щен  флаг?  Миссис
Причард утверждает, что нет; и такого же мнения придерживается, как говорят,
контр-адмирал дю Пти-Туар.
 
 
 - 4 - 
 
   Мы всего несколько дней простояли  в  гавани  Нукухивы,  когда  я  принял
решение покинуть корабль. Понятно, у меня были на то причины  многочисленные
и  веские,  ведь  иначе  я  бы  не  предпочел  скорее  вверить   мою   жизнь
дикарям-островитянам, чем пуститься в новое плавание на борту нашей "Долли".
Употребляя точное, сжатое выражение из матросского лексикона, я решился дать
деру. Ну а поскольку смысл, заключенный  в  этих  двух  словах,  обыкновенно
бывает крайне нелестным для того, о ком они  сказаны,  мне  надлежит  здесь,
дабы не пострадала моя репутация, пуститься в некоторые объяснения.
   При поступлении на корабль я, естественно, подписал  судовое  соглашение,
добровольно приняв на себя юридические обязательства выполнять  определенную
службу в течение предполагаемого плавания, и, разумеется, при прочих  равных
условиях, должен был это соглашение выполнить. Но во всяком  договоре,  если
одна сторона не выполняет условий, разве другая тем самым  не  освобождается
от обязательств? Найдется ли человек, который стал бы это отрицать?
   Теперь, установив общий принцип, позвольте мне  применить  его  к  данным
обстоятельствам. Не только  подразумеваемые,  но  и  специально  оговоренные
правила несчетное множество раз нарушались  судном,  на  котором  я  плавал.
Нравы   на   борту   "Долли"   были   тиранические;   больные   подвергались
бесчеловечному  небрежению;  провиант  выдавали  скупыми  крохами,  а  рейсы
недопустимо затягивались. Виновником этих  злоупотреблений  был  капитан,  и
тщетно было ждать от него, что он их исправит или изменит свое деспотическое
и  свирепое  обращение.  На  все  жалобы  и  несогласия  у  него  был   один
незамедлительный ответ -  тычок  вымбовкой,  настолько  убедительный,  чтобы
умолкло всякое недовольство.
   А у кого можно было искать  заступничества?  Закон  и  справедливость  мы
оставили по ту сторону мыса Горн, да  к  тому  же  наш  экипаж,  за  редкими
исключениями, был составлен из разных темных и жалких личностей, разобщенных
между собой и  единодушных  только  в  безвольном  покорстве  неограниченной
капитанской тирании. И было бы  чистым  безумием  со  стороны  всякого,  кто
вдвоем или втроем  решился  бы  без  поддержки  остальных  выступить  против
несправедливости капитана. Они лишь  навлекли  бы  на  себя  сугубую  ярость
"корабельного бога" и подвергли бы товарищей еще большим тяготам.
   Но в конце концов, все это можно было бы перетерпеть в течение  какого-то
срока, питай мы твердую надежду, что по  своевременном  завершении  плавания
нас ждет скорое освобождение от этого рабского ярма. Однако и здесь никакого
просвета для нас не было. Продолжительность тихоокеанских китобойных  рейсов
вошла в пословицу, нередко они длятся года по четыре, а то и по пять. И  как
часто длиннокудрые, нежнолицые  юноши,  которые  под  объединенным  влиянием
капитана Мариетта и тяжелых  времен  садятся  в  Нантакете  на  корабль  для
совершения увеселительной экскурсии по Южным морям,  получив  от  заботливых
мамаш на дорогу дюжину бутылок молока, - как часто  они  возвращаются  домой
почтенными пожилыми мужчинами!
   Одни сборы в такое плавание вполне  могут  запугать  человека.  Поскольку
никакого груза судно с собой не увозит, его трюмы заполняют  продовольствием
для экипажа. Судовладельцы, выступающие, как правило,  в  роли  поставщиков,
снаряжают корабль в  рейс,  загружая  кладовые  грудами  деликатесов.  Куски
говядины и свинины всех мыслимых форм и  размеров,  научно  выкромсанные  из
туш, тщательно укладывают в рассол, залитый в кадушки, и  это  сулит  вам  в
плавании бесконечное разнообразие стола в смысле жесткости кусков и  степени
их просоленности. Высококачественная тухлая вода, разлитая по величественным
шестибареллевым бочкам, откуда она ежедневно выцеживается из расчета по  две
пинты  на  душу,  и  неистощимые   запасы   морских   сухарей,   приведенных
предварительно в состояние окаменелости, чем они  оберегаются  от  порчи,  а
заодно от поедания нормальными людьми, также в изобилии предоставляются  для
наполнения и услаждения матросских желудков.
