сти  моей  не  было  предела.  Обслуживать
гафельные паруса я научился еще на эверах.
   Передо  мной  распростерся  весь  корабль.  "Клик-клик",  -  постукивал
якорный  шпиль  [вертикальный  ворот].  Это  был  старый  рычажный  шпиль.
Впрочем, и сама-то "Дора" тоже была  довольно  старая,  хоть  и  ухоженная
дама. Четверо парней качали вверх-вниз коромысло, как у пожарного  насоса.
Кок стоял у якорь-цепи и поливал ее водой, чтобы  смыть  эльбинскую  тину.
"Клик-клик-клик", - с каждым качком из воды  выходило  по  звену.  Теперь,
когда  течения  не  было,  в  дело  вступил  зюйд-вестовый  ветер.  "Дору"
развернуло наискось к стержню,  носом  чуть  ли  не  к  Гамбургу.  Поэтому
капитан Вульф решил  перенести  кливер  налево,  то  есть  на  наветренную
сторону, чтобы корабль развернулся вдоль Эльбы. "Клик-клик-клик", -  паузы
стали дольше. Фьете протянул руку к шканцам:
   - Панер! [панер - момент при подъеме якоря, когда он еще  не  отделился
от грунта, но длина цепи уже равняется глубине моря, и якорная цепь  стоит
вертикально]
   - Пошел бом-кливер! Пошел кливер!
   Оба треугольных паруса поползли  вверх  по  штагу.  Фьете  подскочил  к
юнгам, чтобы закрепить снасть.
   - Оба кливера налево! Выбрать якорь!
   Оба паруса заполоскали на ветру, который дул теперь прямо  нам  в  лоб.
Парни из вахты правого борта выбрали втугую шкоты с наветренной стороны. И
сейчас же "Дора" покатилась под ветер, разворачиваясь вдоль Эльбы  и  чуть
пятясь назад.
   "Клик-клик-клик", - пощелкивало с бака.
   - Якорь чист!
   - Пошел бизань!
   Я тянул что есть силы. Ай да бизань-гафель! Куда тяжелее, чем на  наших
эверах. А сосед мой успел уже закрепить свою  снасть  и  теперь  обтягивал
вместе со мной дирик-фал.
   - На бизань-шкотах!
   Парус наполнился ветром. Теперь бизань давал  ход  вперед,  компенсируя
задний ход, созданный кливерами, а разворачиваться "Дора" стала еще круче.
Вот уже нос корабля смотрит на норд.
   - Оба кливера, травить шкоты слева! Выбрать шкоты справа!
   Тотчас же "Дора" обретает ход  вперед  и  начинает  медленно  двигаться
параллельно берегу.  Вульф  сам  стоит  у  штурвала:  людей  у  нас,  увы,
маловато.
   "Дора" шла в крутой бакштаг вдоль по Эльбе. Спереди, сзади  и  рядом  с
нами плыли чужие паруса, белые - у морских судов и серые с  рыжинкой  -  у
прибрежных и  речных.  В  сторонке  от  фарватера  становились  парусники,
направлявшиеся в Гамбург. Они ожидали прилива.
   В этом всеобщем движении "Дора" чувствовала себя равной  среди  равных.
Порывистый ветер слегка кренил  ее  на  правый  борт,  Вульф  стоял  возле
штурвала, не давая рулевому ни минуты покоя. Каким-то особым чутьем он  не
то чтобы улавливал, а прямо-таки предугадывал малейший поворот ветра.
   - Право полрумба!
   - Есть, право полрумба, - флегматично отвечал рулевой.
   Капитан стремился как можно плотнее прижаться к западному  берегу.  Это
открывало ему свободу маневра.
   Страсть ходить как  можно  круче  к  ветру  становится  второй  натурой
каждого, кто водит парусные корабли. Для парусника  с  прямым  вооружением
почти половина розы ветров - зона недоступности. Много круче 80ь на каждый
борт ни один океанский парусник против ветра идти не может. Поэтому тут уж
нельзя упускать ни единого румба. По ветру и деревянный башмак поплывет, а
вот против ветра каждую милю берут с боем.
