лись редко. Да что пароходы - с  благоприятным  ветром  мы  их  тоже
обгоняли. Ну пусть не все, но кое-какие обходили как милых.
   Я уже несколько дней кувыркался на мачтах, обследуя  рангоут  и  прочие
деревянные детали. Это хозяйство  капризное,  всегда  найдется  что-нибудь
требующее замены. В конце каждой инспекции я докладывал обо всем штурману,
и тот кивал головой:
   - Вот пройдем канал, тогда и начнем.
   У меня и без того хватало работы на палубе. Фьете постоянно выделял мне
в помощь нескольких матросов.  Когда  корабль  лежит  на  курсе,  вахте  в
общем-то делать нечего, если бы не боцман  да  не  плотник  -  эти  всегда
придумают людям занятие. Однако выделенные  работали  со  мной  охотно.  У
большинства матросов работа с деревом в крови. Они строгали и пилили, а за
работой пели и травили всякие байки. На  любом  паруснике  есть  двое-трое
людей, по самую завязку наполненных разными  историями.  Иные  свои  байки
выдают по три, а то и по четыре раза,  покуда  кто-нибудь  из  команды  не
скажет:
   - Биллем, это мы уже слышали, соври-ка лучше что-нибудь новенькое.
   Тогда при первой  же  возможности  смертельно  обиженный  Биллем  берет
расчет и нанимается на другой шип, где команда способна  достойно  оценить
его травлю.
   О чем эти байки? В основном,  конечно,  о  торговом  мореплавании  и  о
портах и гаванях всего Мирового океана. О героизме, штормах и рокоте  волн
речь заходит крайне редко. Погода входит в профессию. Что  такое  героизм,
большинству парней просто неведомо.  Человек,  стоящий  на  тонких  пертах
[перты - тросы, подвешенные  под  реями,  на  которые  матросы  становятся
ногами, расходясь по реям для крепления парусов]  в  двадцати  метрах  над
бушующим морем и убирающий в бурю рвущийся из рук, бешено хлопающий парус,
для них совсем и не герой.  А  если  все-таки  в  рассказе  и  встречаются
штормы, посадка на мель и кораблекрушения, то рассказчик всегда упирает на
детали, высвечивающие человеческие отношения. Вот и теперь  Биллем  травил
нам свои байки:
   - Когда я ходил на "Пандоре" с кэптеном Дирксеном, был у нас  мозес  по
имени Ян. Теперь он  штурман  на  "Сибилле",  -  далее  следовала  длинная
вставка о жизненном пути вышеупомянутого  Яна.  -  Да,  так  вот,  значит,
кэптен Дирксен. Здоровенный был мужик,  с  окладистой  бородой  и  толстым
красным носом...
   И тут же разгоралась всеобщая дискуссия о красных носах вообще,  об  их
происхождении (то ли от ветра, то ли от кюммеля) и  обо  всех  знакомых  с
красными или синими носами.
   Биллем терпеливо выжидал, не ввязываясь в споры. Он знал, что слушатели
от него все равно никуда не денутся. До ближайшего порта по  меньшей  мере
дней семьдесят...
   А работа шла меж тем своим чередом.  Не  то  чтобы  очень  быстро  (бог
карает за безделье, а насчет спешки ни в одном писании ничего не сказано),
зато непрерывно,  не  говоря  уже  о  добротности  исполнения.  Главное  -
качество.  Я  совсем  уже  было  раскрыл  рот,  собираясь  высказать  свои
соображения по этому поводу, как со шканцев прогремел голос Вульфа:
   - Боцман, к повороту!
   - Олл хендз он дек! - пропел Фьете.
   Это относилось ко всем, включая кока и плотника.
   "Дора" шла левым галсом, все еще круто к ветру. Движения ее стали более
плавными и, как я ощущал, более приятными. Еще бы - за эти дни я  научился
крепко стоять на своих  "морских  ногах".  Но  главное-то  было  совсем  в
другом. Главное было в том, что мы вышли наконец из канала  и  нас  качала
теперь на своей широкой груди открытая Атлантика. Бушприт мерно  вздымался
и опускался, мириады брызг и клочья белой  пены  взлетали  выше  полубака.
Ветер дул так, что мы могли нести почти все паруса.  Но  вот  ветер  начал
заходить нам навстречу, и капитан Вульф решил пойти другим галсом. Держать
нос по ветру, не терять впустую ни единой мили - в этом и состоит  главная
доблесть высокого искусства хождения под  парусами.  Корабль  должен  идти
так, чтобы его нос всегда был направлен как можно ближе к намеченной цели.
