загремели первые выстрелы. В бинокль  мне  хорошо  было
видно, как охотники подтягивали баграми убитых зверей и вместе с  гребцами
затаскивали их в лодки.  Потом  дори  отошли  немного  подальше,  и  снова
затрещали выстрелы. И так до  тех  пор,  покуда  поблизости  от  лодки  не
просматривалось больше ни одного тюленя. Тогда команда  ставила  паруса  и
гналась за стадом.  Лодки  разбегались  все  дальше  и  дальше.  Вскоре  и
выстрелов уже не стало слышно.  Я  видел  только  дымки,  вырывающиеся  из
ружейных стволов.
   Тюленям не повезло: направление ветра почти совпадало с  их  курсом,  и
дори быстро их нагоняли. Рейковый парус  позволяет  открытым  лодкам  идти
только с попутным ветром, лавировать же встречь ветра они неспособны.
   Ну что ж, раз такое дело, значит, я должен подвести "Джесси" поближе  к
лодкам, причем с подветра, потому как иначе ни одной из них назад на судно
ни за что не вернуться.
   Кроме меня на борту были только Уэстон, Мак-Миллер, Чанг Чу да Фред. Во
время промысла на шхуне всегда почти  никого  не  остается.  Впрочем,  при
такой погоде, как сегодня, никаких особых проблем это не составляло.  Чанг
и Фред работали на кливер-шкотах. Для тощего китайца и четырнадцатилетнего
мальца - работенка не из  легких.  Под  пронзительные  китайские  возгласы
Чанга рывок за рывком тянули они непослушные снасти. Уэстон с Мак-Миллером
поставили тем временем фок. "Джесси" увалилась на несколько румбов и  дала
ход. Бежала она легко, слегка накренясь.
   Мак-Миллер наблюдал в бинокль за дори.
   - До них около четырех миль. Может, стоит принять немного вправо?
   Через полчаса мы уже нагнали наши дори, но в дрейф ложиться не стали, а
пробежали еще с пяток миль к подветру, где и решили их дожидаться.
   К вечеру все дори, одна вслед за другой, слетелись к "Джесси". Охотник,
гребец и рулевой сидели в  каждой  лодке  рядышком  на  самой  корме.  Для
равновесия. Потому как в носовой части кучей лежали туши убитых тюленей.
   Возле самого нашего борта рулевой сноровисто разворачивал лодку иском к
ветру. Второй матрос мгновенно спускал парус, выдергивал мачту из степса и
укладывал ее в лодку. Охотник закреплял в носовой  части  поданные  ему  с
"Джесси" тали. То  же  самое  проделывал  на  корме  и  рулевой,  и  после
нескольких "раз-два, взяли" дори висела уже на шлюпбалках, укрепленных  по
обоим бортам "Джесси". Шлюпбалки  у  нас  были  поворотные:  развернут  их
внутрь - и дори зависает над палубой, потравят тросы - и она уже стоит  на
палубе. А шлюпбалки снова вываливают за борт, где ждет  подъема  очередная
дори.
   На палубе меж  тем  начинается  большая  бойня.  Под  надзором  Уэстона
охотники сдирают с битых тюленей драгоценные  шкурки.  Окровавленные  туши
кидают за борт. Мы с Мак-Миллером стоим на шканцах  и  наблюдаем  всю  эту
сутолоку.
   - Довольно неаппетитное зрелище...
   - Зато хорошо  оплачиваемое,  кэптн,  -  пожал  плечами  Мак-Миллер  и,
помолчав немного, добавил: - Только уж своей-то жене я такое меховое манто
покупать не стану.
   Чуть не  каждый  день  настигали  мы  теперь  тюленьи  стада.  Охота  с
маленьких лодок - предприятие до  безрассудства  дерзкое,  особенно  когда
крепчает ветер. Однако нам везло. Ни одной дори не потеряли. Несколько раз
мы встречались с другими шхунами, которые запрашивали нас,  не  попадалась
ли нам случайно одна из их  дери,  затерявшаяся  в  тумане  или  унесенная
штормом.
   На нас тоже обрушилось за это время несколько штормов, но все  обошлось
без ущерба. От тайфунов, столь опасных в японских морях в  летние  месяцы,
судьба нас уберегла. Так что к концу года я целый  и  невредимый  вернулся
назад в Штаты. "Джесси" была плотно набита мехами и воняла изо  всех  швов
палубного настила тюленьим жиром, тухлым мясом и мокрыми шкурами.
