и
запросил помощи у "Шюдера и Кремера".
   Мы подошли к кораблю и на  негнущихся  ногах  вскарабкались  наверх  по
свисавшему с борта шторм-трапу. Я ступил на палубу первого  в  моей  жизни
океанского парусника.
   "Дора" - трехмачтовый барк с дедвейтом порядка 300  тонн  -  к  моменту
нашего знакомства была уже почтенной морской дамой в возрасте лет двадцати
пяти, построенной, выходит, где-то в 1850  году.  Ее  возраст  можно  было
узнать лишь по латунному щитку, привинченному к ходовой рубке. А  так,  на
глазок, она  казалась  куда  моложе  своих  лет.  Все  детали  старательно
окрашены и отлакированы. Латунные оковки сияют нестерпимым блеском. Снасти
- воплощение прочности и  надежности,  свеженькие,  будто  только  что  от
канатчика.
   Черные конопаточные швы расчеркивают выдраенную добела палубу на ровные
длинные полосы. Светлая палуба  и  окрашенные  в  белое  надстройки  четко
выделяются на фоне черных бортов.
   А мачты, мачты! Грот-мачта до чего же толста - вдвоем не обхватишь!  Да
и фок с бизанью тоже не многим тоньше. Устремились все три с палубы  прямо
в небо. "Да, это тебе не наши эльмсхорнские эверы", - уважительно  подумал
я.
   Ладный трехмачтовик "Дора"  и  впрямь  решительно  не  походил  на  тех
ползунов по илу, что строили на Эльбе и на побережье. Острые его обводы  и
сложнейший такелаж годились только  для  просторов  океана.  Там,  где  от
корабля  требовались  скорость,  абсолютная   надежность   и   способность
выдерживать бури, "Дора" была на  своем  месте.  Здесь  же,  на  Эльбе,  в
узкостях между песчаными банками, все ее  добрые  качества  шли  насмарку.
Здесь злая судьба посмеялась над гордой  невестой  ветра,  столкнув  ее  с
другим парусником. Нос встречного корабля въехал "Доре" в  борт,  проломив
две доски обшивки выше ватерлинии. Недосчитывалась она также и  нескольких
метров  релинга  [релинг  -  бортовое  ограждение].  Ее  палубная  обшивка
потеряла  свою  былую,  окаймленную  конопаточными  швами  непорочность  и
щерилась теперь на нас разломанными, оторванными от палубных бимсов  [бимс
-  поперечная  горизонтальная  связь  набора  судна,  подпалубная   балка,
служащая для поддержания настила палубы] досками.
   К нам подошел пожилой моряк.
   - Янсен, первый штурман, - представился он. - Видите, какую  штуку  нам
устроили? Послезавтра мы должны выйти в море,  к  этому  сроку  все  опять
должно быть в один цвет.
   О самих плотницких работах Янсен не обмолвился ни  словом,  он  говорил
лишь о конечном результате нашего труда. На парусниках  ведь  как?  Ремонт
считается законченным лишь  тогда,  когда  новое  дерево  не  отличить  от
старого.
   Янсен был само воплощение солидности и авторитета. И  не  только  из-за
его особого служебного положения, но и потому, что весь он телом  и  душой
был предан своему делу, работе, которую выполнял сам и которой  руководил.
При этом во внешнем  его  облике  не  было  будто  бы  ничего  особенного.
Среднего роста, гладко  выбрит,  светлые  волосы.  На  голове  -  суконная
бескозырка с шерстяным помпоном на макушке. И мастер Маас  носил  суконную
фуражку, хоть и с козырьком,  но  тоже  с  помпоном.  Однако  то,  на  что
надевались фуражки, у этих двоих в корне отличалось,  хотя  задачи  у  них
были  в  сущности  почти  одинаковые.   Оба   несли   ответственность   за
бесперебойную работу предприятия (корабль ведь тоже  -  предприятие!).  Но
Маас поддерживал свой  авторитет  неприступной  холодностью  и  постоянным
натягиванием поводьев. Янсен же просто отдавал распоряжения и знал, что не
выполненными они быть не могут. Я полагаю, что именно в этом и заключается
существенное отличие между  людьми,  поставленными  над  другими,  короче,
между  начальниками,  будь  то  мастер,  директор,  капитан  или  школьный
учитель. Истинные личности, по-моему, те, чьи указания имеют столь большой
вес, что не требуется ни мелочный контроль за их исполнением, ни тем более
понукание. Спорить с нами о  сроках  ремонта  Янсен  и  не  думал.  Просто
поставил в известность, когда должны закончить, и в том, что мы  уложимся,
был совершенно уверен.