Для  команды  это  означает  более  частые  маневры  парусами,   чем   при
судовождении но методу: "Не спеши ворочать, авось  ветер  снова  зайдет  с
прежних румбов".
   "Дора" резала штевнем голубые волны Атлантики. На дворе  уже  вроде  бы
был апрель. В Эльмсхорне над маленькой нашей верфью лились,  поди,  сейчас
холодные дожди. Здесь же, на "Доре", мы складывали в рундуки  одну  теплую
вещь за другой. Судя по всему, нам предстояло еще спуститься много  южнее.
До каких широт, мы, естественно, не знали, как не знали и точных дат.  Это
было уже заботой офицеров.
   Каждый полдень Вульф и Янсен торжественно выходили  на  шканцы.  Каждый
держал в руке секстан. Незадолго до подъема Солнца в свою наивысшую  точку
оба начинали измерять  угол  между  ним  и  горизонтом.  На  пятнадцать  -
двадцать минут все на корабле замирали в благоговейном оцепенении. В  один
из первых дней после морской болезни я работал в своей  мастерской.  Вдруг
отворилась дверь, и ворвался Фьете:
   - Эй, Ханнес, замри. Мы ловим Солнце!
   А я и рот разинул. Довольно глуповато я, наверное,  выглядел  в  первые
дни своей моряцкой службы. Фьете чуть  не  взашей  вытолкал  меня  наверх.
Команда собралась на баке и тихонько  трудилась  над  какой-то  такелажной
снастью. Прямо на шканцы никто не пялился, но краешком глаза каждый  косил
на наших офицеров, колдовавших над чем-то возле релинга. Время от  времени
то один, то другой, а то и оба разом подносили к глазам  какой-то  похожий
на подзорную трубу предмет - ловили Солнце.
   Фьете свистящим  шепотком  рассказал  мне,  что  за  штука  этот  самый
секстан. Впрочем, как с ним работать, боцман и сам  толком  не  знал.  Это
была тайна шканцев, тех, кто учился в морских школах в Гамбурге и Бремене.
   Потом капитан со штурманом ушли. Вульф скрылся  в  своей  каюте.  Янсен
ушел в штурманскую рубку. Сквозь стекло было видно, как усердно он орудует
карандашом, листая какие-то толстые книги. Команда снова  занялась  своими
повседневными делами. А тут, глядь-поглядь,  и  "Бери  ложку,  бери  бак!"
засвистали. Юнги вышли с камбуза с большим котлом снеди, и мы поспешили на
обед. Матросы ели в кубрике, мы с Фьете вкушали свой гороховый суп у  меня
в мастерской. Разница  в  рангах  именно  в  этой  области  подчеркивалась
особенно старательно. Однако законный  свой  обеденный  перерыв  Фьете  до
конца никогда не использовал. Покончив с едой, он тут же спешил на палубу,
чтобы позаботиться о подмене рулевого.
   Офицеры питались в своей крохотной  кают-компании.  Кок  обслуживал  их
самолично. Однако до этого они должны были еще определить место "Доры".
   Стоило Янсену, облегченно вздохнув, отложить в  сторону  свои  книги  и
записи, как сейчас же появлялся из своей святая святых и герр  капитан,  и
тоже с записями в руках. Оба сравнивали свои результаты. При  этом  голоса
их порой так повышались, что рулевому и уши навострять было ни к чему.  Но
потом они всегда приходили к соглашению. Янсен старательно делал прокладку
на морской карте и записывал координаты "Доры" в вахтенный  журнал.  Потом
оба выходили из штурманской рубки, и наступало мгновение,  которого  мы  с
нетерпением ожидали весь обед. Если лица у них были довольные и радостные,
значит, прошли мы  за  сутки  прилично.  Ну,  а  случись,  что  вышли  они
насупленные и расстроенные, тут уж мы знали, что дела наши неважны и  идем
мы с запозданием.
   Здесь следует заметить,  что  для  обеспечения  хода  и  курса  к  цели
паруснику всегда необходимы две вещи: во-первых, ветер подходящей силы  и,
во-вторых, ветер с подходящих румбов. Капитан Вульф бывал  доволен  только
когда совпадали и сила, и румбы. Парни с бака могли судить только  о  силе
ветра, о его направлении, относительно нашего счислимого курса  мы  ничего
не знали. Столь же мало было известно нам и  о  месте  корабля.  Офицерам,
поди, и во сне не снилось, чтобы  сообщить  команде  о  чем-нибудь,  кроме
пересечения экватора да огибания мыса Горн.