   Но если не говорить о  качестве  корабельного  провианта,  количества,  в
которых он загружается на китобоец, просто  невероятны.  Бывало,  когда  нам
случалось проникнуть зачем-нибудь в трюм и глазам нашим открывались уходящие
вглубь ряды бочонков, бочек,  бочищ,  содержимое  которых  нам  со  временем
предстояло поглотить, душа моя ныряла в пятки.
   Обыкновенно корабль, которому не попадаются киты, продолжает плавание  до
тех пор, пока из всех его запасов  не  остается  разве  едва  достаточно  на
обратный  путь,  и  тогда  он  тихо  поворачивает   и   пускается   восвояси
подобру-поздорову; однако бывают случаи,  когда  обладающие  железной  волей
капитаны  умудряются  преодолеть  даже  это,  можно  сказать,   естественное
препятствие к продолжению рейса; в  каком-нибудь  чилийском  или  перуанском
порту они обменивают скудные плоды своих  тяжких  трудов  на  новые  припасы
продовольствия и с прежним пылом  и  упорством  опять  выходят  в  плавание.
Напрасно будут судовладельцы слать такому капитану письма, требуя, чтобы  он
безотлагательно плыл домой и возвратил им корабль, пускай  пустой,  да  хоть
целый. Не на такого напали. Он ведь при всем честном  народе  поклялся,  что
наполнит судно до краев спермацетом  и  что  иначе  не  видеть  ему  никогда
американских берегов.
   Мне  рассказывали  об  одном  китобойце,   который   после   многолетнего
отсутствия уже  считался  погибшим  -  последние  полученные  о  нем  весьма
туманные  известия  говорили,  что  он  будто  бы  заходил   на   отдаленный
тихоокеанский островок, из тех, которые от одного издания лоции до другого с
головокружительным  непостоянством  меняют   свое   местонахождение.   Через
какое-то время, однако, прошел новый слух, что "Персевиренс" -  так  звалась
эта китобойная шхуна - объявилась где-то  на  краю  земли;  она  плыла  себе
помаленьку, никуда  не  торопясь,  паруса  все  латаны-перелатаны  и  сплошь
простеганы каболкой, мачты и реи сколочены из обломков бочарными клепками, а
снасти перевиты и перештопаны во всех направлениях.  Команду  ее  составляли
два десятка таких старых  морских  волков,  что  в  пору  бы  в  Гринвичскую
матросскую  богадельню  -  едва  ковыляли  по  палубе.  Все  концы  бегучего
такелажа, кроме разве сигнальных фалов да ниралов на полуюте, были пропущены
через канифас-блоки и заведены на шпиль или лебедку, так что ни одна рея  не
брасопилась и ни один парус не поднимался без содействия этих механизмов.
   Корпус шхуны  насквозь  пророс  раковинами,  совершенно  скрывшими  собой
обшивку. В хвосте за ней следовали три ручные акулы, каждый день  подходя  к
борту попировать отбросами из камбуза, нарочно для  них  выплескиваемыми.  А
чуть позади шла большая  стая  бонитов  и  тунцов  -  также  ее  неразлучных
спутников.
   Такова была, как мне рассказывали, эта удивительная шхуна.  Мысль  о  ней
постоянно преследовала меня; что с ней в конце концов сталось, я так никогда
и не узнал, во всяком случае домой она не возвратилась, и  кто  знает,  быть
может,  и  ныне  курсирует,  дважды  в  сутки  меняя  галсы,  где-нибудь   у
Серно-Кислых островов или в виду пика Маунт-Педераст.
   Теперь,  после  того  как  я  достаточно  распространился   на   тему   о
продолжительности китобойных плаваний, когда я  скажу,  что  наше  плавание,
собственно, еще только начиналось - ведь и полутора лет не  прошло,  как  мы
оставили родные берега, и встречные суда все еще  относились  к  нам  как  к
новеньким и ждали от нас свежих вестей из дому, - читатель, я надеюсь, легко
поймет, сколь малым утешением служило для нас будущее, тем более что у  меня
всегда было предчувствие, что плавание наше окажется неудачным,  и  покамест
действительность  подтверждала  подобные  опасения.  (Здесь   кстати   будет
заметить - и даю  слово  честного  человека,  это  истинная  правда,  -  что
вышеупомянутое судно, которое я покинул три с  лишком  года  тому  назад,  в
настоящее время все еще пребывает в Тихом океане, и я как раз на днях  читал
в газетах сообщение о том, что оно заходило на  Сандвичевы  острова,  откуда
взяло курс к берегам Японии.)
