Нам,  ученикам,  доверяли  конопатить  только  палубный  настил.  Здесь
качество конопатки на живучесть корабля влияло не так сильно.
   Наконец расквитались и с конопаткой. Мастер Маас удовлетворенно  провел
ногтем по последнему шву. Мы уложились в срок. Теперь началась  подготовка
к спуску со стапеля. Для этого необходимо было, чтобы подъем воды в Крюкау
пришелся на полуденные часы.
   Прилив, как известно, повторяется каждые двенадцать часов, причем  срок
его наступления день ото дня медленно сдвигается. Начнись прилив,  скажем,
в шесть утра, и фрау капитанша, герр Кремер и  другие  почетные  гости  не
смогли бы принять участие в событии - в это время они еще спят.  Следующий
прилив  начался  бы  около  шести  вечера.   Тогда   не   хватит   времени
отбуксировать  корабль  и  выполнить  на  нем  до  темноты   все   работы,
необходимые сразу после спуска со стапеля.
   Видимо, при подписании контракта герр  Кремер  всегда  руководствовался
календарем приливов и отливов, потому  что  всякий  раз  сроку  готовности
корабля сопутствовало самое благоприятное время подъема воды в реке.
   Плотники приготовили спусковые дорожки - брусья, по которым эвер должен
был сползти в воду. Мы, ученики, густо смазали эти  брусья  мылом.  Корпус
украсили цветочными гирляндами.  Придись  спуск  на  зимнюю  пору,  вместо
цветов были бы разноцветные флажки.
   Щит с именем корабля на корме прикрывался до поры старым парусом. Перед
самым носом эвера мы соорудили из старых брусков и досок небольшую трибуну
для уважаемых лиц, которые соберутся в этот торжественный день.
   И вот этот день  настал.  Блестящие  цилиндры  высоких  гостей,  словно
зеркала, пускали  солнечных  зайчиков.  Белые  пластроны  сверкали  из-под
фраков и визиток. Герр Кремер пригладил свои  бакенбарды,  левой  рукой  -
правую, правой рукой - левую.  Гигантские  поля  дамских  шляп  закрывали,
словно зонтиками, чуть не всю трибуну.
   - Хорошо еще, что кринолины вышли из моды, а то пришлось бы строить две
трибуны, - сказал мой друг Никель.
   Плотники, исключая тех, кому выпала  честь  выбить  клинья  и  стопора,
удерживающие корпус на стапеле, собрались вокруг трибуны.
   Корабли в гавани в честь такого события  украсились  пестрыми  флагами.
Зевак к верфи сбежалось со всего города. Плотники  явились  в  праздничных
нарядах. Мастер Маас и тот  отказался  на  сей  раз  от  своей  всегдашней
фуражечки и надел высокую плотницкую шляпу.
   Корабль владельцам передавал герр Кремер.
   - Счастливого  плавания...  Кайзер  и  империя...  Германская  слава...
Удачного фрахта... - доносились до нас отдельные его слова.
   Потом одна из дам произнесла  традиционную  "крестильную"  формулу.  Ее
голосок звучал еще слабее:
   - ...Волны... ветром полны... на воду спускаю... имя нарекаю.
   Не очень разборчиво, но во всяком случае в рифму.  Закончив  речь,  она
взяла в руки бутылку шампанского, болтавшуюся на тросике под  перекладиной
какой-то штуки  вроде  маленькой  виселицы,  и  хватила  ею  о  форштевень
новорожденного эвера.
   Бутылку для обряда "крещения" заготовили специально. На женщину в таком
важном деле полагаться нельзя. Существо она слабое, а бутылка  -  крепкая,
ну, как не разобьется? И контора загодя отправила бутылку на "препарацию".