   Янсен выделил нам в помощь еще пятерых матросов.  Десять  человек  было
как раз столько, чтобы можно было работать на поврежденных местах с полной
отдачей. Будь людей больше, они мешали бы друг другу, а с  меньшим  числом
не обеспечить высокого темпа работы.
   До позднего вечера мы пилили и  стучали  молотками.  Впервые  ощутил  я
неповторимый аромат трюма, в  котором  смешались  в  единый  букет  запахи
сырости, смолы, табака и чада масляной коптилки. Не знаю, как кому, а  мне
он показался тогда символом морских просторов и эхом дальних берегов.  Все
зависит от настроя. То, что одному - вонь, другому - благовоние.  В  конце
концов ведь в духи добавляют амбру, а что такое  амбра?  Мягко  выражаясь,
китовый помет.
   На следующий вечер  мы  заделали  последнюю  доску.  Матросы  всю  ночь
конопатили швы. Но мне их ритмичный стук спать не мешал. Я давно привык  к
нему на верфи, а крепкий дух кубрика действовал на меня как наркоз.  Утром
Никель едва растолкал меня:
   - Вставай, Ханнес, нас зовет штурман.
   Продирая глаза и пошатываясь, я выбрался  на  палубу.  Там  уже  царила
трудовая жизнь. Следов нашего  ремонта  почти  не  осталось.  Новые  доски
матросы усердно домалевывали черным и белым. Другие парни вскарабкались на
такелаж и занимались там какими-то доселе мне неизвестными работами.
   Янсен  стоял  на  шканцах  [шканцы  -  часть  палубы  между   грот-   и
бизань-мачтой; почетное  место  на  корабле],  подняться  на  которые  нам
пришлось по небольшому трапу, и  выкрикивал  в  мегафон  какие-то  команды
людям на грот-мачте. Потом он обернулся к нам и ровным голосом сказал:
   - Фосс, я видел, вы - хороший плотник, и герр Никель тоже заверил  меня
в этом. У меня есть к вам предложение. Наш плотник не  явился  на  борт  к
отходу. Не хотели бы вы проделать с нами рейс в Гуаякиль? Как  плотник  вы
будете считаться чем-то вроде унтер-офицера, или, скажем лучше, мастера, -
поправился Янсен. - Вы, конечно, еще очень молоды, но если вам не слабО, я
беру на себя все формальности.
   Ну и ну, как обухом по голове. Весь сон разом вылетел.  Южная  Америка,
мастер - и вдруг слабО!
   Никель  задорно  подмигнул  мне  левым  глазом.  Я   проглотил   комок,
подступивший к горлу от волнения, и сказал:
   - Мне не слабО, герр Янсен.
   - Отлично, тогда я напишу письмо на верфь, а герр Никель возьмет его  с
собой. Морскую экипировку получите из "шляпной коробки" у капитана. А пока
пойдемте, я покажу вам ваше помещение.
   Янсен зашагал на бак, да как зашагал! Мы с Никелем  едва  поспевали  за
ним.
   - Герр Янсен, - спросил я на ходу, - а что это за шляпная коробка?
   - Правильный вопрос, - добродушно рассмеялся Янсен, - все  задают,  кто
не знает. Наша "шляпная коробка" -  это  нечто  вроде  маленькой  мелочной
лавочки, где матросы могут  купить  себе  табак  и  всякое  прочее  добро.
Платить за все надо лишь на берегу, после  получки.  Ну  вот,  здесь  ваша
мастерская.
   Янсен отворил дверь. В маленьком  трапециевидном  помещении  по  стенам
было развешано всевозможное  плотницкое  снаряжение,  а  посередине  стоял
деревянный верстак. В дальнем углу, у  самого  форштевня,  просматривалась
койка, зашторенная старым парусом.
   - Теперь это все ваше, - сказал Янсен и протянул  мне  ключ.  -  Пишите
скорее родителям, через два часа отвалит шлюпка.
   Плотницким карандашом на старой оберточной бумаге я написал, что  решил
уйти в море. Как пишется слово Гуаякиль, я тогда не  знал,  как  не  знал,
впрочем, и в какой  стране  он  расположен.  Поэтому,  презрев  дальнейшие
подробности, конечной целью своего путешествия я указал Южную Америку.
   Листок и множество устных поручений я передал Никелю.
   - Будь здоров, Никель.
   - Счастливо, Ханнес.
   И шлюпка понесла четверку плотников  к  устью  Крюкау.  Удары  весел  и
попутный ветер быстро уносили шлюпку от "Доры",  и  вскоре  она  маленькой
точкой скрылась за дамбой.