   Впрочем, большинству матросов  было  совершенно  безразлично,  где  они
сейчас находятся. Однако всех на "Доре" очень волновало, сколько мы прошли
за сутки, потому что все парусники на пути к западному  побережью  Америки
вечно соревновались друг с другом,  кто  скорее  одолеет  это  расстояние.
Офицеры получали за это от компаний премии, а  команды  задавались  своими
кораблями перед другими матросами. "Дора" и Вульф  были  парой,  обещавшей
хорошую скорость. Отсюда и всеобщий интерес.
   Судя по лицам обитателей шканцев, виды наши на будущее  были  вовсе  не
плохи. Вульф и Янсен спустились в кают-компанию.  Вслед  за  ними  шмыгнул
туда и кок.  На  большом  подносе  курилась  паром  фарфоровая  супница  с
гороховым или каким другим супом. Рядом с ней, прикрытое  белой  салфеткой
стояло то, что положено только офицерам. Об этом экстра-рационе в  кубрике
часами строили самые разные догадки. Каждый матрос клал под белую салфетку
свое излюбленное блюдо, главным образом кушанья  домашнего  приготовления,
памятные по юным годам.
   Однако на еду и нам обижаться не приходилось. Каждый день фунт говядины
или три четверти фунта свинины да еще фунт хлеба и сколько хочешь  гороха,
бобов или перловки. Мой друг доктор Мартенс рассказал мне недавно,  что  в
пище важно не только  количество,  но  и  разнообразие.  Наверное,  я  это
чувствовал еще и тогда, потому что,  заделавшись  капитаном,  я  попытался
было изменить на своем корабле вековечное меню: горох, бобы,  перловка  (и
клецки по четвергам). Через неделю  ко  мне  пришел  кок  и  сообщил,  что
команда грозится отдубасить его, если он не будет варить, что положено, то
есть мясо с горохом в понедельник, мясо с бобами во вторник и так далее. А
ведь готовил-то он не просто  как-нибудь,  а  по  книге  "Здоровая  пища",
которую я купил специально для него в Сан-Франциско. И еда обходилась  мне
дороже, чем обычный корабельный  кошт.  Мы  вышвырнули  книгу  за  борт  и
вернулись к кулинарным изделиям,  полюбившимся  мореходам  еще  со  времен
Колумба.
   И ко мне с тех пор кок являлся  тоже  с  подносом,  на  котором  стояла
специальная тарелочка под белой салфеткой.
   Я частенько раздумываю, как трудно бывает втолковать другим людям,  что
они могут жить лучше. "Нет уж, не для нас все  это!"  А  ведь  солнышко-то
светит одно для всех, и ветер дует тоже  для  всех.  Не  всем  только  это
одинаково на пользу. Я предлагал своим английским матросам "деликатесы", а
они их отвергали. Но вот добыть эти самые "капитанские деликатесы" в виде,
так сказать, дополнительного пайка, на это матросы были куда как  горазды.
Стоило коку выйти с камбуза, не заперев за собой дверь, как тут  же  возле
мешка с сахаром или бочки с мармеладом оказывались охочие люди.  Камбузная
дверь располагалась так, что вахтенный офицер ее со своего места видеть не
мог. Поэтому "разбой" у нас процветал. Обворовать кока - это не только  не
считалось зазорным, но даже превращалось во время  рейсов  в  своеобразный
спорт. И это на парусниках,  где,  к  слову  сказать,  никто  свои  личные
пожитки сроду не запирал. Покажись, к примеру, в кубрике  новый  матрос  с
запертым сундучком, аборигены первым делом задали бы ему хорошую трепку, а
потом вышвырнули бы вон. В этом и состояла разница в воспитании  людей  на
торговом флоте и на военном. На торговом приятели устраивали взбучку тому,
кто запирает свое добро, а на военном - начальство карало  тех,  кто  свое
добро не запирает. Потому и воровали друг у дружки  только  на  флоте  его
величества кайзера. Но  слямзить  у  кока  лакомый  кусочек  -  разве  это
воровство? Никто, кроме самого кока, так и не думал. Ему-то,  бедолаге,  в
расходе продуктов приходилось отчитываться перед штурманом. Вот и  запирал
он всегда свою дверь, и притом самым тщательным  образом.  Однако  матроса
перехитрить  -  дело  безнадежное:  наши  умельцы  тут  же  изготовили  из
проволоки отмычки.