Трюк  этот  состоял  в  следующем.  С   бутылочного   горлышка   снималась
станиолевая  обертка.  Затем  наш  стекольщик   осторожно,   без   хлопка,
откупоривал пробку. Вокруг него  уже  кучковались  охочие  люди  со  своей
посудой. Первому он наливал себе в стакан, где обычно хранилась замазка, а
остатки разливал приятелям, тоже отнюдь не в фирменные бокалы.  Оставалось
только сказать: "Ваше здоровье!"
   Французское шампанское! Многие ли наши земляки пробовали его? Или  хотя
бы видели, как другие пробуют? Так что наш стекольщик в этом смысле мог бы
дать фору самым именитым эльмсхорнским бюргерам.
   Далее  начиналась  собственно  "препарация".  На  поверхности   бутылки
алмазом делались надрезы во многих  местах.  Затем  ее  наполняли  обычным
солодовым пивом, сдобренным  для  лучшей  пенности  пригоршней  поваренной
соли.  Пробку  слегка  подстругивали,  чтобы  она  без  усилий  входила  в
горлышко, и закрепляли  ее  проволокой.  Потом  снова  обертывали  бутылку
станиолью. Вот и  вся  "препарация".  Крестильная  бутылка  "вдовы  Клико"
готова, она разлетается вдребезги при любом, даже самом  слабом  ударе.  А
солодовое пиво пенится сильнее самого лучшего шампанского.
   - По крайней мере всем видно, - пояснил стекольщик.
   Итак, бутылка кокнулась, или, лучше, как обычно писал в  таких  случаях
"Эльмсхорнский вестник", расшиблась, о форштевень гордого корабля.  В  тот
же миг мастер Маас прокричал:
   - Стопора долой! Руби во славу божью!
   На верфи зазвонила рында, застучали топоры и молотки. В гавани на  всех
судах затрубили в туманные горны. Старый парус упал вниз и  открыл  взорам
присутствующих имя нового корабля.
   Медленно, очень медленно, как бы нехотя, заскользил корпус со  стапеля.
Потом темп убыстрился - это сработало наше мыло. Толпа разразилась криками
"Ура!", в воздух взлетели шляпы, фуражки и цилиндры. И  вот  уже,  весь  в
пене и брызгах, новорожденный  эвер  резво  скатывается  в  свою  законную
стихию. Здесь его сразу осаживают якорями: Крюкау  -  узкая,  промедли  мы
чуть, так и врежется наше детище в противоположный, луговой берег.
   Рабочая команда буксирует корабль к достроечному пирсу. Капитан всходит
на борт  и  собственноручно  поднимает  национальный  флаг.  Заканчивается
праздник по традиции в "Дубке".
   В последующие дни мы отделывали и снастили эвер. Грот-мачту должны были
ставить в присутствии капитана. Таков обычай: корабль хорошо будет  ходить
под парусами, если под мачту заложить золотой, а  исполнить  это  надлежит
самому капитану.
   Нам с Никелем предстояло ставить мачту. В  первую  очередь  нужно  было
позаботиться, чтобы шпор мачты - нижний ее конец - точно пришелся к степсу
- специальному гнезду на киле. Как происходит процедура установки.  Никель
мне в общих чертах рассказал.
   - Все понял?
   Я утвердительно кивнул.
   - Тогда смотри, как оно пойдет дальше.
   Никель осторожно выпилил маленький кусочек из планки степса.  Затем  он
вновь приладил его на место, а распил залепил замазкой. Наконец он сплюнул
в ладонь добрую порцию жевательного табака и большим  пальцем  старательно
размазал ее по всей планке.
   - Ну как, заметно что-нибудь?
   - Н-е-е-т, но зачем все это?
   - Потерпи малость - узнаешь. Только никому ни звука.
   На следующий день мы притащили  на  эвер  треногу,  с  помощью  которой
ставят мачту. Когда все приготовления были закончены, появились капитан  и
мастер Маас.
   - Я хотел бы заложить в степс золотой.
   - Да, кэптен, обязательно заложите. Это прекрасный обычай.
