старика, но ни он, ни сын его не сделали попытки
меня удержать. Я скоро добрался до Каракои, который  в  волнении  следил  за
каждым моим шагом. Шлюпка подошла к самой полосе прилива, я в последний  раз
торопливо обнял онемевшую от горя Файавэй и в следующее мгновение был уже  в
шлюпке. Каракои сидел со мною рядом и отдавал гребцам команду навалиться  на
весла.
   Мархейо, Кори-Кори и целая толпа женщин вошли вслед за мною  в  воду,  и,
как единственный доступный мне знак благодарности, я мгновенно решил раздать
им  все  товары,  предназначавшиеся  служить  за   меня   выкупом.   Жестом,
равнозначным дарственной записи, я протянул мушкет Кори-Кори  (при  этом  он
сделал слабую попытку схватить меня за руку); кусок цветастого ситца  бросил
старому Мархейо, указав на  бедняжку  Файавэй,  которая  печально  сидела  в
стороне на прибрежной гальке, и отдал холстяные пороховницы в девичьи  руки,
со всех сторон с готовностью ко мне тянувшиеся.
   Эта раздача не заняла и десяти секунд, гребцы успели разогнать шлюпку,  а
Каракои не переставал  громогласно  оплакивать  такое  разбазаривание  столь
ценного имущества.
   Между тем, хотя многие туземцы видели все, что происходило, потасовка  на
берегу продолжалась, и, только когда шлюпка отошла уже ярдов  на  пятьдесят,
Мау-Мау и еще шесть воинов вошли  в  воду  и  стали  швырять  в  нас  копья.
Некоторые из этих снарядов, свистя, пролетели достаточно близко от цели,  но
никого не ранили, а гребцы продолжали доблестно налегать на весла. Скоро  мы
были уже недосягаемы для копий, но двигались очень  медленно  -  с  моря  на
берег дул сильный бриз, да к тому же еще был прилив. И я видел, что Каракои,
сидящий на руле, с опаской поглядывает на далеко выдающийся в  море  мыс,  в
обход которого лежал наш путь.
   Отставшие тайпийцы некоторое время неподвижно стояли в воде. Потом  вдруг
разъяренный вождь встрепенулся - видно было, что он  принял  какое-то  новое
решение. Громко крича и указывая томогавком на оконечность мыса, он со  всех
ног бросился бежать в ту сторону, а за ним ринулись еще человек тридцать,  и
среди них - несколько жрецов, во всю глотку кричавших: "Ру-ни!  Ру-ни!"  Они
задумали, очевидно, броситься с мыса в море и выплыть нам  наперерез.  Между
тем противный ветер с каждой минутой крепчал, начиналась болтанка, в которой
так  трудно  грести.  Все  же  мы  как  будто  бы  выходили  из  этой  гонки
победителями.  Однако,  когда   до   самой   оконечности   мыса   оставалась
какая-нибудь сотня ярдов, мы увидели, как передовые бегуны один за другим  с
разгону попрыгали в воду. Еще пять  минут,  и  рассвирепевшие  дикари  будут
вокруг нас. Тогда гибель наша неотвратима, ибо в воде они еще  опаснее,  чем
на суше. Началось состязание силы: наши гребцы надсаживались так, что  весла
гнулись,  а  пловцы  резали  расходившуюся  волну  с   поистине   угрожающей
быстротой.
   Мы выгребли за мыс - впереди нас в воде чернели  головы  преследователей.
Наши гребцы достали ножи и зажали их в зубах наготове. Я схватил багор.  Все
понимали, что если они до нас доберутся,  то  применят  к  нам  маневр,  уже
принесший смерть не одной команде гребцов в здешних водах: повиснут у нас на
веслах, навалятся все на один борт, перевернут шлюпку, и мы окажемся всецело
в их власти.
   Я замер. Вдруг совсем близко  от  шлюпки  я  увидел  Мау-Мау.  Тайпийский
богатырь, зажав в зубах свой томогавк, двигался  в  воде  могучими  рывками,
взбивая перед собой пену. Вот он уже настиг нас, сейчас схватится за  весло!
Даже и в этот миг я сознавал весь ужас того,  что  собирался  совершить;  но
жалости и раскаяниям сейчас не было места - я прицелился и,  собрав  в  один
бросок все свои силы, ударил его багром. Острие угодило  ему  в  грудь,  под
самой шеей, и Мау-Мау скрылся под водой. Повторить удар я  не  успел,  но  я
видел, как голова Мау-Мау вновь показалась над водой, и  никогда  не  забыть
мне, какое разъяренное было у него выражение лица.