   Заботы обо мне принял на себя  боцман  Фьете  Бойк.  Человечек  он  был
маленький и тощий. Однако недостачу в габаритах и весе с лихвой  восполнял
его пронзительный, визгливый голос, без всяких мегафонов слышный с  одного
конца корабля до другого. Это - в обычном разговоре. А закричи он в полную
силу - и на грог-мачте оглохнуть можно. Кричал он, привстав на  цыпочки  и
раскачиваясь при каждом слове взад и вперед. Матросы называли его петухом,
но лишь на удалении шагов в десять, и то шепотом. Фьете  был  и  задирист,
как кочет, а нехватку силы и дальности удара возмещал  проворством.  Фьете
показал мне важнейшие работы. Корабельный плотник должен не только  менять
доски, брусья и рангоут, он еще в какой-то мере отвечает  и  за  живучесть
корабля. Первейшие его обязанности - регулярно  измерять  уровень  воды  в
трюмах и следить за осушительными помпами. Кроме того, Фьете намекал,  что
мог бы, пожалуй, мне  как  своему  коллеге  (у  меня  грудь  распирало  от
гордости!) поручить при случае и другие, весьма важные задания.
   - Плотник, проверьте бочки с водой, все ли они заполнены.
   Плотник был я, а распоряжения отдавал первый штурман. Но где  они,  эти
бочки? К счастью, рядом стоял Фьете.
   - Иди за мной, - и, словно куничка, ловко скользнул вниз по трапу. Я  -
за ним. Бац - и лбом о балку, аж искры из глаз посыпались.
   - Давай, давай жми на полусогнутых да смотри, голову береги.
   Я уж и то берег - на всех четырех за боцманом жал.
   - Вон они, твои бочки, - сказал Фьете и мигом испарился, а я остался  в
сумрачном помещении наедине с несколькими большими деревянными бочками.
   Пока глаза привыкали к темноте, я успел ощупать лоб. На нем  вздувалась
изрядная шишка. Потом я осторожно взобрался на  первую  бочку.  Зазора  до
палубы только-только хватило, чтобы мне проползти. Ага,  бочка  затыкается
сверху. А ну, дернули, еще разок - и чоп у меня в руках. Пальцем в дырку -
вода! А коли вода, значит, бочка полная. Ну что ж, вот и разобрался что  к
чему. Теперь - на другую бочку, и тоже чоп ототкнуть. Ой, и  зачем  я  так
головой-то мотнул? Резанулся затылком прямо в палубу. Теперь и на нем тоже
шишка вспухнет.
   Проверив все бочки, я осторожно взобрался по трапу наверх. Слава  богу,
на этот раз нигде не приложился. Облегченно вздохнув, я шагнул на палубу.
   - Полундра! - прокричал чей-то голос. Я инстинктивно  пригнулся.  Слово
"полундра" мне  было  хорошо  знакомо.  На  всем  побережье  этот  возглас
означает: внимание, осторожно, берегись. И все же я не  уберегся.  Тяжелый
блок, который как раз  в  этот  момент  поднимали  на  грот-мачту,  крепко
саданул меня прямо по темени. Не стеганая бы подкладка на моей фуражке - и
прости-прощай моряцкая карьера! Отдал бы концы или нет, бог весть, а  пока
вот на палубе во весь рост я все-таки растянулся. Ничего себе ударчик!
   - Эй, плотник, что с вами? - послышался голос Янсена. Видеть я его  еще
не мог: искры из глаз не позволяли.
   - Все бочки полны, герр Янсен!
   - М-м-да,  я,  собственно,  не  о  том.  Но  это  правильно,  о  каждой
выполненной работе надо докладывать.
   Искры медленно таяли, а я ощупывал три большущие шишки, заработанные  в
первый час моей моряцкой службы.



7

   Капитан приходит на корабль. Все наверх, с якоря сниматься!
   Первая вахта. Кто на море не бывал, тот и горя не видал

   Около одиннадцати (по-корабельному - перед третьей склянкой [склянки  -
песочные часы; бить склянки - отбивать часы в корабельный колокол;  каждая
вахта - четыре часа, первый час -  отбивается  первая  склянка,  второй  -
вторая и т.д.;  сейчас  песочных  часов  уже  нет,  а  название  "склянки"
сохранилось]) штурман приказал перенести  шторм-трап  с  левого  борта  на
правый. Со стороны Гамбурга к "Доре" приближался парусный бот.