   Хороший ход для нее -  первейшее  дело!  -  сказал  Никель.  Под  "ней"
подразумевался эвер. О кораблях всегда говорили в женском роде,  какое  бы
название они ни носили [это не только немецкий обычай: англичане в обиходе
тоже называют свои корабли просто "она" и пишут это слово с большой буквы,
как и слово "бог"] (кстати, мой первый эвер назывался  "Фридрих").  Никель
кивнул людям, державшим мачту, подвешенную к  треноге.  Это  была  команда
ставить. Капитан, Маас и Никель спустились в трюм. Сгорая от  любопытства,
я скользнул за ними.
   Капитан заложил в степс золотую монету в двадцать марок.
   - Только я останусь здесь, покуда мачта окончательно не сядет  на  свое
место. А то знаю я вас, за милую душу приберете мое золотишко.
   - Кэптен, как вы можете? У нас этакого не водится,  -  встопорщились  в
негодовании бакенбарды Никеля. - Да случись подобная оказия, корабль  и  с
места не сдвинется.
   Маас ничего не сказал, только поездил верхней частью  своей  шкиперской
бороды по нижней.
   В пяртнерсе [пяртнерс - отверстие в палубе для прохода мачты] показался
шпор мачты.
   - Вира помалу, - крикнул Никель, и шпор послушно пошел вверх.
   - Майна! - Теперь шпор  пошел  вниз,  и  Никель,  обхватив  его  обеими
руками, направил точно на золотую монету. На палубе принялись  забивать  в
пяртнерс клинья, жестко фиксирующие положение мачты.
   Капитан остался доволен. Теперь они  с  Маасом  отправились  на  берег.
Никель почтительно сопровождал обоих до самого  трапа.  Потом  вернулся  в
трюм.
   - Ну, Ханнес, теперь смотри.
   Он ловко отделил от степса отпиленный вчера кусочек планки и проволокой
выудил из-под мачты золотую монетку.
   - Ой, Никель, это же грех!
   Никель затряс серьгой.
   - Ханнес, Ханнес, до чего же ты еще глуп. Да, конечно,  кораблю,  чтобы
хорошо  ходил  под  парусами,  нужна  денежка,  но  кто  сказал,  что  она
обязательно должна быть золотая?
   Он сунул под мачту монету в одну марку и  аккуратно  прибил  отпиленный
кусочек планки гвоздем.
   Вечером после ужина Никель, хитро прищурясь, сказал:
   - Слушай, дед, можешь разменять двадцать марок?
   Старый плотник, заведовавший артельной кассой, просеменил к  столу.  Не
задавая никаких вопросов, он протянул Никелю одну марку, а  взамен  забрал
золотой. Плотники вдоль стен невозмутимо продолжали сосать свои  сигары  и
трубки. Видать, странная сделка вовсе не была для них чем-то неожиданным.
   - Вилли и Густав. - Это были самые младшие ученики,  прислуживающие  за
столом. - Быстро в "Дубок" и тащите пять бутылок кюммеля.
   Незадолго до того, как мое ученичество закончилось, "Фридрих" пришел на
верфь в ремонт.
   - Ну как, кэптен, лихо она бегает? - спросил Никель.
   Капитан охотно принялся рассказывать,  как  он  кого  обгонял,  а  кого
обходил, как стоящего.
   - Выходит, кэптен, золотой-то все же пригодился?
   - Да, да, плотник, истинно так. Я не суеверен, нет, но что  правда,  то
правда. Она летит, как сам дьявол.
   Когда мы остались одни, Никель спросил:
   - Ну, Ханнес, так как же насчет греха?
   И в самом деле, никто ведь здесь никого не обидел. Кораблик летал,  как
на крыльях, капитан твердо знал, в чем секрет его  скорости,  а  нам  всем
(ей-ей, вполне заслуженно!) досталось по маленькой кюммеля.