   Всего один год проплавал я на  "Джесси".  А  потом  получил  письмо  от
Смита, Смита и Смита. В нем весьма сухо сообщалось, что  тюлений  промысел
для судов, базирующихся на Соединенные Штаты, более не выгоден. Из  Японии
подходы  к  местам  промысла  много  короче.  Жалованье  японских  моряков
составляет лишь малую долю того, что платят в Америке. И далее  лично  обо
мне:

   "...И  мы  льстим  себя  надеждой  не  разойтись  с  Вами   во   мнении
относительно того, что благодаря  богатому  опыту,  накопленному  Вами  за
последний год на нашем судне "Джесси", должность старшего гарпунера на нем
стала  излишней,   и   рассчитываем,   что   не   разочаруемся   в   своих
предположениях, предложив Вам принять на себя дополнительно и эту  заботу,
в оправдание которой Ваш оклад повысится на десять процентов.
   В случае Вашего согласия просим Вас разоружить "Джесси" и отправиться в
Иокогаму,  где  Вы  примете  под  команду  (с  одновременным   исполнением
должности старшего гарпунера) шхуну "Шикишима Мару".
   Примите ... и т.д., и т.д.".

   Что мне оставалось делать? Я  принялся  расснащивать  "Джесси"  (в  чем
другом, а в этом у меня опыт уже был).  Потом  представитель  нашей  фирмы
вручил мне билет на "Вашингтон", и  я  снова  насладился  всеми  радостями
бытия пароходного пассажира.
   Во время рейса я  размышлял  кое  о  чем.  Во-первых,  что  станется  с
командами американских зверобойных судов. На  пароходы  устроиться  сможет
далеко не каждый.
   Во-вторых, я попробовал подсчитать,  что  сэкономят  три  Смита  на  их
жалованье. Любое состояние, как известно,  начинается  с  экономии,  но...
только когда экономишь на других. Я, скажем, сколько ни пытался экономить,
так никогда и не разбогател.
   Главной же моей  заботой  было:  как  я  буду  управляться  с  японской
командой? Может, через  переводчика?  Невозможно.  Задуй  ветерок  немного
посильнее, и никакой переводчик за мной не поспеет. А может, Смит, Смит  и
Смит наймут японскую команду, понимающую по-английски? Совсем  невероятно:
японцы, говорящие по-английски, потребуют больше денег, чем те, что языкам
не обучены. С другой стороны, я хорошо знал свою фирму и был  уверен,  что
она никогда пальцем о палец не ударит, если это не сулит ей выгоды.
   В Иокогаме я стоял у релинга и наблюдал, как сходят на берег пассажиры.
   - Мистер Восс? - спросил у меня за спиной чей-то голос.
   Я обернулся. Маленький японец несколько раз учтиво поклонился мне.  Как
вежливый человек, я ответил тем же, разве что поклоны мои  были  не  столь
глубокими.
   - Мистер Восс, - сказал японец, - позвольте представиться. Кобаяси.
   Он протянул мне визитную карточку. На  одной  стороне  напечатаны  были
японские иероглифы, на другой - по-английски:

   "М-р Исао Кобаяси,
   чиф-агент
   Смит, Смит и Смит".

   Фирма снова взяла  меня  под  свое  крылышко.  Стоило  мистеру  Кобаяси
поманить мизинчиком - и уже двое носильщиков  поволокли  мои  чемоданы  по
трапу и скрылись с  ними  в  людском  водовороте.  Мистер  Кобаяси  поднял
большой палец - и уже стояли возле нас готовые  к  услугам  два  рикши  со
своими колясками. Мне было как-то неловко:  человечек  вдвое  меньше  меня
ростом и вдруг повезет меня, этакого здоровенного! Но мистер  Кобаяси  уже
подсаживал меня в двухколесную тележку, и, не успел я усесться,  человечек
зарысил прочь от порта. Сперва он бежал по  довольно  широким  припортовым
улицам, однако, чем дальше, тем улицы становились все уже и уже.
   Моя коляска свернула раз десять налево и столько же - направо, и  узкая
улочка превратилась в незамощенную дорогу.
   "Терпи, Ханнес, - сказал я себе, - храни азиатское терпение. Смит, Смит
и Смит знают, что делают. Уж это так точно!"
   И они-таки знали...
   Рикша остановился у каких-то ворот,  которые,  как  в  сказке,  тут  же
отворились перед нами. Мы въехали в крохотный дворик,  обнесенный  с  трех
сторон высокими стенами. С четвертой расположился маленький домик, весь из
досточек и бумаги. У входа стояла грациозная  японка  в  расшитом  цветами
кимоно. Она сделала глубокий поклон и помогла мне  выбраться  из  коляски,
что  сопряжено  было  с  некоторыми  трудностями:  тележка  явно  не  была
рассчитана для перевозки европейцев.
