звращаюсь, Зоя уже почти  спустилась  по  лестнице  и  светит
фонариком на дверь перед ней.
   - Когда гробницу нашли,  дверь  была  замурована  и  покрыта  оттисками
печатей с картушем Тутанхамона, - говорит она.
   - Скоро стемнеет, - кричу я ей вниз. - Может, нам следует  вернуться  в
отель с Лиссой и Нийлом. - Я смотрю на пустыню, но  они  уже  скрылись  из
вида.
   И Зои нет. Когда я снова посмотрела на нижние ступеньки, то увидела там
только темноту.
   - Зоя! - кричу я и сбегаю по усыпанным песком ступенькам туда к ней.  -
Подождите!
   Дверь гробницы открыта, и я вижу  в  глубине  узкого  коридора  луч  ее
фонарика, скользящий по каменным стенам и потолку.
   - Зоя! - кричу я и бегу за ней. Пол неровный, я спотыкаюсь  и  прижимаю
ладонь к стене, чтобы не упасть. - Вернитесь! У вас книга!
   Луч освещает кусок покрытой  резьбой  стены  далеко  впереди,  а  затем
исчезает, словно она завернула за угол.
   - Подождите меня, - кричу  я  и  останавливаюсь,  потому  что  не  вижу
собственной руки у себя перед лицом.
   Не мелькает ответный свет, не доносится ответный  голос,  и  вообще  ни
единого звука. Я стою неподвижно, одна ладонь все еще упирается в стену, и
вслушиваюсь, не  раздадутся  ли  шаги,  тихий  топоток,  шуршание  чего-то
ползущего, но я не слышу ничего - даже биения собственного сердца.
   - Зоя! - кричу я. - Я  подожду  вас  снаружи.  -  И  поворачиваюсь,  не
отнимая руки от стены, чтобы не  потерять  направления  в  темноте,  чтобы
вернуться тем же путем, каким пришла сюда.
   Коридор кажется длиннее, чем по пути сюда, и я  поигрываю  с  мыслью  о
том, что он  будет  тянуться  в  темноте  вечно  или  что  дверь  окажется
запертой,  замурованной,  с  оттисками  древних  печатей,  но  под  дверью
виднеется светлая полоска, и она открывается, едва я ее толкаю.
   Я на верхней  ступеньке  каменной  лестницы,  ведущей  вниз  в  длинный
широкий зал. По обеим сторонам зал обрамляют каменные колонны, и  я  вижу,
что стены между колоннами покрыты росписью, разными сценами, изображенными
сиеной, желтой краской и ярко-синей.
   Это, наверное,  Передняя,  потому  что  Зоя  говорила,  что  стены  там
расписаны эпизодами путешествия души в смерть, и вон Анубис,  взвешивающий
душу, а за ним павиан пожирает что-то, а напротив того места, где  я  стою
на ступеньках, нарисованная лодка пересекает голубой Нил. Она  сделана  из
золота, и в ней скорчились четыре души, их обведенные черной краской глаза
устремлены на берег впереди. Рядом с ними в прозрачной воде плывет  Себек,
полубог-крокодил.
   Я начинаю спускаться по ступенькам. В дальнем конце  зала  -  дверь,  и
если это Передняя, то дверь должна вести в Погребальную Камеру.
   Зоя сказала, что гробница состоит только из трех  камер,  и  я  сама  в
самолете видела карту - лестница, прямой коридор, затем малопримечательные
камеры, ведущие из одной в другую, - Передняя, и  Погребальная  Камера,  и
Зал Суда, одна за другой.
   Значит, это Передняя, хотя она и больше, чем казалась на карте, а  Зоя,
несомненно, прошла дальше в Погребальную Камеру и стоит сейчас у саркофага
Тутанхамона, читая вслух из путеводителя. Когда я войду, она  поглядит  на
меня и скажет: "Кварцитовый саркофаг покрыт  резными  текстами  из  "Книги
мертвых".
