итана  на  океанском
паруснике, и я  сделал  на  нем  несколько  рейсов  в  Японию  и  обратно.
Экономическое положение Компании,  должно  быть,  улучшилось,  и  я  снова
понадобился моим старым судовладельцам. Однако  через  два  года  я  опять
получил письмо с уведомлением, что в моих услугах больше не  нуждаются,  и
вновь был вынужден разбирать  свой  корабль.  Времена  больших  парусников
миновали окончательно и бесповоротно.



15

   "А слабо вам!" Покупка и переделка "Тиликума".
   Путешествие начинается. Лакстон покидает судно

   Итак, я снова сидел на террасе отеля "Королева" и глядел на  гавань.  В
самом дальнем углу ее робко пристроились некогда столь гордые трехмачтовые
корабли с длинными прямыми реями,  барки,  шхуны.  Ванты  их  порыжели  от
ржавчины, рангоут скособочился и поломался во время зимних штормов.  Спрос
на старые парусники был настолько ниже предложений, что зачастую  выгоднее
было сразу же пустить их на слом.
   У стенки стояли безобразные железные паровые коробки. Из их труб  валил
густой, жирный дым, вонючими клубами тянувшийся через всю  когда-то  столь
чистую гавань.
   Мне было едва за  сорок,  но  чувствовал  я  себя  таким  же  старым  и
полуразвалившимся, как мой старый барк. Пока что я был еще при  деньгах  и
даже мог себе позволить ежедневно посещать отель "Королева". Но  поскольку
миллионером стать мне так и не удалось, я опасался, что денег моих  хватит
не очень-то надолго.
   К моему столику подсел мистер Лакстон,  который,  как  и  я,  ежедневно
приходил в отель и строчил на веранде репортажи в свою газету.
   - Хелло, кэптн Восс!
   - Хелло, мистер Лакстон!
   - Что вы скажете о плавании Слокама?
   - А что я могу сказать, если впервые от вас слышу это имя!
   - Кэптн Восс, моя газета  давно  уже  регулярно  печатает  сообщения  о
кругосветном плавании Слокама, а вы ничего не знаете?
   - Очень сожалею, но я  читаю  только  сообщения  о  прибытии  судов  да
бюллетени фрахтовых ставок.
   Слово за слово, и я узнал наконец о том, что капитан Джошуа  Слокам  на
двенадцатиметровом шлюпе  "Спрей"  один-одинешенек  обошел  вокруг  света.
Теперь он описал свои приключения в книге, которую мистер  Лакстон  и  дал
мне почитать. Весь вечер и половину ночи  я,  не  отрываясь,  читал  книгу
Слокама. Да, этот парень в самом деле кое-чего добился. Но  надо  сказать,
что ему еще и везло отчаянно, а уж несколько раз  прямо-таки  сам  господь
вызволял его из беды.
   На следующий день я сказал Лакстону:
   - Трудность не в том, что судно такое маленькое. Я уверен,  что  хорошо
сработанное малое судно так же надежно, как  и  большое.  Риск  был  велик
потому, что Слокам плавал в одиночку. Один человек не в состоянии двадцать
четыре часа кряду нести вахту и  вести  наблюдение.  Месяц,  полгода,  год
может судно идти само, без человека на палубе - и все будет в порядке.  Но
где гарантия, что в один роковой день на его пути не окажется вдруг  чужое
судно или скала? Ведь Слокам-то несколько раз просто  чудом  избежал  этой
опасности. Вдвоем я на такое плавание отважился бы в  любой  момент,  а  в
одиночку - нет, не рискнул бы.
   Лакстон долго ковырял соломинкой в своем стакане:
   - Кэптн Восс, а вот слабо вам  вдвоем  со  мной  на  маленьком,  как  у
Слокама, судне обойти вокруг света!
   - Мне-то давно не слабо, - сказал я, - но как быть с вами? Вы ведь моря
и не нюхали... И самое главное, кто за это будет платить?
   И тут Лакстон раскрыл мне свой план. Я  узнал,  что  назначен  приз  за
кругосветное  плавание  на  судне  меньшем,  чем  было  у  Слокама.  Число
участников при этом  специально  не  оговорено.  Лакстон  собирался  плыть
вместе со мной, посылать из портов статьи в газеты, а затем издать книгу.
   - Приз составляет 5 тысяч долларов. Таким образом, вы получите 2 тысячи
500 долларов и половину всех гонораров.