   Подошел мистер Кобаяси:
   - Это мисс Коике, - сказал он. - Или лучше, по-японски, Коике-сан.
   Коике-сан низко поклонилась, полезла в кармашек, вшитый в широкий рукав
ее кимоно, и протянула мне, улыбаясь и снова кланяясь, маленькую  визитную
карточку. У каждого здесь, что  ли,  такие  карточки?  Вслед  за  тем  мой
провожатый молниеносно исчез,  испарился  вместе  со  своим  рикшей,  а  я
остался один на один с Коике-сан.
   Первым делом мы еще  раз  улыбнулись  друг  другу.  Улыбка  никогда  не
повредит. Фигурка у девушки была очень стройная. Кимоно у нее было расшито
цветами. Об этом уже говорилось, но Коике наверняка обрадовалась бы,  если
бы узнала, что я помню, какими именно. По персиково-желтому полю  цветущие
вишневые ветви! Вот какие это  были  цветы!  Ее  обо  -  широкий  японский
матерчатый пояс - был из  вытканной  золотой  нитью  коричневой  ткани.  У
Коике-сан  были  угольного  цвета  раскосенькие  глазки,  крохотные  ушки,
крохотный носик, крохотный ротик и иссиня-черные густые,  длинные  волосы,
собранные в искусно закрученный узел.
   Голос ее, хоть я поначалу не понимал ни  слова,  звучал  словно  птичье
щебетание.
   Не слишком ли романтично, старина  Ханнес?  Надеюсь,  нет.  Просто  мне
очень хочется как можно точнее описать Конке.
   Тихонько щебеча мне что-то, Коике нежно влекла меня  в  дом.  Сразу  за
входной дверью была крохотная комнатка (все в этом домике было крохотное).
Низкий порожек отделял ее от устланного циновками коридора.  Коике  (снова
очень нежно) потянула меня присесть на этот порожек. Едва  я  уселся,  она
мгновенно стянула с меня ботинки. К счастью, носки у меня были целые  (что
для холостяка отнюдь не само собой разумеется).
   Ботинки она поставила на  полочку,  а  рядом  с  ними  -  свои  гета  -
деревянные сандалии на дощечках-подставках. На  ногах  у  нее  были  белые
чулки с отдельно вывязанными большими пальцами.
   На порожке перед коридором стояло две пары крохотных  домашних  туфелек
без задника. Коике сунула  в  них  ноги.  Попытался  было  последовать  ее
примеру и я, но туфельки  оказались  едва  в  половину  моей  лапы.  Коике
прикрыла рукавом кимоно рот и тоненько хихикнула. Не иначе как  потешалась
над белым пентюхом. Хихикала она и после, всякий раз, как я, по ее мнению,
допускал какую-то несообразность.
   К сожалению, вынужден признать, что смеялась Коике надо  мной  довольно
часто, но, к великой моей радости, смех  ее  звучал,  как  колокольчик,  и
вскоре я так привык к нему, что готов был слушать его бесконечно.
   А пока она провела меня шагов шесть-семь по коридору. Потом  отодвинула
бумажную дверь, выскользнула из своих туфелек и показала знаками, что  это
же самое должен проделать и я. В одних носках мы вошли в комнатку. На полу
здесь были постелены татами - камышовые циновки. Коике отодвинула дверь  к
противоположной стене, и мне открылся вид на миниатюрный садик.  Крохотные
деревца от 20 до 50 сантиметров высотой росли между скальными обломками. В
крохотном прудике с  крохотным  фонтанчиком  плавали  малюсенькие  золотые
рыбки.
   Левая сторона комнаты была приподнята уступом. На стене висела какомоно
- настенная картинка, которую можно накручивать на валик. Тогда я не  знал
еще, разумеется, что такое какомоно, и  о  японском  искусстве  икебаны  -
составлении цветочных букетов - тоже ничего еще  не  слышал.  Всему  этому
Коике обучила меня в ближайшие недели.
   В уголке стоял мой багаж. Это было мое первое  знакомство  с  японскими
методами работы. Все делалось незаметно и быстро.
   Коике что-то прощебетала мне и указала на чемодан. Ага, она  хочет  его
распаковать. Мои вещи мгновенно исчезли в стенном шкафу. Из этого же шкафа
она достала большое кимоно и деловито приложила ко  мне,  подойдет  ли  по
размеру. Мне стало ясно: в японском доме надо жить как японец.
