╤ЄЁрэшЎ√: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
де был заключен арестант.
Тюрьмой служил бывший монастырь на берегу одного из главных каналов
города. Прежних добровольных затворников в этом старом здании, плохо
приспособленном для своего нового назначения, сменили теперь узники
поневоле. Комната, отведенная Жоаму Дакосте, не походила на мрачные
камеры, где в наше время арестанты отбывают наказание. Это была просто
монашеская келья с выходившим на пустырь решетчатым окном без "козырька",
со скамьей в одном углу и соломенным тюфяком в другом и кое-какими
предметами первой необходимости.
Из этой самой кельи Жоама Дакосту вызвали 25 августа около одиннадцати
часов утра и привели в кабинет для допросов, устроенный в прежней
монастырской трапезной.
Судья Жаррикес был уже там, он сидел за столом в высоком кресле спиной
к окну, чтобы лицо его оставалось в тени, а свет падал только на лицо
арестанта. Его письмоводитель сидел на другом конце стола, засунув перо за
ухо, равнодушный, как все судейские чиновники, всегда готовые записывать
любые вопросы и ответы.
Жоама Дакосту ввели в кабинет, и его стража вышла по знаку судьи.
Жаррикес долго вглядывался в осужденного. А тот поклонился ему и стоял,
держась, как и подобало - не вызывающе и не подобострастно, с достоинством
ожидая, когда ему станут задавать вопросы, чтобы отвечать на них.
- Имя и фамилия? - начал судья Жаррикес.
- Жоам Дакоста.
- Возраст?
- Пятьдесят два года.
- Где вы живете?
- В Перу, в деревне Икитос.
- Под какой фамилией?
- Под именем Гарраль, это имя моей матери.
- Почему вы взяли себе это имя?
- Потому что я двадцать три года скрывался от бразильской полиции.
Ответы были так точны и так ясно свидетельствовали, что Жоам Дакоста
решил признаться во всем - и в своем прошлом и в настоящем, - что судья
Жаррикес, не привыкший к такому поведению, вздернул выше свой длинный нос.
- А почему бразильская полиция преследовала вас?
- Потому что в 1826 году я был приговорен к смертной казни по делу о
краже алмазов в Тижоке.
- Значит, вы признаете, что вы Жоам Дакоста?
- Да, я Жоам Дакоста.
Все ответы были даны очень спокойно и совершенно просто. Маленькие
глазки судьи, спрятавшиеся под полуопущенными веками, казалось, говорили:
"Вот дело, которое пойдет как по маслу!"
Между тем приближалась минута, когда полагалось задать неизменный
вопрос, за которым следовал неизменный ответ обвиняемого, кто бы он ни
был: "Ни в чем не виноват".
Пальцы судьи Жаррикеса начали тихонько барабанить по столу.
- Жоам Дакоста, - спросил он, - что вы делаете в Икитосе?
- Я владелец фазенды и управляю довольно крупным поместьем.
- И оно приносит доход?
- Большой доход.
- Давно вы покинули вашу фазенду?
- Больше двух месяцев назад.
- Зачем?
- Для этого, господин судья, у меня был повод, но истинная цель
заключалась в другом.
- Какой повод?
- Сплавить в провинцию Пара большой плот строевого леса, а также груз
сырья, добытого на берегах Амазонки.
- Ага! - сказал Жаррикес. - А какова была истинная цель вашей поездки?
Задав этот вопрос, судья подумал: "Ну, теперь пойдут всякие увертки и
вранье!"
- Истинной моей целью, - твердо сказал Жоам Дакоста, - было вернуться
на родину и отдать себя в руки правосудия моей страны.
- В руки правосудия! - воскликнул судья, подскочив на кресле. - Отдать
себя... добровольно?
- Добровольно!
- Почему?
- Потому что я устал, мне было невмоготу жить во лжи, под чужим именем,
потому что я хотел вернуть моей жене и детям имя, которое им принадлежит,
потому, наконец...
- Потому что?
- Я невиновен!
"Этого я и ждал!" - подумал судья Жаррикес.
И, в то время как его пальцы барабанили на столе что-то вроде марша, он
кивнул Жоаму Дакоста, как бы говоря: "Ну-ну, рассказывайте вашу басню! Я
знаю ее наперед, но не стану вам мешать рассказать ее по-своему!"
