не понять, что я должен выдавить их сок прямо в рану. Я так  и
сделал, после чего счел за лучшее не беспокоить Тоби, пока  он  немножко  не
наберется сил. Несколько раз он открывал рот и порывался заговорить,  но  я,
заботясь о нем, принуждал его хранить молчание. Только  часа  через  три  он
настолько оправился, что смог сесть на циновке  и  рассказать  мне  о  своем
приключении.
   "Мы с Мархейо пересекли долину, - рассказывал  Тоби,  -  и  поднялись  на
противоположный склон. За ним, как  объяснил  мой  проводник,  лежит  долина
Хаппар, а если идти по хребту дальше, не спускаясь в долину, то выйдешь  как
раз в Нукухиву. Здесь мой провожатый  остановился  и  дал  мне  понять,  что
дальше не пойдет, разными знаками  выражая  страх,  который  он  испытывает,
очутившись вблизи вражеских пределов. И, показав мне дорогу,  ведущую  через
горы, поспешил обратно вниз по склону.
   Я страшно обрадовался, что нахожусь так близко от  славных  хаппарцев,  и
весело пустился в путь, и скоро  взобрался  на  самую  хребтовину.  Сзади  и
спереди уходили вниз крутые склоны, и мне видны были обе враждующие  долины.
Здесь я посидел немного, закусил кокосовыми орехами и пошел дальше  поверху.
Вдруг я увидел впереди себя на тропе трех туземцев, только что, должно быть,
взобравшихся сюда  из  долины  Хаппар.  Все  трое  были  вооружены  тяжелыми
копьями, один из них показался мне вождем. Они прокричали  что-то,  чего  я,
разумеется, не понял, и поманили меня к себе.
   Я без малейших колебаний пошел к ним и был уже в двух шагах от переднего,
когда вдруг, со злобой указав в сторону Тайпи, он выкрикнул что-то  свирепое
и, замахнувшись копьем, мгновенным ударом поверг  меня  на  землю.  Он-то  и
нанес мне эту рану, и я лишился чувств. Когда же я  очнулся,  они  все  трое
стояли поблизости и вели яростный спор - вне сомнения - обо мне.
   Первым моим побуждением было бежать, спасая жизнь, но, пытаясь встать,  я
упал и скатился  по  травянистому  обрыву.  Это  падение  меня,  как  видно,
встряхнуло, я вскочил на ноги и пустился бегом вниз  по  тропе,  по  которой
только что подымался. Оглядываться мне не было нужды - я по крикам знал, что
враги бросились в погоню. Подстегиваемый их кровожадными воплями, я забыл  и
думать о полученной ране - хотя кровь бежала по лицу и слепила меня, заливая
глаза, - и, как ветер, мчался под гору. Я уже на  треть  сбежал  по  склону,
когда крики моих преследователей смолкли, но вдруг раздался ужасный вой, и в
тот же миг тяжелое копье, пролетев мимо, трепеща,  впилось  в  ствол  дерева
рядом. Жуткий этот звук повторился еще и  еще,  и  второе  и  третье  копья,
рассекая воздух в полуметре от меня,  наискось  вонзились  в  землю.  Дикари
взревели от злобы и досады, но, как видно, спускаться дальше в долину  Тайпи
не решились и  прекратили  погоню.  Я  видел,  как  они  подобрали  копья  и
повернули назад. Я же со всех ног помчался дальше вниз.
   Что могло быть причиной  столь  яростного  нападения  хаппарцев,  ума  не
приложу, - разве только они видели, как я  подымался  вместе  с  Мархейо,  и
одного того, что я пришел из долины Тайпи, было достаточно, чтобы вызвать их
убийственную вражду.
   Пока мне угрожала опасность, я почти не чувствовал раны,  но,  когда  мои
преследователи отстали, она снова начала причинять мне страдание. В  бегстве
я потерял шляпу, и солнце жестоко палило мне голову. Я чувствовал слабость и
дурноту, но я боялся, что упаду там, где некому будет прийти мне на  помощь,
и потому тащился дальше из последних сил, пока не достиг дна  долины.  Здесь
ноги мои подкосились, я упал на землю и больше уже ничего не помнил, пока не
очутился лежащим вот на этих циновках, а надо мной склонялся ты с  калебасом
холодной воды".
   Таков был рассказ Тоби. Уже потом я узнал, что,  к  счастью,  он  потерял
сознание неподалеку оттуда, куда тайпийцы ходят за  дровами.  Его  заметили,
когда он упал, подняли  тревогу,  поспешили  к  нему,  пытались  привести  в
чувство у ручья и, не добившись успеха, поторопились отнести в дом Мархейо.