   Позже, когда я плавал на малых судах с косыми парусами, прежде всего на
"Ксоре" и "Тиликуме", я мог, конечно, ходить и круче. Но в открытом море я
не мог извлечь из этого никаких преимуществ.  Предположим  даже,  судно  и
сможет долгое время выдерживать удары встречных волн,  но  экипаж-то  этак
долго не продержится. На "Ксоре", к примеру, мы в  подобной  ситуации  все
время были как под душем. Да и сама она жалобно стонала и  скрипела  всеми
своими связями. Движения ее становились столь резкими, что мы  валились  с
ног. Поэтому на море мы не могли держать курс намного круче,  чем  капитан
Вульф на своей "Доре". Но я-то в ту пору и представить себе даже  не  мог,
что буду когда-нибудь ходить на малых судах. Первые часы на Эльбе были для
меня и самыми волнующими во всей моей морской карьере. Я ощущал под  собой
"Дору" как живую. Корабль на верфи - произведение искусства,  корабль  под
парусами - живое существо.
   Идя на обгон, нам приходилось надолго  отворачивать  с  курса.  Подходя
поближе к головному судну, капитан  Вульф  бросал  оценивающий  взгляд  на
флюгарку на грот-мачте. Кивок рулевому, знак  рукой  на  бак  -  и  "Дора"
послушно катится с прежнего курса, а мы вытравливаем шкоты и брасы, потому
что ветер теперь дует нам почти в корму. "Дора" реагирует на  новый  курс,
как скаковая лошадь, подстегнутая плетью. Она бросается  вперед,  в  обход
чужого корабля. Оттуда на нас с любопытством глазеет команда.  Офицеры  на
шканцах глядят довольно сумрачно и на приветствия Вульфа отвечают скупо  и
сдержанно. Какому кэпу приятно, когда его обгоняют!
   "Дора" жмет вперед и  вперед,  покуда  чужой  не  останется  далеко  за
кормой. Тогда Вульф снова начинает приводиться. С каждым  шквалом  рулевой
забирает все круче и круче, пока мы вновь не оказываемся на краю фарватера
под западным берегом.
   - Не приводитесь дальше, капитан Вульф, - предостерегает лоцман.
   Дальше к весту - песчаные банки. С началом прилива совпали  и  сумерки.
Вульф приказал убрать все паруса и встал на якорь у самой вестовой  кромки
фарватера.
   - Плотник, я зачисляю вас в вахту правого борта, - сказал мне Янсен.  -
Вместе с Томсеном, - он показал на  одного  из  матросов,  -  до  полуночи
будете стоять якорную вахту.  Потом  разбудите  Бойка.  Поставьте  якорный
огонь.
   С помощью Томсена я вытащил из боцманской баталерки большой керосиновый
фонарь, зажег его и закрепил на фор-штаге примерно на высоте своего роста.
Янсен, а позднее и Вульф приходили нас контролировать. Оба ушли с  палубы,
не сделав нам замечаний.
   Вода прибывала. Слышно было, как она воркует о чем-то со штевнем. Ветер
притих, будто уснул. Эльба мерцала десятками  огоньков  -  это  стояли  на
якоре другие корабли. Порой мимо нас  проскальзывал,  как  призрак,  парус
прибрежного судна, идущего с приливом в  Гамбург.  Каждые  полчаса  Томсен
отбивал склянки на баке.
   Гордый, как испанский гранд, я прохаживался взад-вперед по палубе.  Еще
сегодня  утром  я  был  всего-навсего  молодым  плотницким   подмастерьем,
вчерашним учеником, а вечером капитан  уже  доверил  мне  вахту  на  своем
корабле.