   Еще один дикарь достиг нашей шлюпки. Он вцепился в борт, но лезвия  наших
ножей так исполосовали ему запястья, что он вынужден был разжать руки,  и  в
следующую минуту мы, уже недосягаемые  для  наших  преследователей,  были  в
безопасности. Страшное волнение, возбуждавшее  мои  силы,  теперь  отпустило
меня, и я без чувств упал на руки Каракои.
   Здесь можно коротко изложить  обстоятельства,  приведшие  к  моему  столь
неожиданному спасению. В Нукухиву  зашел  австралийский  барк,  испытывавший
острый недостаток в матросах; капитан рассчитывал здесь  пополнить  команду,
но ему не удалось раздобыть ни одного человека.  Раздосадованный  англичанин
уже собирался уходить, когда их посетил  Каракои  и  рассказал  о  том,  что
неподалеку в бухте Тайпи в плену у дикарей находится  матрос-американец;  он
вызвался, если его снабдят товарами  для  мены,  сделать  попытку  вызволить
меня. Сам Каракои узнал обо мне от Марну, так что в конце концов я  все-таки
был обязан спасением ему. Предложение Каракои было принято, и  он,  захватив
пятерых жителей Нукухивы, пользовавшихся покровительством  табу,  отплыл  на
баркасе к входу в бухту Тайпи. Здесь судно, убавив паруса, осталось ждать, а
Каракои, посадив на весла свою заговоренную команду, вошел в бухту.
   Что произошло затем, уже было  описано  мною.  Остается  добавить  совсем
немного.  Меня  подняли  на  борт  "Джулии",  где   странный   вид   мой   и
необыкновенные приключения вызвали у всех живейший интерес.  Я  был  окружен
всем мыслимым вниманием и заботой. Но только через три месяца  здоровье  мое
наконец восстановилось.
   Тайна же  исчезновения  моего  друга  и  спутника  Тоби  так  и  осталась
нераскрытой. Я и по сей день не знаю, удалось ли ему бежать из долины Тайпи,
или он пал от руки ее обитателей.
 
 
   ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ТОБИ
   (Приложение к "Тайпи")
 
   После побега из долины Тайпи, описанного в последней главе, автор еще два
года провел  в  Южных  морях.  Вскоре  по  возвращении  на  родину  им  была
опубликована настоящая повесть; при этом автор был далек от мысли,  что  она
даст ему возможность обнаружить местопребывание и само  существование  Тоби,
которого он почитал давно умершим. Тем не менее получилось именно так.
   Рассказ о приключениях Тоби составляет естественное продолжение книги  и,
как таковой, прилагается к настоящему изданию.  Автор  услышал  его  из  уст
самого Тоби не далее как десять дней назад.
   Нью-Йорк, июль 1846 г.
 
   В то утро, когда разнеслась весть, что в бухту вошли лодки,  мой  товарищ
покинул меня, как было выше изложено,  поспешив  к  берегу  в  сопровождении
большого числа туземцев, нагруженных плодами и  свиными  тушами  -  обычными
предметами меновой торговли.
   Пока путь их  вел  через  населенные  части  долины,  к  ним  по  боковым
тропинкам  отовсюду  с  громкими  возгласами  сбегались  все  новые   группы
тайпийцев. Общее возбуждение было так велико, что, как ни не терпелось моему
Тоби поскорее достигнуть берега, он едва поспевал за своими спутниками.  Вся
долина звенела от их голосов, люди бежали торопливой рысцой, и передние то и
дело оглядывались и размахивали  копьями  над  головой,  побуждая  отставших
убыстрить шаги.
   Но вот все высыпали на  поляну  перед  ручьем.  Здесь  островитяне  вдруг
остановились: из рощи на том берегу доносились какие-то странные удары.  Это
одноглазый вождь Мау-Мау, опередив всех, колотил тяжелым  копьем  по  стволу
дуплистого дерева. То был сигнал тревоги; поднялся дружный  вопль:  "Хаппар!
Хаппар!", воины воздевали кверху копья и потрясали ими над головой,  женщины
и дети, громко крича друг на друга, бросились собирать камни в  ложе  ручья.
Когда же из рощи выбежали Мау-Мау и  еще  трое  вождей  и  присоединились  к
остальным, шум сделался и вовсе невообразимым.