   Я ожидал, что девушка выйдет, чтобы я  мог  переодеться,  но  Коике  об
этом, видимо, и не думала. Напротив, она молниеносно стянула с меня пиджак
и жилетку. Затем  она  расстегнула  на  мне  рубашку.  Я  начал  уже  было
беспокоиться, как же дело пойдет  дальше,  но  Коике  снова  закрыла  лицо
рукавом и тихо хихикнула.  Ни  одна  благовоспитанная  японка  никогда  не
станет смеяться мужчине в лицо. А Коике, как я узнал позже, посещала  даже
специальную школу хороших  манер.  Однако  японские  правила  приличия  не
всегда соответствуют  нашим,  европейским  (или  американским),  причем  в
большинстве случаев я нахожу, что японские лучше.
   Коике еще раз раздернула пошире ворот моей рубахи,  бросила  взгляд  на
мою грудь, хихикнула и выскочила из комнаты.
   Я тоже заглянул себе под рубашку, но не  обнаружил  там  ничего,  кроме
волосатой моряцкой груди. Даже татуировки, как у большинства  матросов,  и
той у меня не было. Я  пожал  плечами  (этакое  непонятное  поведение!)  и
продолжил переодевание. Кимоно оказалось впору, и я гордо,  как  настоящий
японец, прошелся несколько раз взад и вперед по комнате. "В  садик  выйти,
что ли", - подумал  было  я,  но  не  успел  напялить  на  ноги  маленькие
туфельки, как снаружи послышалось  многоголосое  хихиканье.  И  тут  же  в
комнату просеменила Коике в сопровождении трех новых дам -  одна  краше  и
узкоглазое другой.
   Сначала, как полагается, пошли  взаимные  поклоны.  Затем  все  четверо
наперебой затараторили. Речь шла, по-видимому, обо мне.
   Я подошел поближе к  четверке  красавиц  и  отвесил  еще  один  поклон.
Вежливость никогда не повредит, а уж с этакими красотками и подавно. И тут
вдруг Коике-сан  схватила  обеими  руками  ворот  моего  кимоно  и  широко
распахнула его. Она с гордостью демонстрировала  подружкам  мою  волосатую
грудь! От  неожиданности  я  чуть  не  поперхнулся  и  застыл,  как  аршин
проглотил. Трое новых девушек изумленно смотрели на меня.  Потом  одна  из
них робко подошла ко мне и легонько подергала меня за "шерсть".
   Коике снова  запахнула  на  мне  кимоно.  Любознательная  троица  низко
поклонилась нам и скрылась, хихикая, за раздвижной дверью.
   "Ханнес, Ханнес, - подумал я, - было дело, ты показывал  на  базаре  за
деньги свою лодку. Теперь, похоже, показывают тебя  самого:  кэптен  Восс,
человек с волосатой грудью. Только для детей и женщин! За вход 10 иен".
   Как я узнал позже. Коике пришла от меня  в  такой  восторг  (у  японцев
волосы на груди не растут), что немедленно кликнула соседок, чтобы  и  они
тоже подивились на европейское чудо.
   Не знаю, сумел ли бы я постигнуть  суть  всех  этих  обстоятельств,  не
затянись отсутствие мистера Кобаяси на целых четыре недели.
   Все это время мы с Коике были одни, и я учился от нее японским обычаям:
принимать горячую ванну (не водичка - крутой кипяток!) по три раза в очень
жаркий  день;  вытираться  влажными  полотенцами;  есть   сырую   рыбу   с
водорослями и рисом, а главное, я учил важнейшие японские слова.
   Во всяком случае я смог уже приветствовать господина Кобаяси и  повести
с ним несложную беседу. Кобаяси оскалил в улыбке  желтые  лошадиные  зубы,
затолкал меня в коляску, называемую, как  и  запряженный  в  нее  человек,
рикшей, и отвез в гавань. Там стояла столь хорошо знакомая мне глостерская
шхуна, близнец моей "Джесси". Кобаяси показал на нее рукой и сказал:
   - "Шикишима Мару".
   Далее, к моему великому удивлению, оказалось, что мистер  чиф-агент  не
понимает больше ни  слова  по-английски.  Он  говорил  только  по-японски.
Делать нечего, пришлось обучаться японскому и мне. Не  так  уж  и  сложно:
"хо" - парус, "хобашира" - мачта...
   Ай да фирма "Смит, Смит и Смит"!  Все,  за  что  ни  возьмется,  делает
основательно и, главное, рентабельно. Ни при каком ином методе обучения не
постичь бы мне столь быстро основы чужого языка.