6

   Кораблекрушение на Эльбе. "Дора". Я нанимаюсь на "Дору".
   Как пишется слово Гуаякиль? Раздутый апломб и шишки на лбу

   Близилась весна  1877  года.  Я  спал  и  видел,  когда  наконец  стану
настоящим  странствующим  подмастерьем.  Каждую  неделю  я  откладывал  по
нескольку марок на традиционный плотницкий костюм и золотую серьгу.
   Однажды мартовским вечером, когда у нас, без пяти  минут  подмастерьев,
от жажды путешествий уже зудели подошвы. Никель вернулся от мастера Мааса:
   - Есть дельце, парни. Возле устья  Крюкау  потерпела  бедствие  "Дора".
Надо нам на несколько дней на Эльбу.
   На следующее утро мы уложили инструменты  в  большой  гребной  бот.  Не
забыли  и  доски  с  брусьями.  В  конце  концов  бот  оказался  настолько
загруженным, что мы сами в него едва втиснулись. В воде он сидел почти  по
самый  планширь  [доска  или  брус,  накрывающий  свободную  кромку  борта
беспалубной лодки]. Около восьми вода начала убывать, и мы отвалили. Отлив
тут же подхватил нас и быстро понес вдоль берега. На небе  сияло  ласковое
мартовское солнышко. Грести не требовалось, течение было довольно сильное.
Никель уселся за руль и направил бот прямо в  середину  потока.  Остальные
сидели на гребных банках спинами вперед. Делать было нечего, и мы затянули
"Шлезвиг-Гольштейн, опоясанный морем".
   Вдруг Никель сказал:
   - Эй, парни, оглянитесь-ка на минутку, только осторожно.
   Понятно, мы все сразу же оглянулись,  об  осторожности,  однако,  и  не
подумав, а наоборот, рывком. Тут же через борт плеснула волна прямо ему на
брюки, так что от испуга он снова плюхнулся на банку. Мартовская  водичка!
Куда какая прохладная!
   От того, что предстало нашим взорам, и вправду можно  было  подскочить.
Справа и слева берега Крюкау расступились, образуя  красивую  дугу.  Устье
расширялось, как раструб горна, и открывало вид на Эльбу. Свежий  вестовый
ветерок, который мы, укрытые дамбой  и  берегом,  до  сей  поры  почти  не
ощущали, гнал к устью серые волны  Эльбы.  Конечно,  бывалому  моряку  эти
волны показались бы разве что мелкими волняшками.  Но  мы-то  моряками  не
были. И бот наш сидел в воде, едва не черпая бортами. А  отливное  течение
неслось встречь  ветра,  отчего  волны  возникали  короткие  и  крутые,  с
подозрительно пенящимися вершинами.
   Мне  эта  картина   была   особенно   интересна,   потому   как,   хоть
Шлезвиг-Гольштейн и опоясан морем, Эльбу, не говоря уже о море, я  до  сих
пор еще никогда не видал.
   Сейчас в Виктории молодые люди  ездят  на  Тихоокеанское  побережье  на
поездах, на автобусах (скажем, на моем), а то  и  на  собственной  машине.
Полагаю, что подобное происходит сейчас и в Шлезвиг-Гольштейне. Но тогда с
какой бы это радости, позвольте спросить, пустился крестьянский парнишка в
долгий путь навстречу ветру да по  скверным  дорогам,  только  ради  того,
чтобы повидать Эльбу? "Вода - она и есть вода, - сказал  бы  мой  отец.  -
Чего, чего, а этого добра у нас хватает  и  в  канавах,  и  в  веттернах".
Попади я на Эльбу посуху, может, и я бы так же  подумал.  Но  в  том-то  и
дело, что впервые я увидел ее могучий поток не  из  окна  поезда  и  не  с
автобусного кресла, а прямо с борта лодки.  А  это,  знаете,  вдохновляет.
