ом, ее лицо  выражало
воспоминания, и горе, и чувство утраты. Возможно, в  то  мгновение,  когда
они наезжали на зверя, ей он тоже показался похожим на собаку.
   Стоит мне сказать Хантеру об Эмблерах, и Кэти уже на крючок  к  ним  не
попадет. Это было бы нетрудно. Мне приходилось так делать.
   - Стоп! - сказал я, когда на экране появились солонки и  перечницы.  На
черных глиняных собачках были нарисованы красные банты, и языки у них тоже
были красные. - Экспонировать! Один на двадцать четыре.
   На экране загорелись вопросительные знаки, и прибор запищал.  Следовало
догадаться. Проявитель мог выполнять много  различных  команд,  но  приказ
экспонировать  вполне  добротную  пленку  противоречил  всему,  что   было
закреплено в его памяти, а мне некогда  было  постепенно  внушать,  что  я
командую всерьез.
   - Выбросить! - Глиняные  фигурки  на  экране  померкли.  Из  проявителя
выскочила пленка, свернутая роликом и засунутая в защитную оболочку.
   В дверь позвонили. Я включил верхний свет, раскрутил пленку и  поместил
ее прямо под лампу. Я ведь сказал Хантеру, что Аберфана  сбила,  возможно,
машина для отдыха, а он, уходя уже, спросил, словно  это  ему  только  что
пришло в голову: "А что у вас было за первое поручение?" Уйдя от меня,  он
отправился, может быть, проверить, что за уличное зрелище я имел  в  виду,
нашел миссис Эмблер и заставил ее во всем признаться. Но неужели он  успел
обернуться? Наверное, он позвонил Рамирез. Хорошо, что я запер двери.
   Я выключил верхний свет, свернул пленку в ролик, засунул  его  опять  в
проявитель  и  отдал  понятную  для  него  команду:  "Марганцовая   ванна,
концентрированный раствор, один на двадцать четыре. Стопроцентную эмульсию
удалить. Оповещать не надо".
   Экран потускнел. Потребуется не  меньше  четверти  часа,  чтобы  пленка
прошла через отбеливатель, а компьютеры Общества, кто их знает, из чистого
воздуха и нескольких кристаллов серебра могут восстановить снимки, но  уже
без деталей. Я пошел отпирать дверь.
   У порога стояла Кэти.
   Она протянула мне айзенштадт.
   - Вы забыли свой чемоданчик.
   Я взглянул, недоумевая. Я его даже не хватился. Должно быть, оставил на
кухонном столе, когда выскочил  из  дома  Кэти,  сбивая  с  ног  маленьких
девочек и давя дорожных рабочих. Я спешил придумать что-нибудь, чтобы Кэти
не впутали в это дело. А теперь она здесь,  и  Хантер  может  вернуться  в
любую минуту и спросить: "А вы делали снимки, выполняя первое поручение?"
   - Это не чемоданчик, - сказал я.
   - Я хотела объяснить. - Она замешкалась. - Мне  не  следовало  обвинять
вас в том, что вы сказали Обществу, будто я убила шакала. Не  знаю,  зачем
вы приходили сегодня ко мне, но я уверена, что вы не способны на...
   - Вы еще не знаете, на что я способен. - Я приоткрыл дверь  так,  чтобы
айзенштадт пролез в щель. - Спасибо, что привезли его.  Я  попрошу  газету
возместить вам дорожные расходы.
   "Уезжай скорее! Уезжай! Если представители Общества вернутся и застанут
тебя здесь, они станут спрашивать, как  ты  со  мной  познакомилась,  а  я
только что уничтожил пленку, которая позволяла свалить вину на  Эмблеров".
Я взялся за ручку айзенштадта и хотел закрыть дверь.
   Она не отпускала айзенштадт. В сумерках рядом с  решетчатой  дверью  ее
лицо не поддавалось фокусировке. Как у Майши за оконцем.
