о смотрел, как на них налетала  большая  ватага
мальчишек, которые, шумя и перекликаясь, весело срывали и уносили  каждый  в
свою сторону огромные золотые грозди. Видно, не скряга  владелец  этой  рощи
хлебных деревьев или этих роскошных солнечных бананов.
   Из всего, что я рассказал, можно понять, что между нашей собственностью и
недвижимым имуществом в долине Тайпи имеется огромная  разница.  Разумеется,
одни люди здесь богаче, другие беднее. Например,  стропила  в  доме  Мархейо
гнутся под тяжестью многочисленных свертков тапы; его ложе устлано циновками
в семь слоев. И у доброй Тайнор за домом в ее бамбуковом буфете  -  или  как
там  назвать  это  сооружение  -  понаставлено  вдоволь  тыквенных  мисок  и
деревянных блюд. А вот дом напротив,  где  живет  ближайший  сосед  Мархейо,
Руаруга, уже победнее. С потолка свисают только три  сравнительно  небольших
свертка, циновки лежат всего лишь в два слоя, а тыквы и деревянные  блюда  и
числом поменьше, и куда скромнее  раскрашены,  и  резьба  на  них  не  такая
красивая. Но все-таки у Руаруги есть дом - правда,  не  такой  нарядный,  но
такой же вместительный и покойный, как и у Мархейо; и, наверное,  захоти  он
потягаться с соседом, он смог бы сравняться с ним без особого труда. Другого
рода различий в благосостоянии туземцев я не видел.
   Цивилизованный мир не имеет монополии  на  человеческие  добродетели;  он
даже причитающейся ему  долей  этих  добродетелей  не  располагает.  Гораздо
свободнее  и  обильнее  процветают  они  среди  многих  варварских   племен.
Гостеприимство кочевника-араба, отвага североамериканского индейца и  верная
дружба некоторых полинезийских народов не имеют себе равных  у  образованных
жителей европейских государств. И если  правда  и  справедливость  и  лучшие
стороны нашей натуры не могут существовать без  поддержки  законов,  то  как
объяснить уклад жизни тайпийцев? Они так честны и  чисты  во  всем,  что  я,
находившийся во власти сильнейшего против них предубеждения, когда  попал  к
ним в долину, скоро должен был недоуменно воскликнуть: "Неужели это свирепые
дикари,  кровожадные  людоеды,  о  которых  я   наслышался   таких   ужасных
рассказов?" Они куда добрее друг к другу и куда человечнее,  чем  многие  из
тех, кто изучает труды о достоинствах и добродетелях и ежевечерне  повторяет
прекрасную молитву, слетевшую некогда впервые с уст божественного и кроткого
Иисуса. И я готов честно признаться, что после нескольких недель  пребывания
в этой маркизской долине мое мнение о человеческой природе сильно изменилось
к лучшему. Но увы! После этого я поступил  служить  на  военный  корабль,  и
спертая, затаенная злоба пятисот  членов  экипажа  едва  не  опровергла  мои
прежние теории.
   Одна черта в характере тайпийцев особенно восхищала меня:  единодушие,  с
каким они воспринимали все, что происходило. У  них,  по-моему,  никогда  не
бывало разногласий. Все рассуждали и поступали  одинаково.  Если  бы  у  них
организовали  дискуссионный  клуб,   больше   одного   вечера   он   бы   не
просуществовал - не нашлось бы о чем дискутировать; а  вздумай  они  созвать
всенародный сход для обсуждения судеб отечества, это было бы самое  короткое
заседание в мире. Единодушие было у них во всем - всякое дело  делалось  при
всеобщем согласии и дружеском участии. Приведу пример.
   Однажды мы с Кори-Кори, возвращаясь из дома Тай, шли через поляну в роще.
Мой верный провожатый объяснил мне, что на  этой  полянке  вечером  начнется
строительство бамбукового жилища. И действительно, не менее ста человек были
заняты подготовкой к началу работ - сносили на место строительные материалы:
один шел, держа в руках две-три палки, которые пойдут на стены, другой тащил
длинный прут хибискуса с нанизанными на него пальмовыми листьями для кровли.
Не было человека, который  не  принял  бы  участия  в  работе,  и  к  закату
совместными, крайне малыми, почти неощутимыми  усилиями  все  было  сделано.