   Что ж, если не выгорело с миллионами, может, стоит попытаться сколотить
хотя бы  несколько  тысяч?  В  те  времена  2  тысячи  500  долларов  были
приличными деньгами. Но осторожности ради я решил  все-таки  выяснить  все
досконально:
   - И как же вы собираетесь финансировать это предприятие?
   Лакстон молча вытащил чековую книжку, заполнил формуляр и  показал  его
мне:
   - Я беру на себя половину всех расходов.
   - Идет, - я протянул ему руку, - вторая половина - моя!
   Мы  потратили  несколько  часов  и  в  результате  составили   договор,
определяющий все статьи расходов и распределение доходов.  Согласно  этому
договору, я обязывался приобрести  судно,  оснастить  его,  приготовить  к
плаванию и провести вокруг света.
   Обе стороны поставили под документом свои подписи и ударили по рукам. А
потом мы выпили на брудершафт.
   На следующее утро я отправился подыскивать судно меньшее, чем  "Спрей".
И я уже ясно представлял себе, каким оно должно быть, это мое новое судно.
Протопав несколько часов пешком, я добрался наконец до индейской  деревни.
Возле нее, у берега Ванкуверской бухты, стояли пироги здешних  жителей.  Я
остановился возле самой большой и  устойчивой  из  них  и  терпеливо  стал
ждать.  Через  некоторое  время  пришел  некий  краснокожий  джентльмен  и
забрался в пирогу. Я присел рядом с ним. Поговорили  о  погоде,  о  рыбной
ловле  и  о  китобойном  промысле,  которым  занимались  здешние  индейцы.
Оказалось, что здесь дела обстояли так себе, и причиной  тому  определенно
были "эти проклятые пароходы".
   Тогда я осторожненько заметил, что в  трудные  времена  -  все  трудно.
Попробуй вот, например, продать пирогу, так,  поди,  не  возьмешь  за  нее
хорошей цены. Мой краснокожий друг энергично меня опровергал. Он со  своей
стороны считал, что покупка  пироги  -  самое  надежное  капиталовложение,
особенно если пирога такая,  как  та,  в  которой  мы  сидим.  Эту  пирогу
построил пятьдесят лет назад его  отец.  Построил  из  красного  кедра  и,
заметьте, из одного целого куска!
   Я  согласился:  да,  тот  превращенный  в  пирогу  кусок   кедра,   что
принадлежал некогда его отцу, безусловно, имел  свою  цену.  Но  с  другой
стороны, пятьдесят лет для лодки возраст довольно  почтенный,  и  уж  если
когда-нибудь я решился бы купить лодку, хоть это вовсе  не  входит  в  мои
намерения, я предпочел бы получить что-нибудь поновее.
   Короче говоря, к наступлению сумерек я  за  малую  цену  купил  большую
пирогу. Мой краснокожий друг подарил мне на память  еще  и  голову  своего
умершего отца, построившего эту пирогу. Тщательно  прокопченную  голову  я
положил в пирогу, взмахнул веслом, да так и махал им  всю  ночь  до  самой
Виктории. Там я нарастил борта пироги повыше, где на 10, а где и на  целых
18 сантиметров, и укрепил ее корпус шпангоутами и кильсоном. Под днищем  я
приладил киль - свинцовую  чушку  килограммов  в  300.  Затем  я  соорудил
маленькую каюту со столом, шкафчиком для провизии  и  койкой.  В  корме  я
устроил нечто вроде маленькой  рубки.  К  ней  подвел  все  фалы  от  трех
небольших мачт. Таким образом, я мог отлично управляться  с  парусами,  не
покидая рубки. Мой маленький трехмачтовик мог нести паруса общей  площадью
не менее 21 квадратного метра. Полная длина его от  кормы  до  украшенного
великолепной  индейской  резьбой  штевня  составляла  11,6  метра,  а   по
ватерлинии - 9,15 метра. Наиболее слабой  его  стороной  была  ширина,  не
превышавшая 1,68 метра в самом широком месте.
   Судно показалось мне слишком валким, и для  увеличения  остойчивости  я
уложил  между  флортимберсами  [флортимберс  -  нижняя  часть   шпангоута,
соединяющаяся с килем] 500 килограммов балласта, а кроме того, взял еще на
борт 200 килограммов песка в мешках для дифферентовки.
   Наконец  мы  погрузили  450  литров  воды  в  двух  железных  танках  и
продовольствие из расчета на три месяца. Остановка  была  теперь  лишь  за
нами самими.
   Прежде чем  отдать  швартовы,  я  нарек  судно  именем  "Тиликум",  что
по-индейски означает "друг".