   - У вас неприятности?
   - Нет. Послушайте, я очень занят.
   - Зачем вы приезжали ко мне? Разве вы убили шакала?
   - Нет, - сказал я, открыл дверь и впустил ее в дом.
   Я подошел к проявителю  и  затребовал  показание  видимости  на  данный
момент. Пока шел только шестой кадр.
   - Уничтожаю доказательства, - пояснил я Кэти. - Сегодня утром я, сам об
этом не зная, сфотографировал машину, которая сбила шакала, и лишь полчаса
назад понял, чья это вина. - Я показал Кэти на диван и жестом пригласил ее
сесть. - Им под восемьдесят. Они ехали по тому шоссе, где им не полагалось
ехать, в устаревшей машине -  фургоне  для  отдыха,  -  волновались  из-за
дорожных фотокамер и из-за автоцистерн. Они никак не могли вовремя увидеть
животное и остановиться. Но Обществу все это, конечно, безразлично. Им  бы
только найти виноватого, все равно кого, хотя погибших это не спасает.
   Она поставила свою полотняную сумку и айзенштадт на стол возле  дивана.
Я продолжал:
   - Когда я вернулся домой, меня ждали здесь представители Общества.  Они
выяснили, что мы с вами были в Колорадо, когда Аберфан умер. Я сказал  им,
что какая-то машина сбила его и умчалась, а вы остановились помочь мне.  У
них были записи ветеринара, в которых стояло ваше имя.
   Я не мог ничего прочитать на ее лице.
   -  Если  они  опять  придут,  подтвердите,  что  вы  подвезли  меня   к
ветеринару.
   Я подошел к проявителю.  Телепленка  была  вся  смыта.  Я  скомандовал:
"Выбросить!" - и проявитель выплюнул ее мне в руки. Я вставил ее в кассету
для повторной намотки.
   - Маккоум! Опять  ты  запропал,  черт  тебя  возьми!  -  Голос  Рамирез
прозвучал так громко, что я вскочил и бросился к  дверям,  но  ее  там  не
было. Телефон прямо разрывался, и над ним вспыхнула надпись: "Маккоум! Это
важно!"
   Рамирез говорила по телефону, используя какой-то усилитель. Я  даже  не
знал, что такие существуют. Я переключил свой аппарат  на  обычный  прием.
Надпись погасла.
   - Я здесь. Слушаю.
   - Не поверишь, что сейчас случилось! - Голос у нее был  разъяренный.  -
Только  что  сюда  ворвались  два  террориста  из  Гуманного  Общества   и
конфисковали материал, который ты прислал мне!
   Я послал ей только пленку телесъемки и кадры из айзенштадта. Там  вроде
бы ничего лишнего не было. Это были снимки,  которые  я  делал  уже  после
того, как Джейк вымыл передний бампер.
   - Какой материал?
   - Оттиски из айзенштадта! - Она все  еще  кричала.  -  Я  на  них  даже
взглянуть не успела, потому что спешила договориться  о  получении  взамен
сведений о губернаторской конференции, на которой ты не был, да  еще  тебя
пыталась разыскать! Я заказала оттиски  на  плотной  бумаге,  а  оригиналы
послала прямо к редактору, чтобы подобрать их и разместить вместе с твоими
телеснимками. Я получила оттиски полчаса назад и только начала  разбирать,
как налетели эти бандиты из Общества  и  прямо  вырвали  их  у  меня.  Без
объяснений, без извинений. Просто вырвали из рук. Словно шайка...
   - Шакалов, - договорил я. - А ты уверена, что они не взяли телеснимки?
   На снимках айзенштадта была только миссис Эмблер и Тако, даже Хантер не
мог бы тут ни к чему придраться.
   - Конечно, уверена. -  Голос  Рамирез  отлетал  от  стен.  -  Это  были
отпечатки снимков из айзенштадта. А телеснимков я даже не видела. Я  сразу
отправила их редактору, я же сказала.