   Это происшествие представило нам наше положение в довольно мрачном свете.
Оно  напомнило  о  том,  что  мы  со  всех  сторон  окружены   воинственными
недружелюбными племенами и у нас нет надежды  пройти  в  Нукухиву  через  их
земли, не столкнувшись с враждебностью.  Как  видно,  для  побега  оставался
единственный путь - морем.
   А наши друзья тайпийцы воспользовались случившимся с  Тоби  несчастьем  и
призывали нас по  достоинству  оценить  все  преимущества  пребывания  в  их
долине; они сравнивали радушный прием, который оказали нам, с  коварством  и
злобой своих соседей. Равным  образом  распространялись  они  и  на  тему  о
людоедских наклонностях хаппарцев - черте, которая, как они отлично  видели,
не могла не вызвать у нас беспокойства. И в то же время  энергично  отрицали
ее за собой. Не упустили они случая и указать нам на  природные  красоты  их
родной долины и на щедрость, с  какой  родит  она  в  изобилии  всевозможные
роскошные плоды.
   Всех больше витийствовал Кори-Кори. Он так  пламенно  желал  внушить  нам
правильный взгляд на все  эти  вещи,  что  в  самом  деле  сумел  с  помощью
некоторых усвоенных нами слов и выражений заставить нас  понять  кое-что  из
его речей. А чтобы облегчить нам понимание, он вначале выражал свои мысли  с
максимальной краткостью.
   - Хаппар кийкино нуи! - восклицал он. - Нуи, нуи кай-кай канака! А!  Аули
мортарки! (что означает:  "Ужасный  народ  эти  хаппарцы!  Поедают  людей  в
огромных количествах! Ах, какое безобразие!").
   Свои слова он сопровождал пояснительной пантомимой, исполняя  каковую  то
выбегал из  дома  и  с  отвращением  указывал  пальцем  в  ту  сторону,  где
находилась долина Хаппар, то мчался со  всех  ног  обратно,  опасаясь,  быть
может, как бы мы не упустили пока что нить его рассуждений,  и,  возобновляя
представление, прихватывал зубами мякоть моего плеча, чем,  очевидно,  хотел
сказать: вот что сделали бы с тобой люди, которые живут там!
   Убедившись, что мысль его до нас дошла,  он  перешел  к  другой,  смежной
теме:
   - А! Тайпи мортарки! Нуи, нуи миори; нуи, нуи вай; нуи, нуи пои-пои: нуи,
нуи коку, - а! нуи, нуи кай-кай; а! нуи, нуи, нуи! (что в дословном,  как  и
выше, переводе означает: "То ли дело Тайпи! Превосходное место  -  здесь  не
проголодаешься. Это уж точно! Хлебных деревьев - сколько угодно; воды - хоть
залейся; пудинга - ешь не хочу; всего вдоволь! Кучи, груды, горы еды!").
   Эта речь  также  сопровождалась  подстрочными  комментариями  жестов,  не
понять которые было невозможно.
   Однако, переходя к следующим пунктам, Кори-Кори не  хуже  наших  записных
ораторов  стал  отвлекаться  в  сторону,  все  основательнее  углубляться  в
некоторые частные  вопросы,  рассуждая  попутно,  например,  и  о  моральной
стороне дела, и в таком духе продолжал  разглагольствовать  столь  громко  и
непонятно, что у меня потом весь день болела голова.
 
 
 - 14 - 
 
   Через несколько дней Тоби окончательно  оправился  от  последствий  своей
встречи с хаппарскими воинами; растительное лечение доброй  Тайнор  заживило
его рану.  Но  меня  удача  не  жаловала:  я  по-прежнему  мучился  недугом,
происхождение и природа которого оставались загадкой.  И  тогда,  видя  себя
безнадежно отрезанным от цивилизованного мира и окончательно убедившись, что
туземные снадобья  бессильны  мне  помочь,  отлично  понимая  также,  что  в
теперешнем моем состоянии я все равно не смогу  никуда  податься  из  долины
Тайпи, какие бы заманчивые возможности побега ни  открывались,  и,  терзаясь
опасениями, что в любой момент мы можем стать жертвами зловещей  перемены  в
настроении туземцев, я впал в глубочайшее уныние.  Мрачные  мысли  одолевали
меня, и их не могли  разогнать  ни  дружеские  уговоры  моего  товарища,  ни
преданность Кори-Кори, ни даже целительное присутствие прекрасной Файавэй.