Строившие хижину островитяне напомнили мне колонию  бобров.  Хотя,  конечно,
они были отнюдь не так серьезны и молчаливы, как эти удивительные  животные,
и трудились далеко не так усердно. Признаться по чести, они работали с явной
ленцой, не утруждая себя, но поднимали такой веселый и дружный шум и  делали
все  сообща,   с   такой   готовностью   подчиняясь   братскому   требованию
взаимопомощи, что, право, приятно было на них смотреть.
   В работе не участвовала ни одна женщина, и вообще, если степень  уважения
к  прекрасному  полу  служит,  как  утверждают  философы,   верным   мерилом
просвещенности, смело могу сказать, что изысканнее общества,  чем  в  долине
Тайпи, не найти на всем белом свете. Не считая  религиозных  запретов  табу,
женщины у тайпийцев пользуются всеми мыслимыми привилегиями. Нигде в мире за
ними так не ухаживают, нигде так высоко не ценят в них  дарительниц  высшего
блаженства; и нигде в мире они так ясно не сознают свою силу.  Не  в  пример
многим грубым племенам, у которых женщина выполняет всю работу, в  то  время
как ее не слишком-то галантный муж и господин погрязает в полной праздности,
в долине Тайпи прекрасный пол освобожден от труда, если можно назвать трудом
деятельность, не выгоняющую даже в этом тропическом климате ни капли пота на
лоб человека. Легкие домашние заботы, а также  изготовление  тапы,  плетение
циновок и полировка кокосовых чаш - вот и все, что выпало на долю тайпийской
женщины. Но даже и эти дела  скорее  напоминали  изящное  рукоделие,  какому
предаются в часы утреннего досуга наши светские дамы. И тем не менее, как ни
легко и успокоительно такое дамское занятие, юные кокетки и ветреницы ему не
часто предавались. По правде говоря, эти упрямые и резвые молодые  негодницы
совершенно не склонны к какой-либо полезной деятельности. Как  и  полагается
избалованным красавицам, они носились по рощам и лесам,  купались  в  речке,
танцевали, кокетничали, дурачились и озорничали - и вообще, проводили дни  в
веселом хороводе беспечного, бездумного счастья.
   За все время, что я пробыл на острове, я не  наблюдал  ни  единой  ссоры,
ничего даже отдаленно  напоминающего  пререкание.  Казалось,  туземцы  живут
одной  большой  семьей,  в  которой  всех   объединяет   глубокая   братская
привязанность. Особой любви к кровным родичам я там не заметил - она как  бы
растворялась в общей любви всех ко всем; там,  где  все  относились  друг  к
другу как братья и сестры, было трудно определить, кто же в самом деле  кому
брат или сестра по крови.
   Пожалуйста, не  думайте,  что  в  этом  описании  что-либо  преувеличено.
Ничуть. И не говорите, что враждебность племени тайпи к иноземцам  и  веками
тянувшиеся войны с соседями по ту сторону гор противоречат нарисованной мною
картине. Право же, нет, эти кажущиеся неувязки легко увязать. От отца к сыну
передаваемые  рассказы  о  злодействах  и  несправедливостях,  равно  как  и
события, совершающиеся у них на  глазах,  научили  этих  людей  смотреть  на
белого человека с ужасом и отвращением. Один только кровавый  набег  Портера
дал им для этого более чем вдоволь  оснований;  и  я  лично  вполне  понимаю
тайпийского воина, который оберегает с копьем в руках все доступы  в  родную
долину и,  стоя  на  морском  берегу  спиной  к  своему  зеленому  дому,  не
подпускает непрошеных заморских гостей.
   О причинах, породивших вражду племени тайпи к соседственным ему племенам,
я не могу говорить столь же определенно. Не стану утверждать, что  агрессоры
- не они, а их враги, не стану и приукрашивать их неблаговидные действия. Но
ведь если злые наши страсти должны иметь выход, гораздо лучше срывать зло на
чужих и посторонних, чем на близких, среди которых мы живем. В  просвещенных
странах гражданские распри, как и домашние  неурядицы,  нередко  сопутствуют
даже кровопролитнейшим из войн. Насколько же  лучше  поступают  островитяне,
которые из этих трех грехов виновны лишь в третьем, наименее отвратительном!