   Со временем этот ритм - четыре часа вахты, четыре часа сна - вошел  мне
в плоть и кровь. Даже теперь, в  Виктории,  я  все  равно  обязательно  на
минутку просыпаюсь в полночь и в четыре утра. Но, не  услышав  привычного:
"Вахта, подъем!",  переворачиваюсь  на  другой  бок  и  сплю  дальше  сном
владельца автобуса. А вот в первую мою вахту я  никак  не  мог  дождаться,
когда она кончится. С Томсеном разговаривать мне не хотелось,  и  я  начал
декламировать школьное стихотворение "Замурованные в землю...".  Нет,  это
не подходит. Мы ведь не на суше, а почти в открытом море. "Будь  преданным
и честь храни, - это уже несколько лучше, - до врат могилы хладной".  Нет,
хладная могила - это тоже плохо, лучше  бы  что-нибудь  потеплее.  Скажем,
"Взвейся, пламя" или, еще  лучше,  "Кто,  рыцарь  ли  знатный  иль  латник
простой..."  [начало  баллады  Ф.Шиллера  "Кубок"]  Тому  ныряльщику  тоже
приходилось иметь дело с водой, и сыро ему было, и холодно. Но сердце  ему
грела любовь. Ради прекрасной девушки я и сам был готов - со  скалы  да  в
море. Или с нока марса-рея. Скажи мне, например, капитан Вульф:  "Плотник,
у меня компас упал в воду. Достаньте мне его обратно поскорее", я бы сразу
- прыг в море. Вот он, сияет надраенной латунью. Я его хвать -  и  наверх,
выныриваю у самою шторм-трапа, лезу на борт с компасом в руке.  У  релинга
стоит кэптен Вульф: "Герр Фосс, как офицеру вам  положен  трап  с  правого
борта. Герр Фосс..."
   - Эй, плотник, смену будить не пора?
   Передо мной - Томсен. Хоть бы не заметил, что я задремал.
   - Да, да, конечно, пора.
   Зубы у меня клацают от холода. Появляется Фьете Бойк с сопровождающим:
   - Ну как, Ханнес, все в порядке?
   - Все в порядке, счастливой вахты!
   Не раздеваясь, бросаюсь на свой соломенный тюфяк, укрываюсь  с  головой
одеялом и мгновенно засыпаю. Всего несколько минут, казалось, прошло,  как
вдруг:
   - Все наверх, пошел, пошел!
   С тяжелой головой, пошатываясь,  иду  на  палубу.  Наверху  ни  зги  не
видать. Ветер как с цепи сорвался. Поет в такелаже. Фалы отчаянно лупят по
мачтам. И еще - непроизвольно улавливаю (вот что значит мозги на  парусный
лад настроены) - ветер зашел, с другого румба  дует,  или  нет,  ветер  не
повернул, это "Дора" развернулась на якоре. Начинается отлив.
   Ветер и море пробуждают  у  моряков  утраченные  инстинкты  единства  с
природой. Любой моряк, хоть усни он на палубе  глубоким  сном,  все  равно
следит подсознательно за ветром и погодой, штормом и  течением.  На  новых
пароходах и  теплоходах  есть  офицеры  и  часть  команды,  которые  и  на
свежий-то воздух выходят разве что прогуляться по пассажирской палубе.
   Небо чуть посветлело, и мы уже различали контуры  окрестных  предметов.
"Дора" снова слегка накренилась на правый борт и взяла  ход.  Когда  стало
совсем светло, капитан Вульф приказал поставить еще и все стаксели.  Вдоль
бортов "Доры" зажурчала вода.
   - Узлов восемь дает, - сказал Янсен лоцману.
   - Шикарный шип, - кивнул тот.
   Но работки для плотника на этом шикарном шипе оказалось хоть  отбавляй.
Янсен и Фьете Бойк прочли  мне  длиннющий  список  всего,  что  надо  было
исправить и подновить. Заодно я узнал и свое рабочее время - десять  часов
ежедневно. Ночью я должен был вставать, только если всех свистали наверх к
парусным маневрам.