   Однажды утром, когда я лежал на циновках, объятый тоской, не  видя  и  не
слыша ничего, что происходило вокруг, Тоби,  который  раньше  куда-то  ушел,
вдруг прибежал ко мне с известием, что,  насколько  он  понял  по  поведению
островитян, в бухту входят какие-то шлюпки и, значит, можно считать, что  мы
спасены.
   Новость подействовала на меня волшебно. Близился час нашего освобождения,
и я поспешил  наружу,  чтобы  удостовериться,  что  действительно  ожидается
событие из ряда вон выходящее. И в самом деле, со всех сторон слышалось одно
слово: "Боти!" Оно прозвучало сперва в отдалении, слабое,  едва  различимое,
затем крик был подхвачен, повторен еще и еще, и с каждым разом он становился
все громче, все отчетливее, пока наконец его не подхватил  тайпиец,  сидящий
на дереве возле нашего  дома.  Он  высоко  вывел:  "Боти!  Боти!"  Сразу  же
отозвались в соседней роще, потом еще дальше, и так  постепенно  крик  замер
вдали, разнеся известие во все уголки долины. Это был голосовой телеграф,  с
помощью которого местные жители могли за несколько минут передавать  краткие
сообщения от береговой линии до самого конца долины, то есть  на  расстояние
по крайней мере девяти миль.  Сейчас  он  был  на  полном  ходу:  все  новые
известия поступали с непостижимой быстротой.
   Поднялся невообразимый переполох. С каждой новой вестью туземцы приходили
во все большее волнение и в лихорадочной спешке готовились  к  встрече.  Кто
обдирал шелуху с кокосовых орехов, кто,  взобравшись  на  дерево,  сбрасывал
вниз хлебные плоды, кто подбирал их и складывал в кучи, а кто меж тем  ловко
и быстро плел из пальмовых листьев корзины для переноски всех этих товаров.
   Одновременно велись и приготовления иного свойства: там видно  было,  как
могучий  воин  до  блеска  начищает  куском  тапы  свое  верное  копье   или
прилаживает складки набедренной повязки; здесь можно было  подсмотреть,  как
юная девушка украшает себя цветами,  словно  рассчитывает  завоевать  чье-то
сердце; и, как бывает всегда и  повсюду,  когда  люди  спешат  и  волнуются,
кто-то старательно и  неутомимо  сновал  туда-сюда,  делая  это  без  всякой
надобности и очень мешая другим.
   Мы еще никогда не видели тайпийцев в таком  возбуждении.  Не  приходилось
сомневаться: подобные события случались редко.
   Я с тоской подумал, что может  пройти  еще  бог  знает  сколько  времени,
прежде чем опять подвернется такая счастливая возможность для спасения, а  я
бессилен воспользоваться ею сейчас.
   Видно было, что островитяне изо всех  сил  торопятся  на  берег  и  очень
боятся опоздать. Нам с Тоби тоже надо было бы поспешить туда, но  оказалось,
что Кори-Кори не только отказывается нести меня, но испытывает непреодолимый
ужас при одной мысли о том, чтобы мы уходили далеко от дома.  Все  остальные
тайпийцы отнеслись к нашему  намерению  столь  же  неодобрительно  и  только
смотрели изумленно и печально, когда я пытался их убеждать. Было ясно,  что,
хотя мой телохранитель делал вид, будто ничем не стесняет  моей  свободы,  в
действительности же поступить так, как я хочу, он мне  не  позволит.  В  тот
раз, да и потом еще  неоднократно  у  меня  создалось  впечатление,  что  он
выполняет относительно меня чей-то приказ, хотя в то же время сам испытывает
ко мне неподдельную симпатию.
   Тоби, который решился во что бы то ни стало отправиться на берег вместе с
туземцами и, чтобы не вызвать  их  противодействия,  ничем  не  выказывал  в
отличие от меня этого своего желания, убедил меня, что я теперь все равно не
поспею к лодкам.
   - Разве ты не видишь? - сказал он. - Туземцы и сами боятся, что опоздают.
Я бы сейчас же бросился туда со всех ног, да боюсь поспешностью  навлечь  на
себя подозрения, и тогда  мы  вынуждены  будем  пропустить  этот  редкостный
случай и никак им не воспользоваться.  Постарайся  казаться  невозмутимым  и
равнодушным, они успокоятся и тогда, я уверен, пустят меня на берег,  решив,
что мне хочется пойти с ними просто из любопытства. Только бы мне  добраться
до этих шлюпок - я сообщу о том, в каком положении ты здесь остался, и тогда
можно будет что-то сделать для нашего спасения.