   Я спустилась на половину лестницы, и отсюда мне видно взвешивание души.
Анубис с обычной своей головой шакала стоит по одну сторону желтых  весов,
а по другую их сторону умерший читает папирус со своей исповедью.
   Я спускаюсь еще на две ступеньки, оказываюсь на одной высоте с весами и
тогда сажусь.
   Вряд ли Зоя задержится  -  в  Погребальной  Камере  нет  ничего,  кроме
саркофага, - и даже если она прошла  дальше  в  Зал  Суда,  вернуться  она
должна этим путем. У гробницы есть только один вход. А заблудиться она  не
может, потому что у нее есть фонарик. И книга. Я обхватываю руками  колени
и готовлюсь ждать.
   Я думаю о людях на корабле,  ожидающих  суда.  "Это  оказалось  не  так
страшно,  как  они  думали",  -  сказала  я  Нийлу,  но  теперь,  сидя  на
ступеньках, я вспоминаю, что  епископ,  ласково  улыбаясь  в  своем  белом
костюме,  выносил  им  приговоры  по  их  грехам.  Одна  из  женщин   была
приговорена к одиночеству на всю вечность.
   Умерший  на  стене  выглядит  очень  испуганным,  стоя  у  весов,  и  я
задумываюсь, какой приговор вынесет ему Анубис, какие грехи он совершил.
   Может, он никаких грехов не совершал, так же как священник, и  напрасно
боится, а может, он просто испугался, очутившись в этом месте совсем один.
Была ли смерть тем, чего он ожидал?
   "Смерть повсюду такая же, - сказал Зоин  муж.  -  Неожиданная".  И  все
выходит не так, как ты думала. Поглядите на Мону Лизу. И на Нийла. Люди на
корабле ожидали нечто совсем другое: перламутровые  врата,  и  ангелов,  и
облачка - все модернизированные уточнения. Приготовьтесь к разочарованию.
   И как насчет египтян, которые упаковывали одежду, вино и  сандалии  для
путешествия? Была ли смерть даже на Ниле тем, чего они  ожидали?  Или  это
оказалось совсем другим, чем описывается в путеводителе?  Думали  ли  они,
что все еще живы вопреки доказательствам?
   Умерший стискивает  свой  папирус,  и  я  раздумываю,  нет  ли  за  ним
какого-нибудь страшного греха? Прелюбодеяние? Убийство? Я раздумываю,  как
он умер.
   Людей на корабле убила бомба, как нас. Я пытаюсь вспомнить  миг,  когда
она взорвалась - Зоя читает вслух, а потом внезапный шок яркой  вспышки  и
декомпрессии, путеводитель вырывается из рук Зои, Лисса летит вниз  сквозь
голубой воздух, - но ничего не получается. Может, случилось это вовсе не в
самолете. Может, террористы взорвали нас в  афинском  аэропорту,  пока  мы
сдавали багаж.
   Я поигрываю с мыслью о том, что никакой бомбы  не  было,  что  я  убила
Лиссу, а потом покончила с собой, как в "Смерти на Ниле". Может, я  вынула
из сумочки вовсе не роман в бумажной обложке, а пистолет, который купила в
Афинах, и застрелила Лиссу,  пока  она  смотрела  в  иллюминатор.  А  Нийл
нагнулся к ней заботливо, бережно, и я снова подняла пистолет, а Зоин  муж
попытался вырвать его из моей руки, и пуля угодила  в  бак  с  горючим  на
крыле.
   Я все еще пугаю себя. Убей я Лиссу, так помнила бы об этом,  и  даже  в
Афинах,  хорошо  известных  плохим  обеспечением  безопасности,  меня   не
пропустили бы на борт самолета с пистолетом. И  вряд  ли  можно  совершить
какое-нибудь страшное преступление, а потом совершенно  про  него  забыть,
ведь верно?