   Но  вернемся  к   нашему   рассказу.   Оказавшись   в   столь   тягостных
обстоятельствах, без всякой надежды на то, что рано или поздно,  останься  я
на судне, наступит облегчение, я решился не медля покинуть "Долли".  Правда,
это был довольно бесславный способ - вот так, украдкой, бежать от  тех,  кто
причинял мне зло и обиды и на кого я даже не вправе был обижаться. Но что же
еще мне оставалось? Ведь иного выхода не было. Приняв решение, я приступил к
сбору сведений об острове и его обитателях, чтобы соответственно разработать
план побега. Ниже я излагаю все, что мне удалось узнать, чтобы понятнее было
последующее повествование.
   Залив Нукухива, в котором мы  тогда  стояли,  представляет  собою  водное
пространство,  по  конфигурации  напоминающее  внутреннюю  сторону   лежащей
подковы. Он имеет примерно девять миль в поперечнике. С моря  в  него  ведет
узкий проход, по обе стороны которого расположены два  маленьких  одинаковых
островка, конусом уходящие футов на пятьсот вверх. От них берега  расходятся
двумя крутыми полукругами.
   Берег на всем протяжении плавно поднимается над водой  зелеными  отлогими
склонами от покатых холмов и небольших возвышенностей  к  высоким  величавым
вершинам,  чьи  синие  контуры  обступают  залив  во  всех  сторон,  замыкая
кругозор. Красоту берегов  увеличивают  глубокие  живописные  долины-ущелья,
выходящие к воде через почти равные промежутки и берущие начало  в  каком-то
общем центре, где их верховья теряются из виду в тени гор. По  каждой  такой
долинке сбегает прозрачный ручей, там  и  сям  ниспадающий  узким  каскадом,
затем, невидимый, продолжающий путь, чтобы в новом месте снова явиться взору
небольшим водопадом, уже пошумнее и пошире, и наконец,  жеманно,  не  спеша,
как бы нехотя, спуститься к морю.
   В этих долинах под сенью кокосовых рощ  разбросаны  в  беспорядке  жилища
островитян - изящные хижины, сплетенные, словно корзинки, из желтого бамбука
и крытые внахлестку длинными сужающимися листьями карликовых пальм.
   Ничто на свете не может сравниться с  мирной  красотой  этих  берегов.  С
палубы нашего корабля,  стоящего  на  якоре  посреди  залива,  они  казались
гигантским  естественным  амфитеатром,  полуразрушенным  и  поросшим  дикими
лозами, а глубокие ущелья, рассекавшие его бока, выглядели  словно  огромные
трещины - следы ударов сокрушительного  времени.  И  часто,  погрузившись  в
созерцание этой красоты, я с мимолетной болью думал о  том,  как  жаль,  что
такие восхитительные картины сокрыты от мира в дальних Южных  морях  и  лишь
изредка ласкают взгляд наших горячих поклонников Природы.
   Кроме этого залива,  берега  острова  изрезаны  и  другими  значительными
углублениями, и к ним спускаются широкие цветущие  долины.  В  каждой  такой
долине живет обособленное туземное племя, и, хотя  племена  эти  говорят  на
родственных диалектах общего языка, имеют одну религию и одни законы, они  с
незапамятных времен, из поколения в поколение ведут друг против друга вечные
войны. Горные кряжи высотою в две или три  тысячи  футов  над  уровнем  моря
служат географическими пределами владений  этих  враждующих  племен,  и  они
никогда их не переходят иначе как в военных или грабительских целях. Рядом с
заливом  Нукухива,  отделенная  от  него  горами,  которые  видны  с   воды,
расположена прелестная  долина  Хаппар,  чьи  жители  находятся  с  жителями
Нукухивы в самых дружеских отношениях. Но по  ту  сторону  к  долине  Хаппар
примыкает роскошная долина, принадлежащая грозному племени тайпи -  заклятым
врагам обоих этих мирных племен.