   Ну,  подумал  Тоби,  быть  сейчас   доброй   схватке.   Он   хотел   было
позаимствовать копье у одного из молодых людей,  обитавших  с  нами  в  доме
Мархейо, но получил отказ: юный нахал заявил, что, конечно,  ему,  тайпийцу,
это оружие в самую пору, но белому человеку сподручнее и уместнее  сражаться
кулаками.
   Шутку молодого остроумца, видимо, оценили все окружающие,  ибо,  несмотря
на  сумятицу  боевых   кличей   и   воинственных   жестов,   все   сохраняли
необыкновенное веселье, носились вприпрыжку по поляне и хохотали, словно  на
свете не было ничего забавнее, как ожидать, что с минуты на  минуту  в  тебя
дождем полетят из засады хаппарские дротики.
   Мой товарищ озирался озадаченный; в это время от толпы отделились человек
десять и стороной побежали в рощу. Остальные замерли, прислушиваясь,  словно
ожидая исхода какой-то военной операции. Немного  погодя,  однако,  Мау-Мау,
стоявший в передних рядах, дал знак,  и  люди  осторожно  двинулись  вперед,
бесшумно углубляясь в чащу - ни единая ветка не  хрустнула  под  ногой.  Они
уходили все дальше под сень деревьев, каждые несколько шагов  останавливаясь
и чутко прислушиваясь.
   Тоби такая стратегия была никак не по душе: если предстояло сражение,  он
предпочитал, чтобы к делу было  приступлено  безотлагательно.  Однако  всему
свой срок - как раз, когда они, крадучись, подобрались к  самой  чащобе,  со
всех сторон  вдруг  раздались  ужасные  вопли  и  дождь  камней  и  дротиков
обрушился на их головы. Правда, противника нигде не было видно, и,  что  еще
удивительнее, никто из обстреливаемых не  пострадал,  хотя  в  воздухе  было
черно от летящих камней.
   Потом на мгновение все смолкло, и вот тайпийцы с копьями наперевес, издав
дружный пронзительный вопль,  ринулись  в  заросли,  за  которыми  укрывался
противник. Не отставал и Тоби. Разгневанный обстрелом камнями,  -  ведь  они
вполне могли раскроить ему череп! - а также припомнив свои старые  обиды  на
хаппарцев, Тоби среди первых устремился в атаку. Затрещал подлесок, Тоби  на
бегу попытался выхватить копье из рук какого-то молодого воина, и вдруг  все
крики битвы оборвались, и под сводами деревьев воцарилась мертвая тишина.  В
следующее мгновение из-за каждого куста, из-за каждого ствола выскочили  те,
кто раньше отделились от остальных  и  побежали  зачем-то  в  обход,  и  тут
поднялся дружный, веселый, всеобщий хохот.
   Все это была игра. И Тоби, задыхаясь от бега  и  от  воинственного  пыла,
пришел в страшное негодование из-за того, что попал впросак. Выяснилось, что
затеяли ее как раз в его честь, хотя какая именно  цель  преследовалась  при
этом, сказать  трудно.  Моего  товарища  подобная  детская  забава  особенно
возмутила, потому что она отняла так много времени, когда каждая минута была
дорога. Возможно, впрочем, что это входило в расчет его спутников; он пришел
к такому заключению, заметив, что, снова пустившись в путь, они  уже  отнюдь
не так торопились, как раньше.
   Они  не  спеша  шли  своим  путем,  и  Тоби  уже  почти  потерял  надежду
когда-нибудь достигнуть берега, но тут на тропе показались двое  бегущих  им
навстречу людей. Все остановились,  последовало  шумное  совещание,  в  ходе
которого часто упоминалось имя Тоби. Мой друг того пуще насторожился, и  его
желание поскорее узнать, что происходит на берегу, еще больше  возросло.  Но
напрасно порывался он идти дальше - туземцы загородили ему дорогу.
   Кончив совещаться, они снова разделились: часть  со  всех  ног  бросилась
дальше к морю, остальные окружили Тоби, настойчиво  приглашая  его  мои,  то
есть присесть и отдохнуть. В качестве приманки перед ним расставили на земле
захваченные из дому тыквенные сосуды с пищей, открыли их,  разожгли  трубки.
Тоби счел за благо немного сдержать нетерпение, но  скоро  снова  вскочил  и
бегом пустился к берегу. Его быстро догнали, опять окружили плотным кольцом,
но задерживать не стали и все вместе продолжали путь.
   Они выбежали на открытое пространство между береговой  полосой  и  лесом.
Справа возвышалась гора Хаппар, по склону ее  уходила  и  терялась  из  виду
узкая тропа.