Жоам Дакоста понимал, что судья относится к нему не очень
доброжелательно, но делал вид, что ничего не замечает. Он рассказал всю
свою жизнь, говорил очень сдержанно, не изменяя своему спокойствию, не
упуская ни одного обстоятельства до и после приговора. Он не выставлял
напоказ ни достойную и окруженную уважением жизнь, которую вел после
побега, ни свято выполняемых им обязанностей главы семьи - мужа и отца. Он
подчеркнул лишь одно обстоятельство: он прибыл в Манаус, чтобы потребовать
пересмотра своего дела и добиться оправдания, - приехал сам, хотя ничто
его к тому не принуждало.
Судья Жаррикес, заранее предубежденный против всякого обвиняемого, не
прерывал его. Он только устало щурился, как человек, в сотый раз слушающий
одну и ту же историю; а когда Жоам Дакоста положил на стол свои записки,
то даже не пошевелился, чтобы их взять.
- Вы кончили? - спросил он.
- Да, сударь.
- И вы утверждаете, что уехали из Икитоса только для того, чтобы
потребовать пересмотра вашего дела?
- У меня не было другой цели.
- А как вы это докажете? Чем подтвердите, что, если б не донос, по
которому вас арестовали, вы явились бы сюда сами?
- Прежде всего этими записками.
- Эти записки были у вас в руках, и ничто не доказывает, что вы отдали
бы их, если бы вас не арестовали.
- Во всяком случае, сударь, есть один документ, который уже не
находится у меня в руках, и подлинность его не может вызвать сомнений.
- Какой же?
- Письмо, написанное мною вашему предшественнику, судье Рибейро, где я
предупреждал его о своем приезде.
- Вот как! Вы ему писали?
- Да, и письмо это должно быть доставлено и передано вам.
- В самом деле? - недоверчиво заметил судья. - Стало быть, вы писали
судье Рибейро?
- До того, как господин Рибейро стал судьей в этой провинции, - ответил
Жоам Дакоста, - он был адвокатом в Вилла-Рике. Это он защищал меня на
процессе в Тижоке. Он не сомневался в моей невиновности. Он сделал все,
что мог, чтобы меня спасти. Двадцать лет спустя, когда его назначили
главным судьей в Манаусе, я сообщил ему, кто я, где я и что собираюсь
предпринять. Он был по-прежнему уверен в моей правоте, и по его совету я
бросил фазенду и приехал сюда, чтобы добиваться оправдания. Но смерть
внезапно сразила его, и, быть может, я тоже погибну, если в судье
Жаррикесе не найду второго судью Рибейро!
После такого прямого обращения судья Жаррикес чуть не вскочил, в
нарушение всех правил, ибо судьям полагается сидеть, но вовремя
спохватился и только пробормотал:
- Очень ловко, право же, очень ловко!
Как видно, у судьи Жаррикеса было бронированное сердце и пронять его
было нелегко.
В эту минуту в комнату вошел караульный и вручил судье запечатанный
конверт.
Жаррикес сорвал печать и вынул из конверта письмо. Прочитав его, он
нахмурился и сказал:
- У меня нет причин скрывать от вас, Жоам Дакоста, что это то самое
письмо, о котором вы говорили; вы послали его судье Рибейро, а письмо
передали мне. Следовательно, нет никаких оснований сомневаться в том, что
вы говорили по этому поводу.
- Не только по этому поводу, но и во всем, что я рассказывал вам о моей
жизни, - в моей исповеди тоже нельзя сомневаться!
- Э, Жоам Дакоста, - живо возразил судья Жаррикес, - вы уверяете меня в
вашей невиновности, а ведь так поступают все обвиняемые! В сущности, вы
приводите лишь моральные доказательства. А есть ли у вас доказательства
вещественные?
- Быть может, и есть, - ответил Жоам Дакоста.
Тут Жаррикес не выдержал и все-таки вскочил с места. Ему пришлось
два-три раза пройтись по комнате, чтобы взять себя в руки.
5. ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
Когда судья, считая, что вполне овладел собой, вновь занял свое место,
он откинулся в кресле, задрал голову и, уставившись в потолок, сказал
самым равнодушным юном, даже не глядя на обвиняемого:
- Говорите.