   У читателя в ближайшем будущем появятся серьезные основания  подозревать,
что тайпийцы не свободны от порока каннибализма; и  тогда,  наверное,  будет
высказано недоумение: как я  могу  восхищаться  людьми,  повинными  в  такой
чудовищной мерзости? Но эта единственно порочная  черта  в  их  характере  и
наполовину не так чудовищна, как думают. Ведь в романах пишут,  что  экипажи
кораблей,  терпящих  крушение  у  варварских  берегов,   живьем   пожираются
невежливыми  туземцами,  а  в  обманчиво  приветливых  долинах   злосчастных
путников убивают, тюкнув боевой дубинкой по голове, и тут же подают на  стол
даже без соуса и приправ. По совести сказать, рассказы эти так ужасны и  так
неправдоподобны, что многие  разумные  люди  вообще  отказываются  верить  в
существование каннибалов и ставят книжки, где о них рассказывается, на  одну
полку с "Синей Бородой" и "Джеком -  Победителем  Великанов";  меж  тем  как
другие, принимая на веру самые немыслимые выдумки, всерьез думают, будто  на
свете существуют люди со столь извращенными вкусами, чтобы любому добротному
обеду с ростбифом и плум-пудингом  предпочитать  постный  кусок  человечины.
Истина, всегда избирающая положение  в  центре,  и  на  этот  раз  находится
посредине; ибо каннибализм, хотя и весьма  умеренного  толка,  действительно
существует у некоторых примитивных племен на Тихоокеанских архипелагах, но и
они съедают лишь тела убитых врагов, и, как ни ужасен и ни отвратителен этот
обычай, достойный всяческого осуждения, я все же утверждаю, что отдающие ему
дань во всех прочих отношениях - добрые и хорошие люди.
 
 
 - 28 - 
 
   Ни в чем так наглядно  не  выражалось  доброжелательство  и  товарищество
тайпийцев, как в их грандиозных рыболовных  выездах.  За  то  время,  что  я
прожил в долине, молодые люди четырежды собирались незадолго до полнолуния в
большие артели и выходили на рыбную ловлю. Так как их не было примерно  двое
суток, я заключил, что они выходят из залива в  открытое  море.  Полинезийцы
редко пользуются крючком и леской, главное  орудие  ловли  здесь  -  большие
добротные сети, прочно плетенные из волокон коры каких-то деревьев. Я  видел
их вблизи и даже трогал, когда в Нукухиве на  берегу  несколько  сетей  были
развешаны для просушки. Они похожи на наши неводы и, пожалуй, не уступят  им
прочностью.
   Все  жители  тихоокеанских  островов  любят  рыбу,  но  таких   страстных
любителей рыбы, как тайпийцы, нет больше во всей Полинезии. Поэтому я  очень
удивлялся, что они так редко ловят ее в своих водах,  ибо  артели  рыболовов
собирались только в строго определенные дни, и наступления этих  дней  ждали
нетерпеливо и задолго.
   Пока рыбаки отсутствовали, во всей взбудораженной долине  только  и  было
разговоров, что о "пехи, пехи" (рыба, рыба). К тому времени, когда их  ждали
обратно, в ход пускался голосовой телеграф - в  разных  местах  долины  люди
карабкались на деревья и на высокие камни,  во  все  горло  выражая  радость
предвкушения предстоящего пиршества. Но лишь только поступала весть  о  том,
что рыбаки подходят к берегу, навстречу им устремлялось чуть не все  мужское
население долины. Оставались лишь те,  кто  должны  были.  подготовить  рыбе
надлежащую встречу в доме Тай.  Рыба  поступала  в  Священные  рощи  в  виде
тяжелых лиственных свертков, каждый из которых несли на  шестах,  положенных
на плечи, двое мужчин.
   Я присутствовал однажды при этом в доме Тай.  Зрелище  было  на  редкость
интересное. Когда прибыли свертки, их разложили в тени  каменной  веранды  и
открыли. Рыба там оказалась главным образом  мелкая,  размеров  селедки,  но
зато всех мыслимых цветов и оттенков. Примерно восьмую часть улова  отложили
для дома Тай, остальное разделили на множество  свертков  поменьше,  которые
тут же уносили в разные концы долины. Доставленные в назначенные пункты, они
снова раскрывались, и здесь рыба раздавалась поровну всем обитателям ближних
домов. И пока  этот  беспристрастнейший  из  разделов  не  завершился,  рыба
находилась под строжайшим запретом табу. Таким путем  достигалось,  что  все
жители долины, до последнего малого ребенка, в одно время  садились  за  это
всеми излюбленное угощение.