Противоположный берег Эльбы с нашей точки почти не просматривался: река  в
этом месте в ширину почти два километра. Воздух был  полон  шумом  прибоя.
Сегодня я сказал бы - легкого прибойчика. Но тогда чавкающие удары волн  о
береговой откос наполнили мое сердце неведомой дотоле радостью жизни.
   Вот впереди узенькой черточкой всплыл  остров  Пагензанд.  Чуть  дальше
его, защищенный островом от  ветра  и  волн,  стоял  трехмачтовый  корабль
"Дора".
   Отлив бесцеремонно тащил нас из устья Крюкау прямо в открытую воду. Под
ветром нос нашего бота увалился  в  сторону,  и  сейчас  же  первая  волна
перекатилась в бот через планширь.
   - Весла на воду, - крикнул Никель, - гребите!
   Гребцы мы все были, прямо скажем, аховые. Но все же  познаний  наших  в
этом высоком искусстве хватило, чтобы дать боту ход. Никель  правил  прямо
вразрез волны. По его лицу я понял, что где-то что-то не в порядке.
   Порыв ветра едва не сорвал с него высокую плотницкую  шляпу.  Свободная
рука Никеля непроизвольно дернулась к ней. Бот круто  вздыбился,  волна  с
легким шипением прокатилась под ним. Вода,  которой  мы  довольно  изрядно
поднабрались за это время, хлынула в корму, залив сапоги Никеля до ушек на
голенищах. Теперь взметнулась вверх корма, а нос нырнул  в  ложбину  между
волнами. Омывая наши инструменты, вода в боте устремилась с кормы в нос.
   - Сильнее гресть!
   Мы навалились на весла. Прямо на  нас  с  шипением  катилась  большущая
волна. Никель глубже надвинул шляпу и пригнулся. Бот мигом  наполнился  до
самых банок. Как видно, вода в носовой части не позволила боту  вздыбиться
над волной, и мы просто пропороли ее насквозь. Мы  судорожно  вцепились  в
весла, но грести от испуга перестали. И это было  нашей  роковой  ошибкой.
Бот немедленно увалился под ветер и завихлял, как хромая утка на пруду.  С
наветренной  стороны  через  планширь  побежали  мелкие   бурунчики.   Они
перекатывались через бот и тут же снова убегали в Эльбу с подветра.  Доски
и брусья, которые мы забрали с собой с верфи, плавали теперь между банками
в мирном соседстве с лодочными рыбинами [рыбины - деревянные щиты, которые
укладываются на дно шлюпки для  предохранения  обшивки].  Потонуть  мы  не
могли: наш деревянный бот, даже заполненный водой, сохранял еще  некоторую
плавучесть. Промокнуть -  мы  и  так  промокли  дальше  некуда.  Ласкового
весеннего солнышка - как не бывало, стало  холодно,  все  умолкли,  только
зубы клацали на холодном мартовском ветру.
   Никель все еще сжимал правой рукой бесполезный румпель, а левой -  свою
неизменную шляпу. Он оценивал обстановку. За несколько минут  отлив  успел
унести наш бот от устья Крюкау  довольно  далеко  в  Эльбу.  Но  с  другой
стороны, ветер гнал нас к берегу.  Вот  уже  киль  проскрипел  по  чему-то
твердому, и бот накрепко увяз в прибрежной тине.
   - Все за борт!
   Набегающие волны достигали нам до пояса, уходящие - едва до  колен.  Мы
подтянули бот поближе к берегу. Дно здесь было твердое, песчаное.
   - Перевернуть бот!
   Вода выплеснулась наружу, и мы снова уложили на место рыбины, а на  них
- свой инструмент и запасные доски с брусьями. Отлив быстро  сгонял  воду.
От прибоя нас отделял теперь уже  добрый  десяток  метров,  и  сам  прибой
виделся отсюда слабеньким и безобидным.