   Я подошел к проявителю и  включил  катушку.  На  первых  десяти  кадрах
ничего не было, снимки получились, когда аппарат лежал на  заднем  сиденье
машины. "Начать с десятого кадра! - отдал я команду. - Позитивы. Раз, два,
три. Пять секунд".
   - Что ты сказал? - переспросила Рамирез.
   - Я спросил, они объяснили, что ищут?
   - Ты что, не понимаешь? Они  меня  словно  не  видели.  Схватили  пачку
фотографий и стали их просматривать за моим столом.
   Вот кадр - юкка у подножия холма. Другой - опять юкка. Мое плечо, когда
я ставил айзенштадт на кухонный столик в фургоне. Моя спина.
   - Уж не знаю, что они искали, но  то,  что  им  было  нужно,  нашли,  -
сказала Рамирез.
   Я посмотрел на Кэти. Она встретила мой  взгляд  спокойно,  без  страха.
Страха в ней не было - ни тогда, когда я  орал,  что  она  убила  одну  из
последних собак, ни тогда, когда спустя пятнадцать лет я вдруг оказался  в
дверях ее дома.
   - Человек в форме показал этот снимок другому, - продолжала Рамирез,  -
и сказал: "Вы ошиблись насчет женщины. Это не она. Посмотрите".
   - А ты этот снимок видела?
   На экране появился натюрморт с  чашками.  Потом  плечо  миссис  Эмблер.
Потом ее спина.
   - Я пыталась разглядеть. Там был какой-то грузовик.
   - Грузовик? Ты уверена? Не "виннебаго"?
   - Грузовик. Что же там происходит, черт побери?
   Я не отвечал. На экране появилась спина Джейка. Открытая дверь душевой.
Еще натюрморт: бачок для грязной воды. Фото  миссис  Эмблер,  вспоминающей
Тако.
   - О какой они женщине говорили? - спросила Рамирез. - Не о той ли,  чье
досье ты заказывал?
   - Нет.
   Пленка кончилась  снимком  миссис  Эмблер.  Проявитель  вернулся  к  ее
началу. Нижняя часть моей машины. Ее открытая дверца. Большой кактус.
   - Они еще что-нибудь сказали?
   - Тот, что в форме, показал что-то на снимке и сказал: "Смотрите. Вот и
номер на боку. Сможете разобрать его?"
   На экране  неясно  вырисовывались  пальмы  и  шоссе.  Цистерна-водовоз,
задевшая шакала.
   Я скомандовал: "Стоп!" Изображение замерло.
   - Что такое? - спросила Рамирез.
   Это был замечательный снимок: задние  колеса  проезжали  по  тому,  что
раньше было задними ногами шакала. Конечно, шакал умер  раньше,  но  снято
было под таким углом, что это нельзя было определить, и не видно было, что
струйка крови у его рта уже засыхает. Номер грузовика-водовоза тоже нельзя
было разглядеть из-за скорости, с которой  он  мчался,  но  номер  был,  и
компьютеры Общества его должны определить. Похоже, этот водовоз влип-таки.
   - А что они сделали с этим снимком?
   - Понесли в кабинет к директору. Я хотела затребовать назад  оригиналы,
но директор уже послала за ними и  за  телеснимками.  Тогда  я  попыталась
связаться с тобой, но не могла пробиться сквозь твою выключку.
   - Они что, до сих пор разговаривают с директором?
   - Только что ушли. Едут к тебе. Начальник поручил  мне  передать  тебе,
что ждет от тебя "полного сотрудничества", а это значит,  надо  отдать  им
негативы и все другие пленки, отснятые сегодня утром. Он сказал, чтобы я в
это дело не вмешивалась. Никакого рассказа  в  газете  не  будет.  С  этой
историей покончено.
   - Давно они ушли?