   Люди на корабле не помнили, как умерли, даже когда кто-то  им  об  этом
сказал, но произошло так, потому что корабль был очень похож на  настоящий
- поручни, и вода, и палуба. И еще из-за бомбы. Люди  никогда  не  помнят,
что стали жертвой взрыва. То ли сотрясение, то ли еще что-то  вышибает  из
вас память. Но конечно же, я помнила бы, если бы убила кого-то.  Или  была
бы убита.
   Я сижу на ступеньках очень долго и жду, чтобы в двери вспыхнул  фонарик
Зои. Снаружи уже темно - время начала  шоу  "Son  et  Lumiegravere"  возле
пирамид.
   И здесь тоже  словно  стало  темнее.  Мне  приходится  щуриться,  чтобы
разглядеть Анубиса, и желтые весы, и умершего, ожидающего  суда.  Папирус,
который он держит, исписан колонками иероглифов, разделенными бордюрами, и
я надеюсь, что это магические заклинания, чтобы его защитить, а не  список
всех совершенных им грехов.
   Я не убивала другого... кажется. Я не совершала прелюбодеяния. Но  есть
и другие грехи.
   Скоро станет совсем темно, а у меня нет фонарика. Я встаю.
   - Зоя! - зову я, спускаюсь по ступенькам, прохожу между  колоннами.  На
них вырезаны всякие животные - кобры, и павианы, и крокодилы.
   - Уже темнеет, - кричу я,  и  мой  голос  отдается  глухим  эхом  между
колоннами. - Они начнут беспокоиться, что с нами случилось.
   На последней паре колонн вырезана птица. Ее крылья из песчаника  широко
развернуты. Птица богов. Или самолет.
   - Зоя? - говорю я и, нагнувшись, прохожу  сквозь  низкую  дверь.  -  Вы
здесь?



   8. Особые события

   В Погребальной Камере Зои нет. Она гораздо меньше  Передней,  и  ни  на
грубых стенах, ни над дверью, ведущей в Зал  Суда,  нет  росписи.  Потолок
немногим выше притолоки, и я должна сгибаться, чтобы не цепляться макушкой
за потолок.
   Здесь еще темнее, чем в Передней, но и в полутьме мне  видно,  что  Зои
здесь нет. Как и саркофага Тутанхамона с вырезанными на  нем  текстами  из
"Книги мертвых". В помещении нет ничего, кроме кучи  чемоданов  в  углу  у
двери в Зал Суда.
   Это наш багаж. Я узнаю свой потрепанный баул и дорожные сумки  японских
туристов. Перед кучей темно-синие сумки  стюардесс,  привязанные  к  своим
тележкам, точно жертвы.
   На моем бауле лежит книга, и я думаю: "Это путеводитель!" - хотя  знаю,
что Зоя никогда бы с ним не рассталась, и торопливо ее хватаю.
   Это не "Египет без забот". Это моя "Смерть на  Ниле".  Лежит  открытая,
лицом вниз, как ее оставила Лисса на пароходике, но я все равно ее беру  и
перелистываю последние страницы, ищу место, где Эркюль Пуаро объясняет все
непонятные происшествия, где он раскрывает тайну.
   И не могу найти. Я снова перелистываю книгу, теперь назад, ищу карту. В
книгах Агаты Кристи всегда есть карта, показывающая,  у  кого  была  какая
каюта на пароходе, показывающая лестницы  и  двери,  и  малопримечательные
камеры, ведущие из одной в другую, но я не нахожу и ее.  Страницы  покрыты
длинными неудобочитаемыми столбцами иероглифов.
   Я закрываю книгу.
   - Ждать Зою нет  смысла,  -  говорю  я,  глядя  мимо  багажа  на  дверь
следующей камеры. Дверь еще ниже, чем та, через которую я вошла, и за  ней
темно. - Очевидно, она ушла в Зал Суда.
   Я подхожу к двери, прижимая книгу к  груди.  Каменные  ступеньки  ведут
вниз. В смутном  свете  Погребальной  Камеры  я  вижу  верхнюю  ступеньку.