   Мы отвалили 21 мая 1901 года. Лакстон ежедневно писал  о  нас  в  своей
газете, поэтому народу провожать нас собралось почти столько же, как  и  в
тот день, когда мы в строжайшей тайне уходили на "Ксоре" за сокровищами.
   Провожающие  затевали  пари,  что   нам   не   выйти   из   бухты,   не
перевернувшись. И ставки были отнюдь не в нашу пользу.
   С легким остовым ветром мы отошли от причала, но ушли за этот  день  не
слишком далеко: ветер и течение работали против нас. Ночь мы простояли  на
якоре под защитой маленького островка, а на следующее утро, уже с попутным
ветром и при благоприятном течении, двинулись дальше. Около  15  часов  мы
миновали мыс Флаттери, и  теперь  перед  нами  раскинулся  открытый  Тихий
океан.
   Для  моего  спутника-журналиста  наступили  тяжелые  времена.  На  него
навалилась страшенная морская болезнь, и не болезнь  даже,  а  просто-таки
какое-то невероятное морское помешательство. Не успели мы выйти из  бухты,
как он начал "травить".
   - Джон, - простонал он, - давай вернемся.
   Не говоря ни слова в ответ, я  усадил  его  в  уголок  рубки  и  крепко
обвязал тросом, чтобы он не "списался" за борт. Потом я сунул ему  в  руки
румпель.
   - Норман, наш курс - зюйд-вест. Твоя вахта до  полуночи.  Строго  держи
курс и следи за огнями пароходов. Если заметишь, что  судно  сближается  с
нами или ветер заходит, буди меня.
   - Я не могу, -  чуть  слышно  прошептал  Норман  и  отрыгнул  последние
остатки своего позавчерашнего ужина.
   Я безжалостно нанес ему несколько хуков по нижним ребрам. Это настолько
приободрило его, что он начал рулить. Не  раздеваясь,  прямо  в  штанах  и
куртке, я забрался в нашу единственную койку.
   Так или иначе, но на выносливость Нормана слишком больших надежд  я  не
возлагал и потому спал вполглаза. Через некоторое  время  я  почувствовал,
что "Тиликум" приводится к ветру. Не мешкая  ни  секунды,  я  выскочил  из
койки и бросился на палубу. Мой Норман завис, едва не вывалившись из своей
страховочной петли и ухватившись обеими руками за голову. К счастью, ветер
был довольно умеренный и с такелажем ничего не случилось.
   Не говоря ни слова, я взял ведро,  наполнил  его  чудесной,  прозрачной
тихоокеанской водичкой и со всего  маху  выплеснул  ее  прямо  Норману  на
голову. Норман ойкнул и схватился за румпель. Судно снова легло на курс.
   За эту вахту мне еще трижды пришлось прибегать к спасительному ведру, и
в результате  поспать  почти  не  пришлось.  После  этого  я  дал  Норману
возможность спать целых восемь часов в надежде на то, что за это время  он
несколько придет в себя.
   Но  с  Норманом  оказалось  куда   сложнее.   Понадобилось   бессчетное
количество тумаков и водных процедур, потребовалась  целая  неделя,  чтобы
снова вернуть его хоть в мало-мальски  приличное  человеческое  состояние.
Лакстон сторицей расплатился за  все  те  враки  о  морских  приключениях,
которые он когда-либо напечатал в своей газете, а может, даже и за все те,
что ему еще предстояло написать.
   Через неделю он был уже настолько в порядке, что мне не надо  было  его
больше взбадривать. Но о настоящей еде он все еще и слышать не хотел,  так
что готовил я пока только для себя. Консервы, закупленные  Норманом,  были
превосходные, и жил я, что называется, припеваючи.
   Едва мой напарник чуточку ожил, я начал  обучать  его  основам  морской
практики. До сих пор мы шли на ветер, и славный работяга "Тиликум" отлично
справлялся с этим  почти  без  нашей  помощи.  Теперь  Норман  должен  был
обучиться управляться с парусами и рулем по-настоящему.
   -  Запоминай,  Норман,  то,  что  ты  только  что  изволил  наименовать
веревкой, называется у моряков фока-шкотом, и  ты  должен  его  потравить,
если ветер станет заходить с кормы.
   Через несколько дней с основами морской практики мы  с  божьей  помощью
разобрались. Оставалось только дождаться свежей погодки, чтобы как следует
испытать на прочность и судно, и экипаж.