   - Пять минут назад. Успеешь еще  сделать  для  меня  отпечаток.  Но  не
посылай его по факсу. Я сама зайду за ним.
   - А как насчет того, что "меньше всего на свете я хочу конфликтовать  с
Обществом"?
   - Они доберутся до тебя не раньше  чем  через  двадцать  минут.  Спрячь
отпечаток где-нибудь, чтобы Обществу он не попался.
   - Не могу. - Я как будто  "услышал"  ее  возмущенное  молчание.  -  Мой
проявитель сломался. Только что проглотил всю телепленку. -  Тут  я  опять
нажал кнопку выключения.
   - Хотите посмотреть, кто задавил шакала? - спросил я Кэти и поманил  ее
к проявителю. - Это одна из лучших автоцистерн-водовозов в Финиксе.
   Она подошла к экрану и остановилась перед ним, глядя  на  снимок.  Если
компьютеры Общества действительно хороши, можно бы доказать, что шакал уже
был мертв, но Общество не станет так долго возиться с  пленкой.  Хантер  и
Сегура уничтожили уже,  наверное,  факсовые  экземпляры.  Пожалуй,  стоило
предложить им, когда они придут, опустить катушку в раствор марганцовки  -
просто чтобы сэкономить их время.
   Я взглянул на Кэти:
   - Очень у этого водовоза виноватый вид, правда? Только он не виноват.
   Она ничего не ответила, не шевельнулась.
   - Он бы убил шакала, если бы наехал на него. Он мчался со скоростью  не
менее девяноста миль в час. Но шакал был уже мертв.
   Она взглянула на меня.
   - Общество отправило бы Эмблеров  в  тюрьму.  Конфисковало  бы  машину,
которая была их домом последние пятнадцать лет, из-за несчастного  случая,
в котором не было виноватых. Они даже не  видели,  что  зверь  близко.  Он
выскочил прямо перед колесами у них.
   Кэти подняла руку и  прикоснулась  пальцами  к  изображению  шакала  на
экране.
   - Они уже достаточно настрадались в жизни, - сказал я,  глядя  на  нее.
Совсем стемнело. Света я не  включал,  носик  ее  показался  загорелым.  С
экрана на него падал отсвет красного грузовика.
   - Все эти годы она обвиняла мужа в смерти своей собачки,  а  он  ничего
дурного не сделал. Просто фургон "виннебаго" всего сто  квадратных  футов.
Он величиной примерно с проявитель, а они прожили там пятнадцать  лет.  За
это время дорожные полосы стали уже,  многие  дороги  вообще  закрыли  для
таких машин, как их фургон, а в нем и дышать-то почти  невозможно,  не  то
что жить, да еще она упрекает мужа в том, в чем он не виноват.
   В красноватом свете от экрана Кэти выглядела шестнадцатилетней.
   - Общество ничего не сделает ни с водителем, ни с  цистернами,  которые
доставляют в Финикс ежедневно тысячи галлонов воды. Даже  оно  не  рискнет
спровоцировать бойкот, который могут объявить транспортники. Все  негативы
уничтожат и объявят дело закрытым. Зато и Эмблеров  Общество  преследовать
не будет. И вас тоже.
   Я повернулся к проявителю и скомандовал:  "Ход!"  На  экране  появились
другие кадры. Юкка. Мое плечо. Моя спина. Чашки с ложками.
   - К тому же, - добавил я, -  для  меня  не  внове  переносить  вину  на
других.
   На экране мелькнуло плечо  миссис  Эмблер.  Ее  спина.  Открытая  дверь
душевой.
   - Я вам ничего не рассказывал про Аберфана?
   Кэти не отрывала взгляда от экрана, и теперь ее лицо казалось бледным в
светло-голубом отсвете крошечной душевой из стопроцентной пластмассы.