   Итак, я отправился в мастерскую и принялся за свою  первую  в  качестве
корабельного плотника работу.
   Поначалу  работа  спорилась.  Но  спустя  некоторое  время  мне   стало
казаться, что воздух в помещении как-то изменился. Слегка давило виски.  Я
растворил дверь, чтобы продуть  мастерскую  свежим  морским  ветерком.  Но
дверь болталась на своих петлях взад и  вперед.  Вместе  с  дверью  начала
раскачиваться и подвешенная на цепи к подволоку лампа. Я быстренько  запер
дверь и встал так, чтобы не  видеть  лампы.  Теперь  заходила  под  ногами
палуба, странно как-то, неподконтрольно задвигалась. В шкафчиках и  ящиках
верстака покатились туда  и  обратно  гвозди  и  шурупы.  Катались  они  с
грохотом, который отзывался у меня где-то в желудке. Да и вообще все  шумы
и все движения действовали почему-то  целенаправленно  на  мои  желудочные
нервы.
   С палубы донесся громкий шум. Хлопали на ветру паруса, скрипели  блоки,
Фьете пронзительным голосом выкрикивал какие-то команды. Боже мой, до чего
же отвратительный шум на этом паруснике!
   Но вот наконец "Дора" легла на новый курс. Движения ее  приняли  весьма
своеобразную форму, к которой я, а точнее  сказать,  мой  желудок  не  был
готов. Непреодолимый позыв вытолкнул  меня  из  мастерской  и  устремил  к
релингу. К счастью, выскочил я на подветренную сторону, но это была чистая
случайность. Оба юнги уже стояли там с зелеными  лицами  и  кормили  рыбок
своим завтраком. Вслед за ними сорвался со стопоров и я.
   - Эй, плотник, проверяешь, что было на завтрак?
   - Не-е-е-т, наш плотник  освобождает  место  для  обеда.  А  обед-то  -
пальчики оближешь: горох со шкварками!
   До чего, однако, бессердечны люди...
   - Плотник, обтянуть бизань-шкот! Оба юнги, выбрать потуже кливер-фал!
   Это был Янсен. Лучшее моряцкое патентованное лекарство  против  морской
болезни и всяких прочих хворей - работа, напряженная  работа.  И  "доктор"
Янсен прописал нам это лекарство полной дозой.
   Я рысцой потрусил на ют. По дороге пришлось  еще  разок  задержаться  у
релингов, чтобы заодно отдать рыбкам и остатки вчерашнего ужина.
   - Пошел, пошел, плотник, быстрее!
   О господи, а вчера Янсен показался мне таким  симпатичным  человеком...
Но дисциплина превыше всего. Я перешел на курцгалон и  спустя  минуту  уже
обтягивал бизань-шкот.
   Живот пустеет - в голове светлеет. Я  догадался,  что  "Дора"  легла  в
дрейф. К нашему борту подвалил лоцманский бот, и толстый лоцман,  что  вел
нас от Пагензанда, степенно спустился в него.  Не  имея  хода,  оба  судна
плясали на волнах, но в разном ритме. Маленький бот скакал  "шотландочку",
любимый танец нашей  округи,  а  барк  танцевал  вальс.  Это  так  скверно
стыковалось, что меня опять потянуло к релингу. Теперь шла только  зеленая
желчь.
   Бот  отвалил.  Янсен  принялся  командовать,  паруса   захлопали,   реи
задвигались, закачались; легкий толчок - "Дора" легла  на  правый  борт  и
побежала. К сожалению, ритм ее  движений  опять  переменился,  по  каковой
причине я снова повис на подветренном релинге.
   - Плотник, на  баке  разошелся  палубный  шов,  проконопатьте  его  как
следует. Боцман, найдите занятие обоим юнгам.
   Будь мне немного получше, я бы дал Янсену по шее.