   По дамбе к нам, не торопясь, подошел какой-то невзрачный человечек.
   - М-м-д-а-а-а, чего это вы сюда забрались, ребята?
   - Мы должны дождаться здесь шлюпку с "Доры", - сказал Никель, а мы  все
согласно закивали.
   Признаться,  что  еще  несколько  минут  назад  мы   чувствовали   себя
потерпевшими кораблекрушение, чудом ускользнувшими от  неистового  шторма?
Да никогда в жизни!
   Человек невозмутимо сплюнул на песок табачную жвачку.
   - Ну, тогда ждите, в шесть вода снова поднимется.
   - Нет ли  здесь  поблизости  какого-нибудь  дома,  где  можно  немножко
обсохнуть? - изобразил на лице любезную улыбку Никель.
   Незнакомец покачал головой:
   - Придется вам часок побегать. Вещички можете оставить здесь.
   Мы переглянулись. Конечно, если побегать как следует, то согреешься.  А
незнакомец меж тем продолжал:
   - Бот будем считать предметом, выброшенным на берег.
   Куда это нас занесло,  к  каннибалам,  что  ли?  Рассказывают,  что  на
Фризских островах пастор каждое  воскресенье  произносил  в  церкви  слова
молитвы: "Господи, пошли к нам на пляж побогаче  багаж!"  Но  то  Фризские
острова, а мы-то застряли в тине на берегу Эльбы, и не в  старые,  мрачные
времена, а в конце просвещенного XIX века.
   Никель схватил свой плотницкий топор.
   - Слушай, ты, береговой разбойник! А ну-ка быстро разведи нам костер!
   Человечек обвел взглядом всех нас по очереди. Мы обступили его со  всех
сторон  с  тяжелыми  предметами  в  руках.  На  бегство  рассчитывать   не
приходилось. Он пожал плечами - происходящее, казалось,  не  особенно  его
взволновало. Мы подошли с ним вместе  к  невысокой  дамбе.  Он  достал  из
кармана трут, кремень и огниво и, укрываясь за дамбой от  ветра,  принялся
высекать огонь. Трут задымился, и наш человечек ловко запалил пучок  сухой
травы. Тут уж и мы принялись помогать, подбрасывая еще траву, потом ветки,
принесенные приливом и застрявшие на  верхней  его  отметке,  и,  наконец,
плавник всех сортов и форм.  Когда  жара  нагорело  довольно  изрядно,  мы
разожгли еще один костер. Теперь можно было и обсушиться  с  обеих  сторон
сразу, и отогреться как следует.
   - Как английские джентльмены у камина, - сказал Йохен. - Да только куда
им до нас, этим джентльменам: камин-то ведь одну  сторону  поджаривает,  а
другая мерзнет.
   Неизвестный человечек как-то  незаметно  исчез.  Зато  спустя  недолгое
время появился другой мужчина.
   - Хелло, моряки, вы с верфи?
   - Да, - ответил за всех Никель.
   - Мы видели с "Доры", как вас выбросило на берег. Наша Шлюпка  стоит  в
устье Крюкау, в пяти минутах отсюда. Она доставит вас на корабль.
   Полуобсохшие, поволокли мы свое добро вдоль дамбы. В конце ее и в самом
деле стояла шлюпка с "Доры". Матросы со  смеху  чуть  не  померли,  слушая
рассказ о наших злоключениях. Двое из них приняли  вахту  у  нашего  бота.
Остальные лихо примчали нас к "Доре", да так, что ни одна капелька  больше
на нас не упала.
   В спокойной воде за Пагензандом стоял на якоре  трехмачтовый  барк.  Он
вышел из Гамбурга и несколько дней  назад  неподалеку  от  нынешней  своей
стоянки столкнулся с другим парусником. Повреждения  были  незначительные,
капитан Вульф решил, что в Гамбург возвращаться из-за этого  не  стоит,