   - Общество уже считает,  что  виноват  грузовик-водовоз.  Мне  осталось
только убедить газетное начальство. - Я  дотянулся  до  телефона  и  отжал
кнопку выключения. - Рамирез, хотите поохотиться за Обществом?
   На экране спина Джейка, чашки, ложки, бачок.
   - Я-то хотела. - Льда в голосе Рамирез  хватило  бы,  чтобы  заморозить
Соленую реку. - Да твой проявитель сломался, и ты не смог сделать для меня
оттиск.
   На экране миссис Эмблер и Тако.
   Я опять нажал кнопку выключения, не снимая с нее руки,  и  скомандовал:
"Стоп! Печатать".  Экран  потускнел,  и  оттиск  соскользнул  в  подносик.
"Уменьшить  оттиск.  Однопроцентный  марганцовый  раствор.   Показать   на
экране!" Я снял руку с кнопки.
   - Слушай, Рамирез. Что поделывает сейчас Долорес Чивир?
   - Работает над расследованием. А в чем дело?
   Я не ответил. На экране постепенно тускнела фотография миссис Эмблер.
   - Общество имеет-таки доступ к личным досье, - Рамирез отозвалась почти
так же быстро, как Хантер. - Так вот почему ты запросил адрес своей давней
приятельницы? Тебя, видно, совесть мучит.
   Я ломал голову над тем, как бы сбить  Рамирез  со  следа  Кэти,  а  она
сбилась сама, поспешив сделать вывод, - совсем как Общество.  Еще  немного
постараться, и я сумею убедить и Кэти: "Вы знаете, почему я приехал к  вам
сегодня? На самом деле мне нужно было поймать Общество. Надо было  выбрать
человека, о котором Общество не могло ничего узнать из моего досье, о моих
связях с которым никто бы ничего не знал".
   Кэти продолжала смотреть на экран. Казалось, она  наполовину  поверила.
Фотография миссис Эмблер еще больше потускнела. Никаких известных связей.
   Я скомандовал "Стоп!".
   - А что с грузовиком? - спросила Рамирез. - Он какое отношение имеет  к
твоей совести?
   - Никакого. И Бюро водоснабжения  тоже  не  имеет,  а  оно  еще  больше
тиранствует, чем Гуманное  Общество.  Так  что  поступим,  как  велит  наш
директор. Полное сотрудничество. Дело закрыто. Мы их поймаем на  том,  что
залезают в личные досье.
   Она задумалась над моими словами, а может быть, уже отключилась от меня
и стала вызывать Долорес Чивир. Я посмотрел на изображение  миссис  Эмблер
на экране. Оно так побледнело, что казалось  передержанным.  Собачки  Тако
уже не было видно.
   Я посмотрел на Кэти:
   - Представители Общества будут здесь через пятнадцать минут. Я как  раз
успею рассказать вам об Аберфане. Садитесь. - Я показал на диван.
   Она отошла от экрана и села. Я сказал:
   - Это был замечательный пес. Он очень любил снег. Он копался  в  снегу,
подбрасывал его мордой, подпрыгивал и ловил хлопья.
   Рамирез явно отключилась, но опять позвонит,  если  не  найдет  Долорес
Чивир. Я нажал кнопку выключения и подошел к проявителю. На экране все еще
держался образ миссис Эмблер. Промывание в марганцовке не  слишком  стерло
ее черты. Можно было по-прежнему различить морщины и жидкие седые  волосы,
но выражение вины или упрека, утраты и любви пропало. Теперь она  казалась
спокойной, почти счастливой.
   - Хорошие фотографии собак почти никогда не получаются. У них на  морде
нет таких мышц, которые помогают сделать выразительные снимки. А Аберфан к
тому же, завидев фотокамеру, бросался на меня.
   Я выключил проявитель. Теперь,  когда  экран  погас,  в  комнате  стало
совсем темно, и я включил верхний свет.