   Возле  самого  нашего  борта   он   резко   привелся   [приводиться   -
разворачиваться носом к ветру] к ветру. Паруса заполоскали,  защелкали  на
свежем  бризе,   будто   взбесились.   Человек,   в   единственном   числе
представлявший,  как  видно,  всю  команду,  ловко  раздернул   грота-   и
дирикфалы. Парус сразу рухнул, как пустой мешок.  Вслед  за  гротом  пошел
вниз и стаксель. Все было проделано за считанные секунды. И вместе  с  тем
вовсе не казалось, чтобы человек, выполнявший все эти  маневры,  очень  уж
торопился.  Напротив,  движения  его  были  удивительно  размеренными.  Но
производились  они  точно  в  то  самое  мгновение,  когда  в  этом   была
необходимость.  Результатом  же  неспешной  этой  работы  и  явилась   вся
описанная ранее цепь быстротечных событий.
   А лихой парусник принял меж тем поданный с "Доры" фалинь и закрепил его
на переднем кнехте бота. Затем он легко взбежал по  трапу  и  очутился  на
палубе. Он был высокий и стройный, а одеждой  не  отличался  от  остальной
команды, разве что белоснежной сорочкой, сверкавшей из-под шейного платка.
Лицо у него было длинное, а может,  только  казалось  таким  из-за  темной
бородки-эспаньолки.
   Человек перелез через релинг.
   - На борту все в порядке, герр капитан. Авария устранена. Мы  готовы  к
выходу, - четко доложил ему Янсен.
   Ага, значит, это и есть капитан Вульф. Заядлый яхтсмен, он  в  одиночку
ходил  на  корабельном   парусном   боте   в   Гамбург,   чтобы   доложить
судовладельцам о причинах и последствиях аварии.
   - Добро, герр Янсен, прикажите поднять бот. С попутной струей снимаемся
с якоря. Лоцман сейчас будет здесь.
   И в самом деле к нам подходил уже белый  бот.  Несколько  минут  спустя
старый лоцман вскарабкался на борт.
   - Черт возьми, капитан, вы и впрямь выиграли гонку. Три бутылки рома за
мной.
   Лоцманский бот отвалил. Фьете Бойку приказали убрать  паруса  на  нашем
боте и поднять его на борт. Я благоразумно держался подальше от  блоков  и
гаков, потребных для оной операции. Три мои шишки все еще живо  напоминали
о себе. А сердце мое чуть не лопалось от радости. Вот так капитан у  меня:
с парусами управляется, как бог. Уж на что лоцманский бот быстроходный, он
и ему один, без всякой помощи, нос натянул. С таким капитаном,  да  вокруг
мыса Горн! И не кем-нибудь, а  корабельным  плотником!  В  девятнадцать-то
лет, когда другие только-только в молодых матросах ходят. Ну,  Ханнес,  не
иначе ты в рубашке родился!
   Восторги мои прервал голос со шканцев:
   - Плотника к капитану!
   Я мигом примчался к капитанской каюте и постучал в  дверь.  Сердце  мое
стучало в ребра громче, чем я - в дверную филенку.
   - Войдите.
   Каюта была облицована по стенам ореховым  деревом,  а  по  подволоку  -
каким-то светлым, мне не  знакомым.  Убранство  здесь  было  скромное,  но
солидное: угловой диван, стол, несколько стульев и секретер со  множеством
ящичков. Из четырех занавешенных красными шторами  иллюминаторов  в  каюту
лился дневной свет.
   В заднюю стенку был вделан альков, задернутый такой же красной  шторой,
прикрывавшей капитанскую койку. Вся мебель - из дерева благородных  пород.
Поблескивали латунные оковки иллюминаторов и стенного  шкафа.  Ярко  сияло
обрамление вделанного в подволок компаса. Я стоял у двери и смущенно мял в
руках фуражку. Капитан и штурман молча ощупывали меня взглядами.
   - Такого молодого плотника мне встречать еще не приходилось,  -  сказал
наконец капитан. - А впрочем, почему бы и нет? Не будете лениться - быстро
все постигнете. Вот, распишитесь здесь.
   Ах эти подписи, и в море без них не  выйти...  В  вахтенном  журнале  я
прочел:
   "...Иоганнес Фосс перешел с верфи "Шюдер  и  Кремер"  после  аварии  на
Эльбе и обязуется служить корабельным плотником  в  рейсе  до  Гуаякиля  и
обратно на обычных в мореплавании условиях, за что положено ему  жалованье
45 марок ежемесячно". Ну что ж, неплохо. Я расписался.
   - Добро, - сказал Вульф. - Штурман выдаст вам  сейчас  рабочую  одежду.
Счастливо вам. Через час выходим.