   И  11  июля,  на  двадцатый  день  нашего  плавания,  мы  дождались.  С
норд-веста засвежело, ветер дул все сильнее и  сильнее.  Мы  убирали  один
парус за другим, не вылезая при этом из рубки. "Молодец, Ханнес, -  хвалил
я мысленно сам себя, - оснастил кораблик - лучше не придумать!"
   Парус за парусом, и вот уже на мачтах  остался  один  только  фок,  под
которым мы и удирали теперь от набиравшего силу шторма.  Волны  высотой  с
дом шипели за кормой. С их гребней срывались клочья  белоснежной  пены.  С
каждой  минутой  положение  наше  в  этом  мире  становилось   все   более
угрожающим.
   Я  достал  из  носового  рундука  плавучий  якорь,  который   смастерил
специально для этого рейса.  К  толстому  железному  обручу  диаметром  50
сантиметров я пришил мешок из крепкой  парусины.  Получилось  нечто  вроде
огромного сачка для ловли бабочек. Четыре троса,  закрепленные  на  обруче
коренными концами, я завязал спереди в общую петлю и пропустил  через  нее
самый крепкий линь из всех, что у меня были.
   - Послушай, Норман, - сказал я, - забирай-ка этот якорь, иди с  ним  на
бак и закрепи свободный конец якорного каната на битенге.  Когда  я  махну
тебе рукой, это значит - я привожусь к ветру. Ты тут же  спускаешь  фок  и
бросаешь за борт якорь. Да смотри,  чтобы  он  не  перепутался  с  якорным
канатом!
   Мой спутник осторожно озирался по  сторонам.  "Тиликум"  рвался  вперед
сквозь шапку шипящей пены. Мы легко взбегали на  волну  и  летели  дальше,
опережая ее. Все это выглядело не столь  уж  опасным.  Именно  об  этом  и
сказал мне Норман.
   - Долго нам так не продержаться, -  ответил  я  ему,  -  того  и  гляди
наступит  такой  момент,  когда  корму  "Тиликума"  занесет   на   гребень
очередного вала, где вода перемещается с  большой  скоростью,  а  нос  его
будет при этом оставаться во впадине. Тогда  судно  сразу  же  развернется
поперек волны, и следующий вал обязательно накроет нас.
   Однако Норман все еще никак не хотел уразуметь этого по-настоящему.
   Наконец и до него  кое-что  дошло.  На  четвереньках,  чтобы  не  сбило
ветром, с моим якорем под  мышкой  он  пополз  на  бак  и  довольно  споро
закрепил конец троса за битенг. Выждав подходящий момент, когда  "Тиликум"
оказался во впадине между двумя большими волнами, я круто привелся к ветру
и одновременно раздернул фока-фал. Парус с  треском  пополз  вниз:  Норман
тянул изо всей мочи.
   - Теперь якорь! - крикнул я.
   Мой  напарник  глянул  вверх  и  увидел  обрушивающуюся  Прямо  на  нас
гигантскую водяную стену. Никаких причин для особого беспокойства пока  не
было. Нос "Тиликума" легко выдержал бы и не такую  волну.  Однако  Нормана
охватила дичайшая паника. Он выпустил якорь из рук, - к счастью, за борт -
и прыгнул на фок-мачту. Резво работая руками и ногами, он в мгновение  ока
очутился наверху.
   Мой друг доктор Мартенс объяснил мне когда-то, что человек произошел от
обезьяны,  а  вовсе  не  был  сотворен  в  готовом  виде  богом,  как  нам
рассказывал об этом в школе пастор Рухман. Сказать по правде, я все же так
и не мог никогда убедить себя до конца в  истинности  этого  дела,  насчет
обезьян. Но стоило мне увидеть Лакстона, берущего на абордаж фок-мачту,  и
я тут же твердо поверил в обезьянью историю.
   Все это так, только "Тиликум" вовсе не для  того  был  построен,  чтобы
нести на мачте здоровенного мужчину. Он  рискованно  накренился,  едва  не
черпая бортом воду.
   - Вниз, живо! - взревел я, как бешеный бык.
   Лакстон и сам увидел, что  волна  без  всякого  ущерба  для  нас  мирно
прошуршала мимо, и, сконфуженный, скользнул по мачте вниз. Нас дрейфовало,
хода не было, ветер разворачивал "Тиликум" лагом к волне. И тут  заработал
наш плавучий якорь. Якорный трос вытянулся в струну, и, не  успела  прийти
очередная волна, как якорь снова развернул нас носом к ветру.
   В полнейшей безопасности, не приняв ни единой капли забортной воды,  мы
стояли на якоре в бушующем море. Судно медленно дрейфовало кормой  вперед.