   - Тогда в Соединенных Штатах оставалось меньше сотни собак,  а  он  уже
переболел раз новым вирусом и чуть  не  умер.  Мне  удавалось  снять  его,
только когда он спал. А мне хотелось иметь фотографию, когда  он  играл  в
снегу.
   Я оперся на узенькую полочку перед экраном. У Кэти был  такой  же  вид,
как тогда у ветеринара.  Она  сидела,  скрестив  руки,  и  ждала  от  меня
каких-то ужасных слов.
   - Мне очень хотелось сделать снимок Аберфана, играющего в снегу, но  он
всегда бросался на камеру. И вот я выпустил его побегать  перед  домом,  а
сам потихоньку вышел через боковую дверь и перебежал через дорогу, надеясь
спрятаться за соснами, которые росли там. Но он увидел меня.
   - И побежал через дорогу, - сказала Кэти. - И я наехала на него.
   Она, опустив глаза, все смотрела на свои руки. Я ждал и страшился того,
что увижу в ее лице, когда она поднимет глаза. Или не увижу.
   - Я долго не могла узнать, куда вы уехали, - заговорила она,  обращаясь
к своим рукам. - Я была уверена, что мне запрещен доступ к  вашему  досье.
Наконец мне попалась в газете одна из сделанных вами фотографий, и тогда я
переселилась в Финикс, но и тут я не решалась позвонить вам, боялась,  что
вы станете упрекать меня.
   Она крутила руками у себя на коленях, как тогда крутила варежки.
   - Муж говорил,  что  это  у  меня  комплекс,  который  давно  следовало
преодолеть, как это сделали другие. Ведь это были всего лишь собаки. - Она
подняла глаза, и я ухватился за проявитель. - Муж говорил, что прощения от
других не получишь, но я не то чтобы хотела получить от  вас  прощение.  Я
просто хотела сказать вам, как мне больно от того, что так случилось.
   Ее лицо не выражало ни упрека,  ни  обвинения,  когда  в  тот  день,  у
ветеринара, я закричал, что она ответственна за исчезновение  целого  вида
животных. Упрека и сейчас на ее лице не было. И я с горечью подумал, может
быть, оно лишено мускулов, которые нужны, чтобы его выразить.
   - Знаете, почему я приезжал сегодня к вам? - Мой голос звучал  сердито.
- Когда я старался поймать Аберфана, моя фотокамера сломалась. Я не  сумел
сделать ни одного  снимка.  -  Тут  я  выхватил  из  подносика  проявителя
фотографию миссис Эмблер и  бросил  ей.  -  Ее  собака  умерла  от  нового
паравируса. Они оставили ее в своем фургоне, а когда вернулись, нашли  уже
мертвой.
   - Бедняжка, - сказала Кэти и посмотрела не на снимок, а на меня.
   - Эта женщина не знала, что ее снимают. Я подумал, что если заговорю  с
вами об  Аберфане,  мне  удастся  получить  вашу  фотографию,  на  которой
отразится ваше воспоминание о нем.
   Теперь я мог видеть это выражение,  которого  так  ждал,  когда  ставил
айзенштадт на кухонный столик в доме Кэти, о  котором  продолжал  мечтать,
хотя теперь айзенштадт был повернут не в ту сторону.  Выражение  ощущения,
что тебя предали, которого не увидишь у  собаки.  Даже  у  Майши.  Даже  у
Аберфана. Каково это - чувствовать себя  виновным  в  исчезновении  целого
вида животных на Земле?
   Я показал на айзенштадт.
   - Это не чемоданчик, а фотокамера. Я хотел снять вас без вашего ведома.
   Она не знала Аберфана. Не знала она и миссис  Эмблер,  но  на  секунду,
прежде чем она расплакалась, в ее лице появилось что-то сходное с  обоими.
Она приложила руку ко рту.
   - Ах, - сказала она, и в голосе ее звучали любовь и утрата. - Если бы у
вас тогда был