Жоам Дакоста помедлил, собираясь с мыслями, как будто ему не хотелось
прибегать к новому способу убеждения, и сказал:
- Пока что, сударь, я приводил вам только доказательства нравственного
порядка, основываясь на том, что всю жизнь вел себя как порядочный,
достойный и безупречно честный человек. Я считал, что эти доказательства
наиболее ценны для суда...
Судья Жаррикес, не сдержавшись, пожал плечами, показывая этим, что он
иного мнения.
- Если их недостаточно, то вот какое письменное доказательство я, быть
может, смогу представить. Я сказал: "быть может", так как еще не знаю,
насколько оно достоверно. Вот почему я не говорил о нем ни жене, ни детям,
- я боялся подать им надежду, которая, быть может, и не сбудется.
- К делу, - проговорил судья Жаррикес.
- Я имею основание думать, что мой арест накануне прибытия жангады в
Манаус был следствием доноса начальнику полиции.
- Вы не ошиблись, Жоам Дакоста, но должен вам сказать, что донос этот
анонимный.
- Неважно, я знаю, что написать его мог только негодяй, по имени
Торрес.
- А по какому праву, - спросил судья, - обзываете вы так этого автора
доноса?
- Да, сударь, он негодяй! - горячо ответил Жоам Дакоста. - Я принял его
как гостя, а он явился лишь затем, чтобы предложить мне купить его
молчание; я отверг эту гнусную сделку, о чем никогда в жизни не пожалею,
каковы бы ни были последствия его доноса.
"Все та же уловка, - подумал судья Жаррикес, - обвинять других, чтобы
оправдать себя!"
Тем не менее он чрезвычайно внимательно выслушал рассказ Жоама Дакосты
о его отношениях с авантюристом до той минуты, когда Торрес сообщил ему,
что знает и может назвать настоящего виновника преступления в Тижоке.
- И как же его зовут? - встрепенулся Жаррикес, сразу теряя свой
равнодушный вид.
- Не знаю. Торрес не захотел его назвать.
- А этот преступник жив?
- Нет, умер.
Пальцы судьи Жаррикеса забарабанили быстрей, и он, не удержавшись,
воскликнул:
- Человек, который может доказать невиновность осужденного, всегда
умирает!
- Если настоящий преступник умер, господин судья, - ответил Жоам
Дакоста, - то Торрес ведь жив, а он уверял меня, что у него есть такое
доказательство - документ, написанный рукою самого преступника. Он
предлагал мне его купить.
- Эх, Жоам Дакоста, - заметил судья, - за такой документ не жаль отдать
и целое состояние!
- Если бы Торрес потребовал у меня только состояние, я отдал бы все не
раздумывая, и никто из моих близких не возразил бы ни слова. Вы правы,
ничего не жалко отдать за свою честь! Но этот негодяй, зная, что я в его
власти, потребовал у меня большего!
- Чего же?
- Руки моей дочери. Такую плату он назначил в этом гнусном торге! Я
отказался. Он на меня донес. Вот почему я теперь перед вами.
- А если бы Торрес на вас не донес, - спросил судья Жаррикес, - если б
вы не встретили его на пути, что бы вы сделали, узнав о смерти судьи
Рибейро? Вы пришли бы и отдали себя в руки правосудия?
- Без всякого колебания, - твердо ответил Жоам Дакоста. - Повторяю: у
меня не было иной цели, когда я уезжал из Икитоса в Манаус.
Это было сказано с такой искренностью, что судья Жаррикес почувствовал,
как в том уголке сердца, где складываются наши убеждения, у него что-то
дрогнуло. Однако он еще не сдался.
Впрочем, тут нечему удивляться. Этот судья, ведущий допрос, не знал
того, что известно всем, кто следил за Торресом с начала нашего рассказа.
Читатели не могут сомневаться, что у Торреса в руках находится письменное
доказательство невиновности Жоама Дакосты. Они твердо знают, что документ
существует, что в нем содержится нужное доказательство и, возможно даже,
что судья Жаррикес проявил бездушие, отнесясь к Жоаму с таким недоверием.