   Герр Янсен повел меня в другое помещение, здесь же на шканцах, и  отпер
большой стенной шкаф. Это и была знаменитая "шляпная коробка".  Я  получил
нижнее  белье,  морские  сапоги,   клеенчатый   дождевик,   зюйдвестку   и
парусиновую робу.
   - Жевательного табаку не хотите?
   Я не хотел.
   - Тогда распишитесь. - И он протянул мне толстую книгу,  в  которой  я,
вторично за этот день, старательно вывел свою фамилию.
   Придя   в   свою   мастерскую,   я   немедленно    перевоплотился    из
плотника-судостроителя верфи "Шюдер  и  Кремер"  в  корабельного  плотника
"Доры". Правда, жесткие парусиновые штаны терли тело, а  куртка  жала  под
мышками, но все это были мелочи, недостойные переживаний.
   Наверху пронзительно засвистела дудка, и голос Фьете Бойка прокричал:
   - Олл хендз ан дек! [испорченное английское "All hands on deck!" - "Все
наверх!"]
   "Да тут, поди, не меньше половины по-английски", - подумал я.
   Первым английским словам  меня  научил  Фьете.  Я  кинулся  на  палубу.
Остальная команда тоже повыскакивала из кубрика, но не  так  стремительно,
как я.
   Офицеры и лоцман стояли на шканцах. Они нетерпеливо посматривали то  на
флюгарку  -  матерчатый  конусный  мешочек  на   грот-мачте,   указывающий
направление ветра, то за борт, чтобы не упустить момента  начала  попутной
струи - перехода от прилива к отливу.
   Эльба течет, грубо говоря, с зюйда на норд, а ветры  здесь  в  основном
вестовые. При столкновении "Доры" с  чужим  парусником  был  поврежден  не
только корпус, но и снасти  фок-мачты,  что  сильно  ограничивало  рабочие
возможности передних парусов. Поэтому Вульф не смог  подойти  к  западному
берегу, чтобы отстояться там в каком-нибудь затоне, покуда ветер не зайдет
с оста. Вместо  этого  он  отыскал  для  "Доры"  защиту  в  проливе  между
Пагензандом и восточным берегом. На  корабль  все  время  действовали  две
силы.  Одна  -   приливное   или   отливное   течение,   которому   "Дора"
противостояла, зацепившись якорем за грунт и развернувшись  в  направлении
норд-зюйд. Второй силой был ветер, разворачивающий "Дору" носом к весту.
   В момент, когда якорь отделяется от грунта, барк, на который  действуют
сразу и течение, и ветер, становится почти беспомощным.
   Следует заметить также, что корабли такого класса  строятся  отнюдь  не
для маневрирования в узкостях. Слишком  сложен  для  этого  их  такелаж  и
слишком малочисленна команда.
   Вот почему капитан Вульф и дожидался наивысшей точки подъема воды.  При
смене прилива отливом некоторое время течения  нет  вовсе.  Именно  в  эти
считанные минуты он и решил сняться с якоря. Кроме того,  в  высокую  воду
наибольший простор для маневров.
   Для безопасного маневрирования "Доре" требовалась  глубина  по  крайней
мере четыре метра. Экипаж из пятнадцати человек, включая капитана и  кока,
для трехсоттонного барка в общем не так  уж  мал.  Исключите,  однако,  из
этого числа новоявленного плотника и двоих  мозесов,  и  численный  состав
экипажа  уменьшится  уже  до  двенадцати  человек.  Этой  дюжине   моряков
предстояло выхаживать  тяжелый,  всосавшийся  в  тину  якорь,  работать  с
парусами, стоять на руле и вести  вместе  с  лоцманом  корабль  по  узкому
фарватеру.  Впрочем,  кэптен  Вульф  не  выказывал  особой   озабоченности
предстоящим труднейшим маневром. Он кивнул Янсену.
   - Вахта левого борта, цепь выбирать!  Вахта  правого  борта,  кливер  и
бом-кливер ставить, бизань ставить!
   Матросы двигались удивительно неторопливо, будто стояли в Эльмсхорнской
гавани, а не собирались в рейс на другой конец света. Коснись меня,  я  бы
бегал быстрее, да вот только не знал я  пока,  куда  бежать-то.  Не  знали
этого и оба юнги. Всеми забытые, стояли мы у грот-мачты.
   - Оба мозеса - на кливер-фал, - Фьете подтолкнул ребят  к  фок-мачте  и
сунул им в руки ходовой конец фала.
   - Плотник - на бизань-дирик-фал!
   В поднятой руке Янсена болтался трос. Я  опрометью  рванул  на  полуют.
"Вот и  я  пригодился",  -  радо