Высокую и очень узкую.
   Я коротко поигрываю с мыслью о том, что это окажется  не  так  страшно,
что вот я в ужасе, как священник, а это окажется вовсе не Суд,  но  кто-то
мне знакомый -  улыбающийся  епископ  в  белом  костюме,  и,  может  быть,
милосердие все-таки не модернизированное уточнение.
   - Я не убивала другого, - говорю я, и мой голос не отдается эхом.  -  Я
не совершала прелюбодеяния.
   Я берусь рукой за косяк,  чтобы  не  свалиться  с  лестницы.  Другой  я
прижимаю к груди книгу.
   - Отыдите, злые, - говорю. - Удалитесь. Заклинаю вас именем  Осириса  и
Пуаро. Мои заклинания защищают меня. Я знаю путь.
   И начинаю мой спуск.



    Конни Уиллис.
    Даже у королевы

   -----------------------------------------------------------------------
   Connie Willis. Even the Queen. Пер. - М.Гитт.
   Авт.сб. "Неразведанная территория". М., "АСТ", 1997.
   Spellcheck by HarryFan
   -----------------------------------------------------------------------



   Телефон зазвонил как раз в ту минуту, когда  я  наблюдала  за  тщетными
попытками защиты закрыть дело.
   - Универсальный звонок, -  доложил  мой  заместитель  Байш,  подходя  к
аппарату. - Это, наверное, подзащитный.  Из  тюрьмы  запрещено  звонить  с
опознавательным кодом.
   - Да нет, - сказала я. - Это моя мать.
   - О-о! - Байш снял трубку. - А почему она не пользуется своим кодом?
   - Знает, что я не хочу с ней разговаривать.  Похоже,  она  проведала  о
том, что натворила Пердита.
   - Твоя дочка? - спросил он, прижав трубку к груди. - Эта та, у  которой
малышка?
   - Нет, та у Виолы. Пердита - моя младшенькая. Бестолковая.
   - И что же она натворила?
   - Вступила в кружок циклисток.
   Байшу, похоже, это ни  о  чем  не  говорило,  но  у  меня  было  не  то
настроение, чтобы просвещать его. А также беседовать с мамулей.
   - Я знаю совершенно точно, что скажет мамочка. Она спросит, почему я ей
не сообщила о  поступке  Пердиты,  потом  захочет  узнать,  какие  меры  я
собираюсь принять, а я отвечу, что не могу сделать больше  того,  что  уже
сделала.
   Байш был сбит с толку.
   - Хочешь, я скажу ей, что ты в суде?
   - Нет. Рано или поздно с ней все равно придется разговаривать.  -  И  я
взяла трубку.
   - Привет, мама, - сказала я.
   - Трейси, - трагическим голосом  произнесла  мамуля,  -  Пердита  стала
циклисткой.
   - Знаю.
   - Почему ты мне не сказала?!
   - Я решила, что Пердита должна сама рассказать тебе об этом.
   - Пердита! - Она фыркнула. - Она бы нипочем мне не сказала. Она  знает,
что я бы ей ответила. Полагаю, ты уже сообщила об этом Карен.
   - Карен здесь нет. Она в Ираке.
   Нет худа без добра. Спасибо Ираку, который из шкуры вон  лезет,  силясь
доказать,  что  он  -  ответственный  член  мирового  сообщества,  а   его
пристрастие к  самоуничтожению  осталось  в  прошлом.  Благодаря  ему  моя
свекровь находилась в единственном на всей планете месте,  где  телефонная
связь  настолько  плоха,  что  я  могла  сказать  матери,  будто  пыталась
дозвониться, но не сумела, и ей пришлось бы мне поверить.
   Освобождение избавило  нас  от  всевозможных  бедствий  вроде  иракских
Саддамов, но свекрови, увы, в их число не попали. Я была почти  благодарна
Пердите за то, что она так удачно выбрала время, - конечно,  в  те  редкие
минуты, когда мне не хотелось хорошенько ее отшлепать.