   Прославленные воины тайпи  внушают  непреодолимый  страх  всем  остальным
островитянам. Само их  имя  ужасно:  слово  "тайпи"  на  маркизском  наречии
означает "любитель  человеческого  мяса".  Интересно,  что  принадлежит  оно
одному только этому племени, между тем как все здешнее население  безнадежно
закоснело в каннибализме. Видимо, это имя дано им  за  особую  свирепость  и
несет в себе осудительный смысл.
   Племя тайпи широко известно по всем островам архипелага. Жители  Нукухивы
не раз жестами и гримасами повествовали нам на корабле об их ужасных деяниях
и показывали рубцы от ран, полученных в столкновениях с  ними.  А  когда  мы
съезжали на берег, они делали попытки нас запугать, указывая на  кого-нибудь
из своих соплеменников и называя  его  "тайпи",  и  выказывали  непритворное
удивление, когда видели, что при таком страшном  известии  мы  почему-то  не
обращаемся в бегство. Забавно было также видеть, с какой решительностью  они
отрицали какие бы то ни было каннибалические наклонности со  своей  стороны,
разоблачая при этом  своих  врагов  тайпийцев  как  закоренелых  и  неуемных
людоедов, но об этой своеобразной черте я еще буду говорить.
   И хотя я твердо знал, что туземцы,  живущие  по  берегам  нашего  залива,
такие же отъявленные каннибалы, как и все прочие обитатели острова,  тем  не
менее я не мог не  испытывать  особенного,  безграничного  отвращения  перед
помянутыми тайпийцами.  Еще  до  того,  как  я  сам  побывал  на  Маркизских
островах, я слышал от людей, туда заходивших, страшные истории, связанные  с
этими дикарями; особенно свежа в моей памяти  была  повесть  о  злоключениях
капитана "Катерины", который всего за несколько месяцев  до  нас  вздумал  с
торговыми целями войти в бухту Тайпи на вооруженной  шлюпке  и  был  схвачен
туземцами, увлечен  в  глубь  долины  и  спасся  от  ужасной  смерти  только
благодаря содействию одной девушки,  указавшей  ему  ночью  путь  берегом  в
Нукухиву.
   Слышал я также об одном английском судне, которое много лет  назад  после
долгого и утомительного плавания решило искать пристанища в заливе Нукухива.
Милях в двух или трех от берега их встретила  большая  туземная  пирога,  до
отказа набитая людьми, и судну было сообщено, что ему укажут путь в  искомую
им тихую гавань. Капитан, незнакомый с побережьем, обрадовался и  согласился
- весла пироги ударили по воде, корабль двинулся  следом.  И  действительно,
вскоре они очутились в живописной бухте, где судно и бросило  якорь  в  тени
высоких берегов. В ту же самую ночь коварные тайпийцы, заманившие их в  свою
страшную  бухту,  сотнями  набились  на  палубу  обреченного  корабля  и  по
условленному знаку перерезали там всех до последнего человека.
   Мне никогда не забыть слов одного нашего матроса на подходе  к  Нукухиве,
когда мы медленно проплывали вход в бухту Тайпи. Мы все  стояли  у  борта  и
любовались изумрудно-зелеными мысами, и вдруг Нед, указывая вытянутой  рукой
на предательский берег, воскликнул: "Там! Вон там долина  Тайпи!  Ох,  какое
отличное угощение устроили бы из нас эти чертовы людоеды, вздумай  мы  здесь
высадиться. Впрочем, говорят,  моряцкое  мясо  им  не  по  вкусу  -  слишком
соленое. Ну что, браток; хочешь, я тебя закину на берег, а?"  И,  содрогаясь
от такого  предложения,  я  никак  не  подозревал,  что  через  каких-нибудь
несколько недель я и впрямь окажусь пленником в этой самой долине.