   Это звучало разумно. Между тем приготовления тайпийцев были завершены,  и
я с интересом наблюдал за тем, как они отнесутся к просьбе Тоби. И  в  самом
деле, услышав, что я остаюсь, они  совершенно  не  стали  противиться  тому,
чтобы мой товарищ  шел  с  ними,  наоборот,  даже  обрадовались.  Вообще  их
отношение к  нам  в  тот  день  весьма  меня  озадачило,  особенно  в  свете
последующих необъяснимых событий.
   Островитяне уже спешили по дороге к морю. Я крепко пожал Тоби руку и  дал
ему надеть мою матросскую шляпу, потому что свою он потерял и ему нечем было
прикрыть раненую голову.  Он  ответил  мне  сердечным  рукопожатием,  обещал
возвратиться, как только шлюпки отойдут от берега, бросился чуть не бегом по
тропинке и через несколько мгновений скрылся за стволами деревьев.
   Я остался  во  власти  своих  не  слишком  веселых  мыслей,  но  поневоле
развлекся необычным и забавным зрелищем: по узкой тропе, толкаясь и напирая,
двигались друг за другом туземцы, нагруженные всевозможным  провиантом.  Вот
один,  отчаявшись  убедить  увесистого  порося  следовать  за  хозяином   на
веревочке, кончил тем, что подхватил строптивое животное  на  руки  и  понес
его, без умолку визжавшего и барахтающегося, прижимая к своей голой груди. А
вон двое, кого на расстоянии  можно  было  принять  за  лазутчиков  Израиля,
возвращающихся к Моисею с виноградной гроздью, идут - один  впереди,  другой
на несколько шагов сзади, а между ними с шеста, лежащего у  них  на  плечах,
свисает огромная связка бананов и раскачивается от их размеренного шага. Или
вон еще один - торопится, обливается потом и толкает  перед  собой  огромную
корзину с кокосами; он так боится опоздать, что не обращает внимания,  когда
орехи выпадают из корзины, видно, ему лишь бы добраться до места,  а  одному
или с кокосами - неважно.
   Но скоро последний замешкавшийся  туземец  скрылся,  торопливо  шагая  по
дороге, и замерли в  отдалении  голоса  идущих  впереди.  Наш  конец  долины
обезлюдел - со мной остались лишь Кори-Кори, его престарелый родитель да еще
несколько дряхлых стариков.
   На закате туземцы начали возвращаться  небольшими  группами,  и  я  жадно
высматривал среди них моего товарища. Но люди проходили мимо нашего дома,  а
Тоби все не было видно. Я успокоил  себя  тем,  что  Тоби,  наверное,  решил
вернуться вместе с кем-нибудь из наших домашних, и стал ждать его  появления
в обществе прекрасной Файавэй. Наконец показалась Тайнор, а за ней  юноши  и
девушки, живущие по большей части в доме Мархейо. Но и  среди  них  не  было
моего  друга,  и  я,  терзаемый  тысячью  страшных  опасений,  поспешил   им
навстречу, чтобы выяснить, где он и что с ним.
   Мои встревоженные расспросы привели туземцев в большое  смущение.  Ответы
их были противоречивы: один говорил, что Тоби сейчас придет;  другой  -  что
знать ничего о Тоби  не  знает;  а  третий,  придя  в  великое  негодование,
объявил, что Тоби сбежал и никогда не вернется. Мне  тогда  показалось,  что
они пытаются скрыть от меня правду о каком-то ужасном несчастье.
   Понимая, что с Тоби случилась беда, я бросился разыскивать юную  Файавэй,
чтобы от нее узнать о происшедшем.
   Эта милая девушка давно уже завоевала мое расположение, и не только своей
удивительной красотой и выражением редкого ума и благородства в чертах лица.
Из всех своих соплеменников она одна,  видимо,  понимала,  что  должны  были
чувствовать  мы  с  моим  товарищем   в   столь   необыкновенных   для   нас
обстоятельствах. В ее  обращении  со  мною  -  особенно  когда  я  лежал  на
циновках, мучаясь от болей, - были нежность и участие, вполне определенные и
совершенно  неотразимые.  Когда  бы  она  ни  входила  в  дом,  взгляд   ее,
устремленный на меня, выражал живейшее сочувствие,  она  вскидывала  руку  в
жесте сострадания, заглядывала мне прямо в глаза своими  огромными  сияющими
глазами и, нежно приговаривая: "Оха! Оха, Томмо!" - грустно  садилась  подле
меня.