   Фьете показал мне, где надо конопатить. Оба юнги сидели на корточках  у
самого бушприта и отбивали молотками ржавчину с якорной  цепи.  Так  мы  и
стукали наперегонки. "Бах-бах", - тюкал конопаточный молоток, "пинк-пинк",
- брякали юнги по цепи. "Дора" развернулась  круче  к  ветру  и  полетела,
торопясь в открытое море. Бак вздымался на каждый гребень,  и  каждый  раз
желудок мой екал, сдавливаясь книзу. Потом бак нырял в ложбину, а  желудок
подкатывался кверху, под самое горло. К релингу я больше не  бегал:  кроме
воздуха, ничего в моем желудке уже не осталось.
   Стоило нам застучать чуть пореже, немедленно возникал Фьете.
   - Давай, давай, здесь вам не игрушки. Хотите, чтобы  по  вашей  милости
корабль утоп?
   Совсем как у мастера Мааса на верфи. Только там, у "Шюдера и  Кремера",
было все куда как приятнее. Ветра за  штабелями  вовсе  не  ощущалось.  Ни
единой капелькой ледяной морской водицы не мочило наши рубахи. А  главное,
верфь не качалась. Желудок  снова  протестующе  заурчал.  Ханнес,  Ханнес,
бедный  ты  кутенок,  еще  вчера  утром  был  ты   счастливым   плотницким
подмастерьем, а сегодня все шишки на тебя валятся.
   - Вот так, дорогие, кто на море не бывал, тот и горя не видал.  Обедать
пойдете?
   Я отрицательно замотал головой. Оба юнги не смогли даже этого - слишком
ослабли.
   - Обеденный перерыв у нас два  часа.  Скантуйтесь  за  грот-мачту,  там
лежит старый парус.
   С дрожью в коленях мы поплелись к грот-мачте. И в  самом  деле,  чья-то
добрая рука, господь ее благослови, догадалась расстелить  там  парус.  Мы
разом повалились на него. Теперь глаза закрыть и лежать,  лежать,  лежать.
Кто-то  сердобольный  прикрыл  нас  краем  паруса.  Я  сразу  же   заснул.
Последнее, что я еще воспринимал, была неописуемая жалость к себе и жгучая
злоба на весь мир вообще и на мореплавание в особенности.
   Однако время - лучший лекарь. Через два часа  морская  болезнь  у  меня
прошла, как и у сотен тысяч других моряков, бороздивших океаны  со  времен
великого потопа. Янсен и Фьете позаботились, чтобы  я  все  время  был  на
свежем воздухе  и  не  имел  свободного  времени  для  ковыряния  в  своих
болячках.
   Так или иначе, но на третье утро своей моряцкой карьеры я  проснулся  с
волчьим аппетитом. Желудок урчал, требуя еды. Надо же,  каких-то  два  дня
назад отвергал все начисто, а сегодня, видите ли, сменил гнев на  милость.
Я быстро управился со своей утренней работой: замерил уровень воды в трюме
и  доложил  вахтенному  офицеру.  Потом  начался  большой  завтрак.  Какая
прелесть этот горячий чай (после я узнал, что пил  жидкий  кофе),  что  за
чудо - хлеб (куплен в Гамбурге десять дней назад). Жаль только, что  масла
маловато, зато колбаса свежая (тоже  десятидневной  давности).  Завтрак  с
камбуза в кубрик понес юнга. Лицо у мальчишки  было  белое,  щеки  впалые.
Однако на еду он смотреть уже мог, и к релингам его при  этом  не  тянуло.
Нет, вы только гляньте на него, палуба качается, а ему хоть бы  что,  знай
себе идет, балансируя кофейником и миской с хлебом. Черт побери, да ведь и
сам-то я тоже никаких толчков больше не чую. Во время морской  болезни  мы
обрели "морские ноги". Наши тела отлично приноровились и к  килевой,  и  к
бортовой качке  "Доры".  Да,  да,  любое  ее  движение  они  угадывали  на
полсекунды раньше и успевали приготовиться к нему.