Но пусть они вспомнят, что судья Жаррикес находился в трудном положении:
он привык, что обвиняемые постоянно уверяют суд в своей невиновности;
документа, о котором говорил Жоам Дакоста, ему не представили, он даже не
знал, существует ли такой документ, и, вдобавок ко всему, перед ним стоял
человек, виновность которого уже была установлена судом.
И он решил, быть может просто из любопытства, попытаться сбить Жоама
Дакосту с его позиций.
- Стало быть, - сказал он, - вы возлагаете теперь все ваши надежды на
заявление, сделанное вам Торресом?
- Да, сударь, - ответил Жоам Дакоста, - если вся моя жизнь не говорит в
мою пользу.
- А как вы думаете, где сейчас этот Торрес?
- Думаю, он должен быть в Манаусе.
- И вы надеетесь, что он заговорит и согласится по доброй воле отдать
вам документ, за который вы отказались дать ему то, что он потребовал?
- Да, надеюсь. Теперь положение изменилось. Торрес донес на меня, и,
следовательно, у него не осталось никакой надежды заключить со мной сделку
на прежних условиях. Но за этот документ он еще может получить целое
состояние, которое, буду ли я осужден или буду помилован, он потеряет
навсегда. Итак, продать мне этот документ - в его интересах и не может
пойти ему во вред, а потому я думаю, что, исходя из своих интересов, он
его продаст.
На рассуждение Жоама Дакоста было нечего возразить. Судья Жаррикес это
понял. Он сделал лишь одно замечание:
- Пусть так; продать вам этот документ, несомненно, в интересах
Торреса... если только документ существует!
- Если он не существует, - ответил Жоам Дакоста, и голос его дрогнул, -
тогда мне остается положиться на правосудие человеческое в ожидании
правосудия божьего!
Тут судья Жаррикес встал и сказал уже менее равнодушным тоном:
- Жоам Дакоста, допрашивая вас, слушая подробности вашей жизни и
заверения в вашей невиновности, я превысил данные мне полномочия.
Следствие по вашему делу было закончено, вы предстали перед судом в
Билла-Рике, приговор был вам вынесен единогласно, и присяжные не нашли
никаких смягчающих вину обстоятельств. Как подстрекателя и соучастника
убийства солдат охраны и кражи алмазов в Тижоке вас приговорили к смертной
казни, и только побег спас вас от смерти. Но собирались ли вы после
двадцатитрехлетнего отсутствия отдаться в руки правосудия или нет, вас
захватила полиция. Отвечайте в последний раз: вы тот самый Жоам Дакоста,
осужденный по делу о краже алмазов?
- Да, я Жоам Дакоста.
- Вы готовы подписать это заявление?
- Да, готов.
И недрогнувшей рукой Жоам Дакоста подписал свое имя под протоколом и
докладом, который судья Жаррикес велел немедленно составить своему
секретарю.
- Доклад министру юстиции будет послан в Рио-де-Жанейро, - сказал
судья. - Пройдет несколько дней, пока мы получим приказ привести в
исполнение вынесенный вам приговор. Если, как вы говорите, у этого Торреса
есть доказательство вашей невиновности, постарайтесь сами или через ваших
близких - словом, пустите в ход все средства, чтобы получить этот документ
вовремя. Когда придет приказ, я не смогу дать никакой отсрочки, и приговор
свершится!
Жоам Дакоста поклонился.
- Будет ли мне теперь позволено повидаться с женой и детьми? - спросил
он.
- Сегодня же, если хотите, - ответил судья Жаррикес. - Вы уже не
подследственный, и их впустят к вам, как только они придут.
Судья позвонил. Вошла стража и увела Жоама Дакосту.
Жаррикес посмотрел ему вслед и покачал головой.
- Гм, гм!.. А дело-то, оказывается, куда сложней, чем я думал! -
пробормотал он.
6. ПОСЛЕДНИЙ УДАР
Пока Жоам Дакоста был на допросе, Якита через Маноэля узнала, что ей и
ее детям разрешено свидание с заключенным в четыре часа дня.
Со вчерашнего вечера Якита не покидала комнаты, ожидая, когда ей
разрешат повидать мужа. Минья и Лина не отходили от нее. Как бы ее ни
звали - Якита Гарраль или Якита Дакоста, Жоам найдет в ней верную жену,
стойкую подругу до конца его жизни.
