значительной степени природная, отчасти  создана  искусственными  мерами,  а
также постоянной и полной защитой от воздействия  солнечных  лучей.  Большой
любовью как косметическое средство пользуется у жительниц долины  Тайпи  сок
корня пэйпа, произрастающего в изобилии на склонах гор, - им многие  женщины
ежедневно натираются с головы  до  ног.  Регулярное  его  употребление,  как
считается, делает кожу  белой  и  красивой.  Девушки,  прибегающие  к  этому
препарату, строго оберегают себя от солнца -  задача,  впрочем,  не  слишком
сложная, потому что нет, кажется, участка в  населенной  части  долины,  над
которым не колыхался бы тенистый свод ветвей, так что можно идти от  дома  к
дому, не  уклоняясь  с  прямой  дороги,  и  ни  разу  не  увидеть  на  земле
собственной тени.
   Натеревшись соком пэйпа, его  оставляют  на  коже  в  течение  нескольких
часов, а так как он светло-зеленого цвета, то и  сама  дама  приобретает  на
время зеленоватый оттенок. Трудно себе представить зрелище  более  странное,
чем такая полуобнаженная  красавица,  прибегнувшая  к  этому  прославленному
косметическому средству. Ее можно принять за какой-нибудь недоспелый овощ, и
хочется из вечной тени выставить ее на солнце, чтобы дозрела как следует.
   Островитяне вообще любят притирания и  умащивания,  женщины  предпочитают
соки  эйка  или  пэйпа,  а  мужчины  употребляют  кокосовое  масло.  Мехеви,
например, обожал мазаться им с головы до ног.  От  всего  его  тела  исходил
густой кокосовый аромат, а вид подчас бывал такой,  словно  его  только  что
выловили из чана мыловара или окунали, как фитиль при изготовлении свечей, в
расплавленный воск. В этом, очевидно, а также в  частых  купаниях  и  вообще
редкой  чистоплотности  кроется  отчасти  секрет  удивительной,  безупречной
гладкости, какой отличается кожа островитян.
   Преобладающим оттенком  кожи  у  женщин  долины  был  светло-оливковый  -
прелестным образчиком в этом роде могла служить юная Файавэй.  Были  женщины
смуглее, встречались и совершенно золотистые, а были и почти черные.
   В подтверждение  вышеизложенного  я  могу  сослаться  на  открывшего  эти
острова Менданью, который писал, что аборигены здесь необыкновенно красивы и
очень похожи на жителей Южной Европы. Первым из увиденных Менданьей островов
был Ла-Мадалена, находящийся неподалеку от  Нукухивы;  обитатели  этих  двух
островов, как и  всего  архипелага,  имеют  между  собой  большое  сходство.
Фигероа, летописец плавания Менданьи, рассказывает, как  в  то  утро,  когда
была замечена земля, навстречу  испанцам,  приблизившимся  к  берегу,  вышла
целая флотилия из семидесяти челнов, а  многие  островитяне  (женщины,  надо
полагать) прямо  с  берега  пустились  к  кораблям  вплавь.  Он  прибавляет:
"...цветом они были почти белые, телом стройные и сильные и  на  коже  имели
изображения рыб и иные начертания". Дальше старый испанец пишет так:  "Среди
прочих в одном челне подплыли двое юношей, которые  налегали  на  весла,  не
отводя взоров от корабля; лица их были  столь  прекрасны  и  столь  освещены
живостию ума, и всем видом они оба были так хороши, что наш капеллан, как он
сам мне признался, испытал горчайшее в своей  жизни  сожаление  оттого,  что
принужден был покинуть таких благородных сынов человеческих  на  этой  богом
забытой земле".
   Более двухсот лет прошло с тех пор, как были начертаны эти строки,  но  и
теперь, когда я их перечитываю, они звучат для меня свежо и правдиво,  будто
вчера написаны. Островитяне с тех пор  не  изменились;  я  тоже  встречал  в
долине Тайпи юношей, чьи "прекрасные черты лица, освещенные  живостию  ума",
надо видеть своими глазами, чтобы оценить по достоинству. Кук, описывая свое
путешествие, также  называет  жителей