   Кок (звали его Симон), понятно, вскоре разобрался в этой игре. Как-то в
полдень он вышел из камбуза с подносом, на котором аппетитно дымились  две
глубокие миски. Едва он спустился по трапу к  кают-компании,  двое  парней
скользнули в незапертую дверь и принялись черпать ложками мармелад. Тут-то
и застукал их  Симон,  быстро  воротившийся  назад,  да  еще  и  с  полным
подносом. Оба "спортсмена" тут же пошли в лобовую атаку, пытаясь пробиться
к дверям. Боевые потери? Пара-другая тумаков, да по шее разок, и всего-то.
Так считали  парни.  Однако  просчитались.  Симон  же  все  скалькулировал
правильно. В рукопашной он явно оказался бы в проигрыше.  Поэтому  первому
из атакующих он хладнокровно вывалил на голову содержимое одной из  мисок.
Ошпаренный гороховым супом матросик, понятно, тут  же  отпрянул,  едва  не
сбив с ног напарника. С быстротой  молнии  кок  вытряхнул  другую  большую
миску на голову второго мазурика. Пока  они  пытались  очистить  глаза  от
липкой гороховой каши, Симон, пользуясь их беззащитностью, схватил горячую
кочергу, отвесил ею каждому хорошего леща пониже поясницы и вытолкал обоих
пинками на палубу.
   На шум сражения и вопли побежденных мигом сбежалась вся команда.
   - Воды, - скомандовал боцман. Мы  тут  же  зачерпнули  несколько  ведер
океанской водицы, лекарь Фьете принялся поливать незадачливых похитителей,
покуда не промыл им глаза и уши, продезинфицировав заодно  "огнестрельные"
и "рубленые" раны. Фьете, как и все остальные,  прекрасно  знал,  конечно,
что произошло. Однако, кроме промывки, никаких  других  мер  к  виновникам
инцидента не принял. С обоих и так ручьями бежала вода. А тут  еще  и  кок
мимо прошествовал. На подносе он нес фарфоровую миску, а рядом с ней,  под
белой салфеткой, офицерский экстра-харч. У обоих грешников саднили и  ныли
все рубцы и ожоги (морская вода на раны - не хуже йода),  но  против  кока
они выступать больше и не пытались. Они свое получили,  и  теперь  с  этим
было покончено. А зло таить у моряков не принято.
   Впредь, уходя с камбуза, кок всегда оставлял дверь открытой.  Честность
восторжествовала.



9

   Пассат. "Бежит!" Дождь. Рыболовы. Маленький бунтик

   Чем дальше мы шли к зюйду, тем неустойчивее  становился  ветер.  Целыми
днями мы не знали покоя: ставили паруса, брали рифы, делали повороты,  шли
галсами - и все это одно за другим, и опять, и снова.  Вульф  цеплялся  за
каждую возможность проскочить вперед. В конце концов однажды  утром  ветер
совсем скис.
   Янсен и Вульф беспокойно бегали взад-вперед по шканцам.
   - Должен же он прийти, - говорил капитан.
   - Конечно, должен, - вторил ему штурман.
   И он пришел.
   Первыми  едва  заметный  норд-остовый  пассат  ощутили  косые   паруса.
Заплескалась волна под штевнем. Позади  корабля  возник  пузырчатый  след.
"Дора" слегка накренилась. Все паруса приняли ветер. Несколько минут  -  и
только что беспомощный, как деревяшка на ряби,  корабль  ожил,  исполнился
силы и гордо пошел, не пошел - полетел по бескрайнему морю. Вульф приказал
форсировать парусами. Все, что "Дора"  могла  нести,  стояло  на  трех  ее
мачтах. Теперь пассат задул уже в полную силу. Синее море украсилось белым
плюмажем. Волна под штевнем "Доры" давно  уже  не  плескалась  и  даже  не
клокотала - она пела ликующую песню.
   - Бежит! - сказал Вульф.
   - Бежит! - отозвался Янсен.
   Фьете бросил лаг.
   - Внимание - нуль!
   Посыпался песок в старинных песочных часах.  Четырнадцать  секунд  -  и
верхняя склянка пуста до последней песчинки.
   - Внимание - стоп!
   Фьете выбрал мокрый лаглинь и подсчитал навязанные на нем узлы.
   - Девять узлов, - доложил он на шканцы.
   Довольный Вульф возился с картой в штурманской рубке. Янсен спустился и
наметил нам с Фьете работу на последующие недели. Впереди  нам  предстояло
обогнуть мыс Горн, и зону пассатов надо было использовать  для  подготовки
корабля к этому ответственному моменту.