   Я верил, что она жалеет меня, терзаемого  недугом  вдали  от  родины,  от
близких, от надежды на исцеление. Иногда мне даже казалось, что  доброта  ее
помогает ей понимать то, чего другие на ее месте никогда бы не могли понять:
что мы оторваны от родного дома, что где-то у нас остались братья и  сестры,
которым, быть может, не суждено уже больше нас увидеть.
   В  таком  дружественном  свете  представлялась  мне  нежная  Файавэй.  И,
совершенно полагаясь на ее искренность и разум, я со всеми  моими  тревогами
обратился к ней, чтобы узнать от нее о моем товарище.
   Вопросы мои ее расстроили. Она обвела  глазами  тех,  кто  стоял  вокруг,
словно искала у них для меня ответов. Но  потом,  уступив  моим  настояниям,
превозмогла себя и объяснила, как могла,  что  Тоби  ушел  со  шлюпками,  но
обещал через три дня вернуться. Первым моим  чувством  было  негодование  на
Тоби, предательски покинувшего меня в беде; но потом, поостыв, я,  наоборот,
стал  упрекать  себя  за  то,  что  приписал  ему  такой  подлый   поступок:
разумеется, он просто воспользовался представившейся возможностью попасть  в
Нукухиву и устроить так, чтобы как-нибудь вывезти меня из долины Тайпи.  Или
уж  по  крайней  мере,  успокаивал  я  себя,  он  привезет  мне  необходимые
лекарства, и, когда я выздоровею, мы без труда сможем сами отсюда уйти.
   Утешившись такими рассуждениями, я лег в тот  вечер  спать  в  настроении
гораздо лучшем, чем все последнее время. Следующий день прошел - имя Тоби ни
разу не было упомянуто. В душе моей зашевелились  кое-какие  подозрения,  но
все-таки, ложась спать, я радовался, что второй день позади  и  завтра  Тоби
снова будет со мною.  Но  наступило  и  прошло  завтра,  а  мой  товарищ  не
появился. "Ну конечно, - говорил я себе, - он считает трое суток! Завтра  он
вернется!" Но кончился еще один томительный день, а Тоби все не было. Однако
я не отчаивался; я считал, что его что-то задержало в Нукухиве, наверное, он
ждет лодки, чтобы выехать сюда, и дня через два самое позднее я  его  увижу.
Но проходил день за днем, ожидания  мои  не  сбывались,  и  наконец  надежда
оставила меня, уступив место полному отчаянию.
   О да, размышлял я, сам-то он спасся, и ему горя  нет,  что  будет  с  его
злосчастным товарищем! Дураком надо быть, чтобы  поверить,  что  кто-нибудь,
вырвавшись отсюда, по собственной воле  возвратится  сюда  на  почти  верную
погибель. Он сбежал и оставил меня одного отбиваться, как смогу, от грозящих
мне бед.
   В таких мыслях о низком предательстве Тоби искал я по временам утешения и
при этом горько раскаивался, что сам все затеял и сам по неразумию навлек на
себя беды, теперешние и предстоящие.
   В другие минуты я  думал,  что,  может  быть,  все-таки  коварные  дикари
разделались с ним, и потому их в такое смущение приводили мои  расспросы,  и
потому так сбивчиво и невразумительно они мне отвечали; или же его захватили
в плен жители другой долины; или же случилось еще более ужасное  -  то,  при
одной мысли о чем моя душа содрогалась.
   Но все гадания были бесполезны - узнать  я  ничего  не  мог;  Тоби  исчез
навсегда. Поведение островитян оставалось загадочным. Они тщательно избегали
всякого упоминания о моем пропавшем товарище, а если мне  все  же  удавалось
принудить  их  к  ответу  на  мои  неустанные  вопросы,  они  теперь  дружно
изображали его чудовищем неблагодарности, который бросил на произвол  судьбы
друга и сбежал от них в эту мерзкую и ужасную Нукухиву.
   Но что бы на самом деле ни произошло с Тоби, ко мне теперь туземцы  стали
относиться еще заботливее и внимательнее, выказывая столь глубокое почтение,
словно я был не человек, а некий посланец небес. Кори-Кори ни на  минуту  не
покидал меня, если только его не отрывала от  меня  необходимость  исполнить
мое же малейшее желание. Дважды в день, по утренней прохладе  и  под  вечер,
честный ма