   Только на лампу, что болталась взад-вперед под  подволоком,  я  глядеть
пока еще не мог. Однако в ближайшие дни притерпелся  и  к  этому.  Теперь,
работая на палубе, я с удовольствием смотрел, как топы мачт чертят широкие
круги в весеннем небе. Порой ветром натягивало облака с  холодным  дождем,
но вслед за тем снова сияло солнце. Казалось, и старая "Дора"  тоже  чуяла
шпангоутами приход весны. Круто приводясь к ветру,  она  резво  бежала  на
вест, к Английскому каналу.  Движения  ее  были  мягкими  и  гармоничными.
Водяные глыбы так и норовили встряхнуть гордячку,  как  грушу,  но  ветер,
неутомимо дующий в паруса, подпирал мачты и обращал буйный натиск  волн  в
плавные покачивания. То, что вчера еще казалось мне  дьявольской  пляской,
сегодня виделось быстрым, задорным  вальсом,  танцем,  от  которого  кровь
быстрее пульсирует в жилах.



8

   Счастливая звезда капитана Вульфа. Морские байки.
   Навигация. Гороховое сражение

   Ветер дул неизменно от норд-веста, пытаясь порой зайти на чистый  норд.
В часы своих вахт капитан и штурман с  довольными  лицами  маршировали  по
шканцам. "Дора" без всякой лавировки шла прямехонько к Английскому каналу.
Фьете рассказывал мне, как в прежних  рейсах  они  неделями  лавировали  у
входа в канал и в самом канале,  чтобы  выйти  в  океан  против  вестового
ветра.
   - Это все нашего кэптена счастье, - сказал он.
   Капитан Вульф считался баловнем судьбы. "Дору" он  получил  при  весьма
необычных обстоятельствах.  Года  три  назад  она  пришла  в  Вальпараисо.
Офицеры и большинство  команды  заболели  желтой  лихорадкой  и  умерли  в
течение нескольких дней. Остальные матросы  покинули  зараженный  корабль.
Почти год "Дора" плавучим гробом стояла  на  приколе.  Одни  только  крысы
справляли на ней свои крысиные свадьбы.
   Когда   компания   выяснила   наконец,   где   находится    ее    судно
(трансатлантического телеграфа тогда еще не было), в Южную Америку послали
Вульфа. Он разыскал "Дору" в каком-то  портовом  закутке.  Корабль  был  в
плачевном состоянии.
   Наниматься на "Дору" поначалу никто не хотел, но кэптен Вульф сумел все
же уговорить нескольких матросов. Они окурили весь корабль, перебили  крыс
и привели в конце концов "Дору" в  более-менее  сносное  состояние,  хотя,
если  говорить  честно,  в  океан  выходить  на  ней  все  же  было  очень
рискованно. Вульфу удалось даже найти для  нее  груз,  чилийскую  кожу,  в
Лондон. Не иначе как экспортеры позарились на высокую страховую  сумму:  в
мореходные качества "Доры" никто уже не верил. Одна лишь счастливая звезда
капитана Вульфа да его высокое моряцкое мастерство довели "Дору"  целой  и
невредимой до Лондона, а оттуда - с грузом угля -  до  Гамбурга.  Об  этом
приключении ходило множество рассказов, и Вульф с тех пор  приобрел  славу
счастливчика. Компания  уверилась  в  его  навигаторских  способностях,  а
матросы безоглядно шли за ним, веря в его удачу.
   По каналу мы шли с ровным нордом, обильно  политые  весенними  ливнями.
После дождя воздух  становился  удивительно  прозрачным  (такое  частенько
бывает здесь в апреле и марте), и тогда с правого борта нам сияли  меловые
скалы английского побережья. Офицеры немедленно принимались брать  пеленги
разных вершин и мысов, чтобы уточнить по ним наше место.
   Куда  ни  взглянешь  -  паруса.  То  параллельными  курсами  идут,   то
наперерез.  Временами  я  насчитывал  до  пятидесяти  кораблей.   Пароходы
попада