   Несколько дней мы прокувыркались на такелаже. Я  прощупал  свайкой  все
деревянные части. Под слоем краски отдельные места на реях подгнили. Фьете
снова выделил в мое  распоряжение  нескольких  опытных  матросов,  которые
помогали мне снимать тяжелые рангоутные дерева и осторожно спускать их  на
палубу. Это была опасная, но очень интересная работа.
   Прежде всего мы снимали паруса с попорченных реев. За время плавания  я
привык уже переходить по пертам до  самого  нока  рея.  Сейчас,  в  теплом
пассате, это было даже приятно. Под нами как на  ладони  была  вся  палуба
"Доры". Вот Симон вышел из камбуза,  спешит  опростать  за  борт  мусорное
ведро.  А  ну-ка,  плюнем  ему  на  лысину.  Я,  конечно,  был   достойным
корабельным  плотником,  но  от  роду-то  атом)  достойному   было   всего
девятнадцать. Подхваченный ветром плевок улетел далеко в  море.  Вместе  с
реями мы чертили в воздухе огромные круги. Любое  движение  "Доры"  здесь,
наверху, многократно усиливалось. Но сияло солнце, синело море, дул теплый
ветер, бурлила кровь в жилах, и мы не замечали, как тяжела и  опасна  наша
работа. Моряцкая мудрость гласит: одна рука  для  корабля,  другая  -  для
матроса. На самом же деле на мачте одной рукой  не  очень-то  поработаешь,
так что ту, которую для себя, тоже приходится пускать в дело.  Попробуй-ка
одной рукой закатать огромный жесткий  парус:  тут  уж  не  только  обеими
руками, но еще и спиной работать приходится. В конце  концов  мы  свернули
тяжелый парус в толстую колбасу, обвязали его тросом и  медленно  спустили
на талях на палубу.
   Теперь началась самая опасная часть работы. Мы  подхватили  рей  добрым
десятком  талей.  Потом  Фьете  выбил  железные   нагели,   которыми   рей
соединяется с мачтой. И сразу все движения корабля  стали  очень  ощутимы.
Дерево весом в тонну начало раскачиваться в такт качке. На талях  работала
вся команда до единого. Мы с  Фьете  стояли  возле  мачты  и  дирижировали
спуском. Несколько раз рей с треском наваливался  на  мачту,  цеплялся  за
выбленки [тонкие тросы, навязанные поперек  вант  и  образующие  вместе  с
вантами как бы веревочную лестницу для  исхода  на  мачты  и  реи].  А  мы
медленно, но верно продолжали свое дело, и вот уже левый  нок  строптивого
рея уперся в палубу, правый же все еще рискованно покачивался  над  нашими
головами. Но вот и он пошел вниз. Сноровистые руки  накрепко  принайтовили
рей к палубе. Я сразу приступил к детальному осмотру. Возле оковок  дерево
изрядно раструхлявилось. Я аккуратно вытесал топором подгнившие  места.  С
палубы спустился кэптен Вульф.
   - Да, долго бы он не продержался. - Вульф озабоченно взглянул вверх.  -
Фосс, в этот раз нам  придется  огибать  мыс  Горн  осенью,  почти  зимой.
Поэтому делайте все с особой тщательностью.
   Я озабоченно посмотрел на Вульфа:
   - Но, кэптен, ведь сейчас-то весна!
   Вульф пощипал бородку, но не засмеялся, за что я  ему  и  по  сей  день
благодарен.
   - Когда у нас в северном полушарии весна, в южных широтах - осень.
   Я оторопел. Об этом учитель Ниссен  нам  не  рассказывал.  Вульф  снова
пощипал бородку.
   - Не ломайте зря голову, подумайте лучше о том, что у  мыса  нам  может
прийтись туговато. Проверьте все еще раз.
   А пассат гнал "Дору" все дальше и дальше. Ночью мы спали на палубе. Над
горизонтом вставали новые звезды, большие и яркие. У каждого из  нас  было
такое чувство, будто нам что-то подарили. И жизнь казалась прекрасной.
   К сожалению - или к счастью, - ничто на свете не вечно, и  норд-остовый
пассат тоже... Дул бы себе да дул до скончания века,  а  он  возьми  да  и
прекратись. В экваториальной зоне  ветер  стал  неустойчивым  и  постоянно
менял направление. Янсен и Вульф снова мучили вахты парусными маневрами.
   В полдень, после ловли Солнца, которое  смотрело  теперь  нам  прямо  в
макушки, вид у обоих был очень недовольный. Янсен даже сплюнул с досадой в
кильватерную струю.
   Да и для нас работа на мачтах и с новыми парусами тоже была  отнюдь  не