Я закрепил руль и поставил на крышу  каюты  фонарь.  После  этого  мы  оба
забрались в каюту.
   Я было собирался слегка отчитать Лакстона, но он опередил меня:
   - Мне стыдно, Джон, но если бы ты знал, как я испугался...
   Позже Норман напечатал о нашем  путешествии  большие  статьи  в  разных
газетах, но о том, как он карабкался на мачту, в них не было ни слова.
   Мы провели спокойную ночь. Снаружи надрывался норд-вест. В  каюте  было
тепло, сухо и даже относительно тихо. Норман сразу же завалился  в  койку.
Мне  пришлось  улечься  на  узкой  банке.  Когда  "Тиликум"  делал  резкое
движение, я  слетал  с  нее.  Разбуженный  таким  невежливым  способом,  я
быстренько высовывался из люка, осматривался по сторонам и снова засыпал.
   После шторма я  уже  твердо  знал,  что  судно  наше  -  замечательное,
способное в полной безопасности пронести нас вокруг света.
   Через несколько  дней  нам  посчастливилось  поймать  в  паруса  добрый
норд-вестовый пассат, а в середине июля, несколько огорченные  наступившим
штилем, мы пересекли экватор.
   По первоначальному замыслу мы  собирались  сделать  первую  стоянку  на
Маркизских островах. Однако тогда нам пришлось бы еще  долгое  время  идти
круто на ветер, а при этом, как известно, судно больше всего  захлестывает
волной. Поэтому мы решили идти к острову Пенрин. На этом  маршруте  пассат
нам особенно благоприятствовал и мы пробегали от 150 до 170 миль в сутки.
   Наступило 1 сентября. По моим расчетам,  мы  находились  где-то  совсем
рядом с островом. Поэтому всю ночь мы пролежали в дрейфе.  Но  вот  встало
солнышко, а вокруг нас по-прежнему была только вода. Но  я  верил  в  свои
навигаторские способности. Кроме того, из лоции я знал, что Пенрин - всего
лишь невысокий атолл протяженностью около восьми миль.
   К полудню на горизонте показалось темное  пятно.  Всякий  раз,  как  мы
взбирались на гребень волны,  я  видел  его  совершенно  отчетливо.  Таким
образом, на 59-й день плавания мы  отыскали  посреди  Тихого  океана  этот
крохотный островок.
   Вечером мы шли уже возле  самого  острова,  отыскивая  южный  проход  в
коралловом рифе, чтобы войти через него в лагуну.
   На рифах застряли две большие шхуны. С одной из них волны  расправились
уже довольно основательно, другая, как мне  показалось,  налетела  на  риф
совсем недавно.
   Потерпевшие крушение суда, особенно парусники, всегда вызывают  у  меня
тоску в желудке. Проход  оказался  чертовски  узкой  дыркой.  На  какое-то
мгновение я даже заколебался было: а не лучше ли нам обойти этот  островок
стороной? Но лоция Тихого  океана  утверждала,  что  пройти  здесь  вполне
можно. Поэтому, в точности  следуя  ее  указаниям  и  уповая  на  бога,  я
направил "Тиликум" прямо туда, где  в  сплошной  полосе  прибоя  виднелось
свободное от пены  местечко.  Большущая  волна  вскинула  нас  к  себе  на
загорбок. Вокруг нас заплясала,  взвихрилась  белая  пена.  Неистовый  шум
прибоя оглушил, придавил, парализовал нас. Я на мгновение зажмурил  глаза,
а  когда  раскрыл  их,  то  обнаружил,  что  мы  скользим  уже  по  тихой,
зеркально-гладкой воде лагуны.
   Я прошел на бак. Сквозь голубую воду отчетливо  были  видны  коралловые
заросли на дне. Дно резко поднималось. Знак  рукой  напарнику,  державшему
румпель, - и "Тиликум" огибает небольшой риф. Так  мы  и  двигались,  пока
перед самым заходом солнца не добрались наконец до деревни. Совсем рядом с
ней - о чудо! - мы увидели небольшую  белую  шхуну.  Мы  прокричали  слова
приветствия, подошли к шхуне и ошвартовались у ее борта.  Шкипер,  капитан
Декстер, дружески поздравил нас с прибытием.
   Уже много лет он занимался торговлей на островах Южных  морей,  большей
частью выгодно выменивая ситец, стеклянные бусы и дешевые железные изделия
на копру и жемчужины. Не успели мы причалить, как на  борт  пожаловал  сам
король этой деревни (так он представился по-английски) и пригласил нас  на
маленький ужин.
   На предательски подрагивающи