   Никаких лодок, однако, в бухте не было. Только  у  самой  воды  собралась
шумная толпа мужчин и женщин, и кто-то в самой ее  гуще  сдержанно  увещевал
их.  При  появлении  моего  товарища  говоривший  пошел  ему  навстречу,   и
оказалось, что это - старый знакомец, пожилой сивогривый матрос, которого мы
с Тоби не раз встречали в Нукухиве, где он, махнув рукой на родину и прежнюю
жизнь, поселился на правах домочадца царя Мованны; звался он просто  Джимми.
Он даже считался царским фаворитом  и  пользовался  при  дворе  значительным
влиянием.  Он  носил  мятую  манильскую  шляпу,  а  на  плечах  нечто  вроде
просторного шлафрока из тапы, надетого в достаточной мере нараспашку,  чтобы
между  свободных  складок  можно  было   видеть   строки   какой-то   песни,
вытатуированные  у  него  на  груди,  а  на  прочих  участках  тела  -  ряды
артистически  сделанных  разнообразных   надрезов,   принадлежащих   местным
художникам. В качестве жезла он держал в руке  удочку  и  не  расставался  с
древней прокуренной трубкой, всегда висевшей у него на шее.
   Этот старый, удалившийся от дел морской бродяга уже несколько лет  жил  в
Нукухиве, знал местный язык, и по этой причине французы  часто  пользовались
услугами его как переводчика. Был  он,  надо  сказать,  неисправимый  старый
сплетник, плавал на своем челноке по заливу от  одного  судна  к  другому  и
щедро  потчевал  экипажи  лакомыми  подробностями  придворной  жизни   вроде
скандальной интрижки его величества с одной хаппарской танцовщицей, а  также
вообще передавал всякие небылицы о Маркизских островах. Помню в особенности,
как он рассказывал нам на "Долли" о двух чудесах природы, якобы имевшихся на
острове, что, как и  следовало  ожидать,  оказалось  чистейшим  вздором.  Он
говорил, будто бы в горах живет один урод - отшельник, пользующийся  громкой
славой за свое благочестие и силу колдовских чар, а живет он вдали от  людей
потому, что  у  него  на  висках  растут  два  толстых  рога.  Святость  его
признается всеми жителями острова, однако люди смертельно  его  боятся,  так
как, по слухам, он еженощно выходит из своей берлоги и под покровом  темноты
ловит и уносит к себе  запоздалых  путников.  Какая-то  любопытная  Варвара,
будучи  в  горах,  якобы  даже  заглянула  одним  глазком  в  его  логово  и
обнаружила, что там  полным-полно  человеческих  костей.  Словом,  это  было
совершенно неслыханное чудовище.
   Другой  столь  же  удивительной  достопримечательностью  был,  по  словам
Джимми,  младший  сын  одного  вождя,  уже  принявший,  несмотря   на   свой
десятилетний   возраст,   священнический   сан.   Соплеменники   усматривали
неоспоримый признак его духовного предназначения в том, что на голове у него
имелся гребень наподобие петушиного. Мало того, этот  чудо-ребенок,  как  ни
странно, очень гордился таким украшением и,  будучи  еще  наделен  настоящим
петушиным голосом, хвастливо кукарекал о нем на всю округу.
   Но вернемся к Тоби.  Узнав  издалека  старого  бродягу,  он,  по-прежнему
сопровождаемый толпой островитян, подбежал к нему и остановился, а его свита
окружила их тесным кольцом. Джимми выразил радость, что видит его,  а  затем
сообщил, что знает о нашем побеге с "Долли" и о нашем  пребывании  в  долине
Тайпи. Мованна даже уговаривал его отправиться к  тайпийцам  и,  погостив  у
тамошних друзей, привести нас в Нукухиву, ибо его величеству очень  хотелось
получить свою долю назначенного  за  нашу  поимку  вознаграждения.  Но,  как
заверил Джимми моего друга, разумеется, он с негодованием отверг это деловое
предложение своего венценосного патрона.
   Тоби был удивлен: мы с ним никак не предполагали,  что  кто-то  из  белых
может быть на короткой ноге с жителями долины Тайпи. Но Джимми объяснил ему,
что он сюда наведывается, хотя и редко, иногда морем, однако  почти  никогда
не углубляется внутрь долины. Одна из тайпийских  духовных  особ  состоит  в
каком-то родстве со старым татуированным жрецом Нукухивы, и через эту  особу
он, Джимми, пользуется защитой  табу.  Его  нередко  подряжают  заходящие  в
Нукухиву корабли выменивать для  них  плоды  у  жителей  Тайпи.  Собственно,
заключил объяснение Джимми, он и сейчас, перевалив через горы Хаппар, явился
сюда именно с такой целью. К полудню следующего дня на берегу будут  сложены
готовые к погрузке груды плодов, за которыми он снова придет сюда на лодках.