   Помню, как-то рыбаки возвратились в полночь, но неурочный этот час  никак
не умерил возбуждения островитян. Носильщики рыбы из дома Тай спешили  через
рощи во все концы, перед каждым шел мальчик  с  пылающим  факелом  из  сухих
кокосовых веток, время от времени запаливая  на  ходу  подобранный  с  земли
валежник. Дикий блеск  этих  светильников,  вдруг  с  удивительной  яркостью
выхватывающих из тьмы затаенные уголки долины и быстро бегущих под  зелеными
сводами  деревьев;  возбужденные  гортанные  крики   торопливых   вестников,
возглашающих прибытие драгоценной ноши, и ответные отклики со всех сторон  и
странный вид освещенных обнаженных тел на черном фоне леса, - все  это  живо
запечатлелось в моей памяти и, я думаю, не скоро забудется.
   В тот раз Кори-Кори разбудил меня глубокой ночью и вне себя  от  восторга
сообщил радостную весть: "Пехи пеми!" (рыба прибыла). А я в  это  время  так
сладко и крепко спал, что совершенно не мог понять, почему это  известие  не
могло подождать до утра; я уже готов был рассвирепеть и съездить моему лакею
по уху, но потом  одумался,  мирно  встал  и,  выйдя  из  дому,  остановился
восхищенный невиданной бегучей иллюминацией.
   Когда старик Мархейо  получил  нашу  долю  добычи,  начались  немедленные
приготовления к полночному пиршеству. Появились тыквенные миски  с  пои-пои,
жарились зеленые хлебные  плоды,  и  большие  ломти  огромного,  как  пирог,
эймара, разрезанного бамбуковой щепкой, раскладывались на длинном  банановом
листе.
   Мы ели в сиянии светильников, которые держали в  руках  молодые  девушки.
Светильники эти устроены очень интересно. Делаются они из ореха, в  изобилии
созревающего в долине; он называется здесь армори по  виду  очень  похож  на
обыкновенный конский каштан. Разбив  скорлупу,  содержимое  ореха  извлекают
целиком. Ядра нанизываются на длинное гибкое волокно, добываемое из  зеленых
кокосовых веток. Такой светильник может достигать десяти футов в длину,  его
держат, свернув шнур петлей и запалив  свободный  конец.  Ядро  ореха  горит
голубым неровным пламенем, и содержащегося  в  нем  горючего  масла  хватает
минут на десять. Тогда  загорается  следующее  ядро,  а  обуглившийся  шарик
сбивают в кокосовую скорлупу, нарочно для этой цели  предназначенную.  Такой
примитивный способ освещения требует постоянной заботы, так  как  светильник
держат в руках. Зато тот, кто его держит, может отмерять время по количеству
сгоревших орехов - надо только подсчитать лоскутки тапы, которые  специально
для этого навязывают на шнур у каждого ореха.
   Должен с прискорбием сообщить, что жители долины Тайпи имеют  обыкновение
есть рыбу приблизительно таким же способом, как  мы  редиску,  то  есть  без
особых приготовлений. Они едят ее сырую - с чешуей, костями,  жабрами  и  со
всеми внутренностями. Рыбина берется за хвост, голова опускается  в  рот,  и
вся рыба исчезает в нем с такой быстротой, что кажется,  будто  она  целиком
уплывает вниз по пищеводу.
   Сырая рыба! Забуду ли я, что я почувствовал,  когда  впервые  увидел  мою
красавицу Файавэй жующей сырую рыбу? О небо! Прекрасная  Файавэй,  откуда  у
тебя эта гнусная привычка? Потом, когда возмущение мое улеглось, мне уже  не
казалось это таким отвратительным, а скоро я привык и мог смотреть на едящих
совершенно спокойно. Только не думайте, пожалуйста, что  прелестная  Файавэй
глотала большие вульгарные рыбины - вовсе нет: своей нежной ручкой она брала
за хвостик изящную, золотистую рыбку и съедала ее так  просто,  грациозно  и
невинно, словно тартинку. Но все же, увы! это была  сырая  рыба,  и  я  могу
только сказать, что она ее ела гораздо изысканнее и  элегантнее,  чем  любая
другая девушка в долине.