   Французы, правда, устроили  церемонию  поднятия  своего  государственного
флага  во  всех  основных  поселениях  на  Маркизах  -  впрочем,  всего   на
часок-другой, - но в бухте Тайпи они до сих пор не побывали, очевидно ожидая
встретить там от дикарей яростный  отпор,  чего  им  сейчас  по  возможности
желательно  было  избежать.  Быть  может,  на  эту,   неожиданную   в   них,
сдержанность  французов  натолкнуло  воспоминание  о  воинственном   приеме,
оказанном жителями долины капитану Портеру году примерно в 1814, когда  этот
храбрый и опытный офицер предпринял попытку их поработить только  для  того,
чтобы утолить смертельную ненависть к ним своих  союзников  -  нукухивцев  и
хаппарцев. В тот раз,  как  мне  рассказывали,  значительный  отряд  морской
пехоты и матросов с фрегата "Эссекс", сопровождаемый по меньшей  мере  двумя
тысячами воинов хаппарцев и нукухивцев, высадился на  шлюпках  и  пирогах  в
глубине бухты и, проникнув на некоторое расстояние вверх по долине, встретил
отчаянное  сопротивление  ее  обитателей.  Доблестно,  хотя  и  с   большими
потерями, отстаивали тайпийцы каждую пядь своей земли и после жестокого  боя
вынудили  нападающих  отступить  и  отказаться  от  всяких   завоевательских
намерений.
   Отходя к морю, те решили утешить  себя  в  поражении  тем,  что  подожгли
каждый дом и храм на своем пути, и длинная полоса  курящихся  руин  исказила
прежде ликующий  лик  долины,  познакомив  ее  непросвещенных  обитателей  с
истинным христианским духом этого воинства. Можно ли после этого  удивляться
смертельной вражде жителей долины Тайпи ко всем чужеземцам?
   Вот каким способом те, кого мы именуем  дикарями,  обучаются  вести  себя
сообразно с этим наименованием. Когда жители какого-либо отдаленного острова
впервые видят "большую пирогу" европейцев, идущую к ним по синему лону  вод,
они толпами сбегаются на берег, готовые с распростертыми объятиями встретить
пришельцев. Убийственное объятие! Они  прижимают  к  груди  змею,  чье  жало
отравит им всякую радость, и  природный  порыв  любви  в  их  сердцах  скоро
оборачивается лютой ненавистью.
   Жестокости, учиняемые в Южных морях  над  мирными  обитателями  некоторых
островов, трудно даже себе представить. В цивилизованном мире  о  них  редко
становится известно; ведь эти вещи происходят где-то на краю земли, делаются
они тихонько, в укромных далеких уголках, и некому о  них  свидетельствовать
перед людьми. Но много, много  шныряет  по  Южным  морям  купцов-крохоборов,
которые бесстыдно грабят, похищают и убивают людей, увозя с собою от острова
к острову все более тяжкий груз прегрешений,  достаточный,  наверное,  чтобы
увлечь преступный корпус корабля на самое дно океана.
   А иной раз смутные слухи о таких действиях достигают нас у наших каминов,
и тогда мы бесстрастно осуждаем их  как  неправедные,  политически  вредные,
сверх меры суровые и чреватые опасностью для экипажей других  судов.  То  ли
дело, когда мы читаем красочный рассказ о том, как на Фиджи была  перерезана
команда "Хобомака"! Все наше сочувствие на стороне  жертв,  и  мы  с  ужасом
думаем об этих кровожадных нехристях, которые, в конце концов, только мстили
за причиненное им без всякой их вины зло. Мы слышать  ни  о  чем  не  хотим,
кроме мести, и снаряжаем военные суда, дабы, пересекши  океанские  просторы,
они могли покарать в один присест всех наших обидчиков. И военные суда жгут,
крушат и убивают в соответствии с духом и буквой  данных  им  инструкций  и,
отплыв  обратно,  оставляют  за  собой  полное  разорение,  приглашая   весь
христианский мир умилиться их необыкновенной храбрости и праведному суду.
   Как  часто  слово  "дикари"  употребляется  не  по   назначению!   Старые
мореплаватели и первооткрыватели никогда не встречали на путях своих тех,  к
кому оно по праву может быть отнесено. На вновь открытых землях они находили
варваров и язычников, которых впоследствии ужасными жестокостями доводили до
дикарского  состояния.  Можно  смело  утверждать,  что   во   всех   случаях
совершенных  полинезийцами  зверств  первоначальными  виновниками   когда-то
наверняка были европейцы, и жестокие кровожадные нравы некоторых  островитян
в действительности порождены воздействием их примера.
   Но  вернемся  к  нашему  описанию.  Из-за  враждебных   отношений   между
упомянутыми мною племенами горные области, разделяющие их территории,  никем
не заселены; туземцы живут только в своих долинах, чтобы обезопасить себя от
грабительских  набегов  врагов