   Тут Джимми задал моему другу вопрос: хочет ли он  покинуть  остров.  Если
да, то в заливе Нукухива как раз стоит сейчас судно, испытывающее недостаток
в матросах, там будут ему рады, и можно отправиться на борт прямо сегодня.
   - Нет, - ответил Тоби. - Я не могу уйти без моего  товарища.  Он  остался
там, в глубине долины, потому что туземцы не пустили его на берег.  Поспешим
к нему и захватим его с собой.
   - Но ведь он не дойдет с нами через горы, - возразил Джимми, - даже  если
мы приведем его сюда, на побережье. Пусть лучше он  подождет  до  завтра,  я
доставлю его в Нукухиву на лодке.
   - Нет, нет, это невозможно, - сказал Тоби. - Надо сейчас  же  отправиться
за ним и привести его хотя бы на берег.
   И Тоби, не откладывая, повернул обратно в глубь долины. Но  не  успел  он
сделать и шагу, как с десяток рук легли ему на плечи, на локти, на грудь,  и
он понял, что вернуться за мной ему не позволят. Отбиваться  нечего  было  и
думать, а туземцы не желали ничего слышать о его возвращении в долину Тайпи.
Оскорбленный до глубины души, Тоби стал уговаривать старого  матроса,  чтобы
тот сам отправился за мной. Но Джимми отказался, объяснив,  что  островитяне
сейчас так настроены, что все равно не пропустят его, хотя никакого зла  ему
сделать и не могут.
   Мой товарищ был тогда далек от мысли, что этот Джимми, как  ему  пришлось
заподозрить впоследствии, был бессердечным негодяем и что это по его хитрому
наущению туземцы не  позволили  ему  вернуться  за  мной.  Старый  мошенник,
видимо, отлично знал, что нас обоих  тайпийцы  ни  за  что  не  отпустят,  и
поэтому  стремился  заполучить  одного  Тоби   для   цели,   вскоре   вполне
обнаружившейся. Но тогда Тоби ничего этого не знал.
   Он все еще вырывался из рук  островитян,  когда  Джимми,  подойдя  сзади,
посоветовал ему не раздражать их понапрасну, потому что так  он  мог  только
утяжелить мою и свою участь, ведь, когда они приходят в ярость, от них можно
ожидать чего угодно. В конце концов Джимми усадил Тоби на проломленное днище
перевернутого челнока в тени груды  камней,  служившей  подножием  маленькой
разрушенной кумирни, которая возвышалась  на  четырех  установленных  стоймя
веслах и спереди была затянута сетью.  Здесь  было  место  встречи  рыбачьих
артелей, возвращающихся с уловом, и их приношения белели  разложенные  перед
идолом на черном гладком камне. Сооружение это, по словам Джимми,  находится
под строжайшим табу, и никто не посмеет его тронуть и  даже  приблизиться  к
нему, пока он остается в его тени. Сам  же  старый  матрос  отошел  к  кучке
туземцев и стал о чем-то озабоченно переговариваться  с  Мау-Мау  и  другими
вождями, между тем как остальные обступили сидящего в заповедном месте Тоби,
не сводили с него глаз и без умолку что-то друг другу говорили.
   Потом вопреки уверениям Джимми из толпы вышла одна старуха и села рядом с
моим товарищем на перевернутый челнок.
   - Тайпи мортарки? - спросила она.
   - Мортарки нуи, - ответил Тоби.
   Тогда она спросила его,  правда  ли,  что  он  уходит  в  Нукухиву.  Тоби
утвердительно кивнул. Старуха жалобно  взвыла,  встала,  взглянула  на  него
полными слез глазами и ушла прочь.
   Джимми потом объяснил, что это была супруга престарелого царька маленькой
долины, расположенной в  глубине  острова  и  связанной  тесным  проходом  с
долиной Тайпи Жители обеих долин находились друг с другом в кровном  родстве
и носили общее племенное имя. Пожилая дама прибыла накануне в  сопровождении
трех сыновей с визитом к своему родственнику.
   Как только царственная особа удалилась, снова подошел Джимми  и  сообщи