   В чужой монастырь со своим уставом не  ездят.  Это  правило  я  считал  в
высшей степени разумным и, живя с тайпийцами, старался во всем поступать  по
их  уставам.  Ел,  как  и  они,  пои-пои;  ходил  в  костюме,   отличающемся
необыкновенной простотой; спал вместе со всеми на общем диване из циновок  и
делал еще многое другое в согласии с  их  своеобразными  обычаями,  но  мало
того, я даже ел с ними раза два сырую рыбу, а тут уж  дальше  некуда.  Рыбки
были очень маленькие, с нежным мясом, и есть их оказалось вовсе  не  так  уж
неприятно, как я думал;, после двух-трех попыток я положительно полюбил  это
угощение, только я подвергал  их  небольшой  ножевой  операции,  прежде  чем
отправить в рот.
 
 
 - 29 - 
 
   Я думаю, мне надо просветить читателя относительно  естественной  истории
долины Тайпи.
   Откуда во имя Господа, графа Бюффона и барона  Кювье  взялись  тайпийские
собаки? Вернее, большие безволосые крысы с лоснящимися, пятнистыми,  жирными
боками и крайне несимпатичными физиономиями. Откуда они могли  взяться?  Что
они не естественные порождения местной фауны, в этом я не сомневаюсь. Да они
и сами словно чувствовали себя здесь чужими - смущенно прятались по  дальним
закоулкам, будто испытывали неловкость. Было очевидно, что в долине Тайпи им
не по себе, что они рады бы очутиться за тридевять земель отсюда,  вернуться
в ту никому не известную безобразную страну, которая была их родиной.
   Гнусные псы! Я их терпеть не мог. Кажется, ничего  мне  в  жизни  так  не
хотелось, как лично отправить на тот свет их всех до одного. Я даже  однажды
намекнул  Мехеви,  что  неплохо  было   бы   устроить   в   долине   собачью
варфоломеевскую ночь; но добрый монарх не согласился. Он терпеливо  выслушал
меня, но, когда я кончил, покачал головой и по секрету сообщил мне, что  они
- табу.
   Что до животного, принесшего в свое  время  богатство  бывшему  лорд-мэру
Уиттингтону, то никогда не забуду, как я лежал  однажды  в  полдень  в  доме
Мархейо; вокруг все спали,  и  вдруг,  случайно  подняв  глаза,  я  встретил
светящийся взгляд черного кота-привидения: он  сидел  на  пороге  и,  подняв
голову, смотрел на меня своими вытаращенными  зелеными  глазищами,  страшный
как черт, какие приходили когда-то мучить древних святых! Я принадлежу к тем
несчастным, для которых вид этих созданий всегда и неизменно отвратителен.
   Поэтому, от природы не вынося кошек, я  был  особенно  неприятно  поражен
этим внезапным видением. Опомнившись и сбросив с себя чары  его  взгляда,  я
вскочил - кот немедленно обратился в бегство, и когда я,  осмелев,  выскочил
за ним из дому, его уже нигде не было. То был единственный раз, что я  видел
в долине Тайпи кошку. Как она туда попала, не представляю себе. Может  быть,
удрала  с  какого-нибудь  судна  в  Нукухиве?  Расспрашивать  туземцев  было
бесполезно, поскольку, кроме меня, никто этой кошки не видел, и появление ее
до сих пор остается для меня неразрешенной загадкой.
   Среди немногочисленных живых тварей, действительно встречающихся в долине
Тайпи, больше всего мне нравилась красивая  золотистая  ящерица.  Она  имела
дюймов  пять  от  головы  до  кончика  хвоста  и  отличалась  необыкновенным
изяществом пропорций. Ящерки эти во множестве грелись обычно  на  солнцепеке
на лиственных кровлях или сверкали золотистыми стрелками, резвясь в траве  и
целыми стайками взбегая и спускаясь по  высоким  древесным  стволам.  Но  не
только их редкая красота и веселый нрав вызывали мое восхищение. Дело в том,
что они были совершенно ручные и ничуть не боялись человека.  Часто  бывало,
что я присяду в тени под деревом, а  они  облепят  меня  с  головы  до  ног.
Сбросишь ящерку с локтя - она прыгнет  в  волосы;  а  когда  я  пробовал  ее
напугать, защемив пальцами ей лапку, она оборачивалась за помощью к моей  же
обидевшей ее руке.
   Птицы тоже здесь совсем не пугливы. Если увидишь вблизи на ветке птицу  и
шагнешь к ней, она не вспархивает, а спокойно  ждет,  пока  ты  приблизишься
настолько, что можешь ее потрогать, а тогда нетороплив