   В конце 1908 года шхуна вышла в море. Я  распростился  с  Коике-сан  по
японскому этикету (впрочем, по отдельным пунктам Коике  предпочла  все  же
европейские обычаи).
   Команды к отходу и постановке парусов я уже умел  отдавать  по-японски.
Для гарантии в нагрудном  кармане  у  меня  хранился  еще  лист  бумаги  с
написанными на нем латинским шрифтом  всевозможными  японскими  командами.
Поскольку  изучение  японского   языка   планом   Смитов   для   меня   не
предусматривалось, вахтенный журнал я вел на английском, и мистер Ода, мой
штурман,  заносил  в  него  события  своей  вахты  тоже   на   безупречном
английском.
   Стоило мне, однако, попытаться заговорить с ним по-английски,  как  он,
вежливо улыбаясь, ответил:
   - Сенси-ни ваташива вакаримасен дешита.
   Смиты позаботились и о том, чтобы мой японский непрерывно улучшался.
   О  плаваниях  на  "Шикишиме"  рассказывать  особенно  нечего.   Морская
практика на любых парусных судах в сущности почти одна и та  же.  И  жизнь
команды, и судовые работы - все очень похоже, и заботы везде одни и те  же
- ветры и бури, паруса да такелаж. Через каждые два-три месяца мы заходили
в Иокогаму. Произведя расчет с Кобаяси, я ехал к Коике и оставался у  нее,
покуда снова не уходил на промысел.
   Все шло размеренно и налаженно.  Но  вот  в  1910  году  произошли  два
события,  снова  коренным  образом   изменившие   мою   жизнь.   Различные
государства, чьи суда участвовали  в  промысле  тюленей,  заключили  между
собой  соглашение,  в  соответствии  с  которым  промысел  с   1911   года
прекращался. Владельцам судов выплачивалась соответствующая компенсация  и
командам - тоже соответствующая.
   С той лишь разницей, что Смит, Смит и Смит получали шестизначную  сумму
в долларах, я - годовое жалованье, тоже в долларах, а остальная команда  -
месячное жалованье в иенах.
   Вторым событием было то, что  исчезла  Коике,  скрылась  в  неизвестном
направлении, даже не попрощавшись.
   Я кинулся к мистеру Кобаяси. На сей раз он прекрасно  понимал  и  бегло
говорил по-английски.
   - Родители забрали ее назад в деревню.  В  ближайшие  дни  она  выходит
замуж. Фирма прилично заплатила ее старикам,  и  теперь  Коике  -  хорошая
партия. Да и вы, капитан, тоже ведь сделали ей кое-какие подарки...
   Опечаленный, побрел я в портовую гостиницу. Нет, не везло мне в жизни с
женщинами, а если и везло, то ах как мимолетно было это счастье!



21

   В ожидании денег. Постройка "Си Куин". Течь в корпусе.
   Тайфун. Хорошего понемножку

   В  Японии  все  организовано  самым  наилучшим  образом.  Это   правило
действует, к сожалению, даже когда японцы чего-то не хотят. В моем  случае
они не хотели выплачивать мне мою долю компенсации.
   1 января 1911 года я высадился на берег и начал борьбу с  властями.  Со
временем я смог бы составить толстый каталог  оговорок  и  уверток.  Такие
простые  варианты,  как  "Высокочтимый  господин   комиссар   сегодня,   к
сожалению, отсутствует" или "К величайшему моему  прискорбию,  сегодня  не
приемный день", имели место лишь в первые недели. Потом пошли уловки более
изощренные.  "Да,  да,  конечно,  мистер  Восс,  деньги  вам,  разумеется,
немедленно заплатят.  Но  вот  есть  тут  одна  маленькая,  незначительная
неясность. Вы ведь канадец, не  так  ли?  Высокочтимый  господин  комиссар
должен решить, в какой валюте мы  будем  платить.  Не  можем  же  мы  вам,
канадцу, платить долларами, не так ли? С другой  стороны,  ваш  договор  с
вашей старой фирмой оговаривает плату именно в долларах. Вот эта-то мелочь
нам пока что и не совсем ясна. Пожалуйста, поймите нас правильно".
   Все  это  говорилось  самым  сладким  голосом  и  с  самым  любезнейшим
выражением лица. Общение  с  Коике-сан,  мистером  Кобаяси  и  корабельной
командой научило меня терпению. Я улыбался  в  ответ  и  заверял  временно
исполняющего обязанности высокочтимого комиссара  по  выплате  компенсаций
тюленебоям-промысловикам в полном моем уважении к его высоким заботам.
   И все-таки им пришлось заплатить, и денег у меня в один миг стало более
чем   достаточно.