В тот же день, часов в одиннадцать, Бенито подошел к Маноэлю,
беседовавшему с Фрагозо на носу жангады.
- Маноэль, - проговорил он, - я хочу попросить тебя об услуге.
- Какой?
- И вас тоже, Фрагозо.
- Я всегда к вашим услугам, господин Бенито, - ответил цирюльник.
- В чем дело? - спросил Маноэль, всматриваясь в друга, по лицу которого
было видно, что он принял непоколебимое решение.
- Вы по-прежнему верите в невиновность моего отца, ведь правда?
- Да я скорей поверю, что преступление совершил я сам! - воскликнул
Фрагозо.
- Так вот, мы должны сегодня же выполнить составленный мною вчера план.
- Отыскать Торреса?
- Да! И выяснить у него, как он узнал, где скрывается отец. Во всем
этом деле много непонятного. Знал ли он отца раньше? Мне кажется, это
невозможно, ведь отец не выезжал из Икитоса свыше двадцати лет, а этому
негодяю не больше тридцати. Но я узнаю все не позже чем сегодня или горе
Торресу!
Бенито был настроен так решительно, что не допускал никаких возражений.
Поэтому ни Маноэлю, ни Фрагозо не пришло в голову его отговаривать.
- Я прошу вас обоих сопровождать меня, - продолжал Бенито. - Мы
отправимся тотчас же. Медлить нельзя, а то как бы Торрес не уехал из
Манауса. Он уже не может продать свое молчание и теперь, вероятно,
вздумает скрыться. Идем!
Все трое высадились на берегу Риу-Негру и направились в город.
Манаус не так велик, решили они, чтобы его нельзя было обшарить за
несколько часов. Если понадобится, они будут ходить из дома в дом, пока не
разыщут Торреса. Но прежде всего надо обратиться к хозяевам гостиниц и
постоялых дворов, где мог остановиться авантюрист. Наверно, бывший лесной
стражник поостерегся назвать свое имя, и, возможно, у него были свои
причины избегать встречи с блюстителями правосудия. Но если только он не
уехал из Манауса, ему не удастся ускользнуть от разыскивающих его молодых
людей! Во всяком случае, им никак нельзя обращаться в полицию, ибо весьма
вероятно - а мы знаем это уже достоверно, - донос был анонимный.
Битый час Бенито, Маноэль и Фрагозо бегали по главным улицам города,
расспрашивая торговцев в их лавчонках, кабатчиков в питейных заведениях и
даже прохожих, но никто не встречал человека, приметы которого они
описывали как нельзя точнее.
Неужели Торрес уехал из Манауса? Неужели придется оставить всякую
надежду его найти?
Маноэль тщетно пытался успокоить Бенито, который был вне себя. Он хотел
во что бы то ни стало разыскать Торреса.
Но тут им помог случай, и Фрагозо наконец напал на след.
В одном постоялом дворе на улице Святого духа ему сказали, что
описанный им человек остановился тут еще вчера.
- И ночевал у вас? - спросил Фрагозо.
- Да, - ответил хозяин.
- А сейчас он здесь?
- Нет, ушел.
- Он расплатился с вами окончательно и собирается уезжать?
- Напротив, он ушел с час назад и, наверно, вернется к ужину.
- Знаете ли вы, по какой дороге он пошел?
- Он пошел к Амазонке через нижнюю часть города. Возможно, вы еще
успеете его нагнать.
Спрашивать было больше не о чем. Фрагозо подбежал к молодым людям и
сказал:
- Я напал на след Торреса.
- Он здесь?! - вскричал Бенито.
- Нет, только что ушел; говорят, люди видели, как он спускался к
Амазонке.
- Идем за ним!
Им пришлось снова спуститься к реке самым коротким путем, по левому
берегу до устья Риу-Негру.
Вскоре Бенито и его спутники миновали последние домики города и пошли
по берегу, но сделали крюк, чтобы их не увидели с жангады.
В этот час равнина была пуста. Насколько хватал глаз, вдаль уходили
возделанные поля, заменившие прежние леса.
Бенито шел молча, он не мог произнести ни слова. Маноэль и Фрагозо
╧Ёшъы■ўхэш 