   - А что Карен делает в Ираке? - поинтересовалась мамуля.
   - Ведет переговоры с палестинцами.
   - А тем временем ее внучка ломает себе жизнь, - гнула свое мамуля. -  А
Виоле ты сказала?
   - Повторяю, мама. Я подумала, что Пердита должна всем  вам  сообщить  о
своем решении сама.
   - Ну так знай, что этого не  случилось.  Сегодня  утром  одна  из  моих
пациенток, Кэрол Чен, позвонила мне и говорит: дескать, ей известно, что я
от нее скрываю. А я даже понятия не имела, о чем это она.
   - А как об этом пронюхала Кэрол Чен?
   - От своей дочки, которая чуть было не заделалась циклисткой в  прошлом
году. Вот ее семья сумела  отговорить  девчонку,  -  произнесла  мамуля  с
упреком.  -  Кэрол  была  убеждена,  что  какая-то  медицинская   компания
обнаружила некий ужасный побочный эффект амменерола и скрывает это. И  все
же я не понимаю, как ты могла держать меня в неведения, Трейси!
   Я в этот миг думала, что не понимаю, почему не попросила Байша сказать,
что я в суде.
   - Повторяю, мама. Мне показалось, что Пердита сама должна ввести тебя в
курс дела. В конце концов это ведь ее собственное решение.
   - Ох, _Трейси_! - воскликнула мамуля. - Неужели ты и в самом  деле  так
считаешь?
   Давным-давно,  когда  подул  первый  вольный  ветерок  Освобождения,  я
лелеяла надежду, что теперь-то все изменится, придет конец  неравенству  и
засилью матриархата и мир избавится от тех лишенных  чувства  юмора  особ,
которые заливаются краской, слыша слово "сучка".
   Конечно, ничего этого не произошло.  Мужчины  по-прежнему  зарабатывают
больше, слова-паразиты благоденствуют в цветнике родной речи, а  моя  мать
по-прежнему  произносит  "Ох,  _Трейси_!"  таким  тоном,  что  я   начинаю
чувствовать себя сопливой девчонкой.
   - "Ее решение"!  -  передразнила  мамуля.  -  Ты  хочешь  сказать,  что
собираешься безучастно взирать, как твоя  дочь  совершает  главную  ошибку
всей своей жизни?
   - А что я могу сделать? Пердите двадцать два года, и ей не  откажешь  в
здравом смысле.
   - Будь у нее хоть капля здравого  смысла,  она  бы  так  не  поступила.
Неужели ты не пыталась ее отговорить?
   - Конечно, пыталась.
   - Ну и?
   - И я не преуспела. Она твердо решила стать циклисткой.
   -  Нет,  мы  должны  что-то  сделать!  Наложить  судебный  запрет,  или
подрядить депрограмматора, или устроить циклисткам промывание мозгов. Ведь
ты судья, и ты можешь откопать какой-нибудь закон...
   - Законом провозглашена  независимость  личности.  А  поскольку  именно
закон сделал возможным Освобождение, его вряд ли удастся  обратить  против
Пердиты.  Ее  выбор  отвечает  всем  критериям   Определения   Независимой
Личности: это личное решение,  принятое  независимым  взрослым  человеком,
которое не задевает никого...
   - А как насчет моей практики? Кэрол Чен утверждает, что шунты  вызывают
рак.
   - Медицинская наука вообще склонна считать  любую  болезнь  результатом
каких-то внешних воздействий. Вроде пассивного курения. Здесь  этот  номер
не пройдет. Мама, нравится нам  или  нет,  у  Пердиты  есть  полное  право
поступить по-своему, а у нас нет никаких оснований вмешиваться.  Свободное
общество возможно лишь тогда, когда мы уважаем чужое мнение и не лезем  не
в свое дело. Мы должны признать право Пердиты на собственное решение.
   Все это было правдой. Жаль только, что я  не  смогла  сказать  все  это
Пердите, когда она мне позвонила. Я только брякнула в точности  мамочкиным
тоном: "Ох, _Пердита_!"
   - Во всем виновата ты, - заявила мать. - Я ведь  _говорила_  тебе,  что
нельзя позволять ей делать на шунте эту татуировку. И не  рассказывай  мне
сказки о свободном обществе. Что в нем хорошего, если оно  позволяет  моей
внучке разрушать свою жизнь? - И она бросила трубку.
   Я вернула телефон Байшу.
   - Мне страшно понравилось, когда ты толковала об уважении  права  своей
дочери на самостоятельное решение, - заметил мой помощник, подавая мантию.
- И насчет того, чтобы не вмешиваться в ее личные дела.
   -  Я  хочу,  чтобы  ты  нашел  мне  прецеденты  депрограммирования,   -
отозвалась я, всовывая руки в рукава.  -  И  посмотри,  не  обвинялись  ли
циклистки в каких-нибудь нарушениях свободы выбора  -  промывании  мозгов,
запугивании, принуждении...
   Раздался звонок, и вновь универсальный.
   - Алло, кто говорит? - на всякий случай спросил  Байш.  Неожиданно  его
голос смягчился. - Минутку. - И он зажал ладонью трубку. - Это  твоя  дочь
Виола.
   Я взяла трубку:
   - Привет, Виола.
   - Я только что говорила с бабушкой, - доложила моя дочурка. - Ты просто
не  поверишь,  что  на  сей  раз  выкинула  Пердита.  Она  примазалась   к
циклисткам.
   - Знаю.
   - Ты _знаешь_? И ты мне  ничего  не  сказала?  Просто  не  верится.  Ты
никогда мне ничего не говоришь.
   - Я решила, что Пердита должна сама поставить  тебя  в  известность,  -
устало сказала я.
   - Ты что, смеешься? Да она тоже все от меня скрывает. В тот раз,  когда
ей взбрело на ум имплантировать себе эти ужасные  брови,  она  молчала  об
этом три недели. А когда сделала лазерную  татуировку,  вообще  ничего  не
сказала. Мне сообщила об этом _Твидж_! Ты должна  была  позвонить  мне.  А
бабушке Карен ты сказала?
   - Она в Багдаде, - мстительно произнесла я.
   - Знаю. Я ей звонила.
   - Ох, Виола, ну как ты могла!
   - В отличие от тебя, мамочка, я  считаю,  что  должна  говорить  членам
нашей семьи о том, что их касается.
   - И что же она? - У меня перехватило дыхание.
   - Я не смогла дозвониться. Там ужасная связь. Мне попался какой-то тип,
который совершенно не понимал английского. Я повесила трубку и попробовала
еще раз, и мне сказали, что весь этот город отключен.
   Слава Богу, подумала я, тихонько переводя дух. Слава Богу, слава Богу.
   - Бабушка Карен имеет право знать, мама. Подумай только, как это  может
подействовать на Твидж. Ведь она считает Пердиту образцом для  подражания.
Когда Пердита имплантировала эти ужасные брови, Твидж налепила себе на лоб
пару клепучек, и я еле-еле их потом  отодрала.  А  что,  если  Твидж  тоже
вздумает податься в циклистки?
   - Твидж всего девять лет. К тому времени, когда  ей  понадобится  шунт,
Пердита и думать забудет об увлечениях молодости. -  "То  есть  я  на  это
надеюсь", - добавила я про себя. Татуировка украшала Перлиту  уже  полтора
года, и не похоже, чтобы очень ей надоела. - И, кроме того, у Твидж больше
здравого смысла.
   - Это верно. Ох, мама, ну как Пердита _могла_ так поступить?  Разве  ты
не объяснила ей, как это ужасно?
   - Объяснила,  -  ответила  я.  -  Ужасно,  старомодно,  негигиенично  и
болезненно. И все это не произвело на нее ни  малейшего  впечатления.  Она
заявила, что, по ее мнению, эт