условно.
   - Ну, а если вам этот обушок не предъявили, можете  ли  вы  утверждать,
что исследовали весь крюк целиком?
   - Я думал...
   - Я не спрашиваю, о чем вы думали. Отвечайте на мой вопрос.
   И так до самого вечера, пока из бедного профессора не вышел весь пар, а
от его экспертизы не осталось камня на камне.
   На следующий день допрашивали меня. Адвокат противной  стороны  наседал
на меня по всем правилам искусства.  Но  Уолкот  хорошенько  погонял  меня
накануне по всем возможным вопросам, и  я  очень  осторожно  давал  только
такие ответы, которые были не в пользу противника.
   Затем меня допрашивал мистер Уолкот. Он ставил свои вопросы так,  чтобы
я смог изложить его чести,  господину  судье,  мою  теорию  о  неправильно
откованном крюке.
   - Мистер Восс, сможете ли вы объяснить  нам,  как  надлежит  отковывать
крюки для тяжелых грузов?
   Я рассказал, что надо отковывать собственно крюк и его обушок из одного
куска стали.
   - Откуда это вам известно?
   Я ответил высокому  суду,  что  имею  опыт  в  такого  рода  делах  как
судостроитель и корабельный плотник.
   - Что же, по-вашему, крюк, на котором висел "Тиликум",  был  изготовлен
неправильно?
   Тогда я достал из кармана обушок  и  показал,  что  он  был  изготовлен
отдельно, а затем уже скован вместе с  собственно  крюком,  причем  скован
недобросовестно. Процесс длился  целую  неделю.  Все  мельбурнские  газеты
помещали сообщения о нем на первых  страницах,  и  адвокаты  обеих  сторон
изощрялись как могли.
   В конце концов суд удалился на совещание, а затем  его  честь  поправил
парик и зачитал приговор, который  гласил,  что  фирме  Свенсона  надлежит
выплатить мне 200  фунтов  в  возмещение  ущерба,  а  также  оплатить  все
судебные и адвокатские издержки.
   После зачтения приговора в яхт-клубе состоялась  небольшая,  но  шумная
вечеринка. Не принимал в ней участия только мистер Уолкот.  Он  отправился
пообедать с адвокатом противной стороны.
   На следующее утро Уолкот пригласил меня к себе в бюро.
   - Мистер Восс, - сказал он, - процесс  мы  выиграли,  однако  противная
сторона будет подавать апелляционную жалобу.
   - Но ведь они же все равно проиграют?
   - Безусловно. Но тем не менее вся  эта  процедура  будет  тянуться  еще
что-нибудь около года. У вас так много свободного времени?
   Я отрицательно покачал головой.
   - Адвокат противной стороны и я выработали компромиссное соглашение.
   По  этому  компромиссному  соглашению  мистер   Уолкот   получал   свое
вознаграждение, а я - 100 фунтов. Зато  я  сам  должен  был  ремонтировать
"Тиликум". Конечно же я согласился и тотчас принялся за работу.
   Сначала я стянул струбцинами мелкие трещины, затем обнес вокруг корпуса
судна несколько колец троса и с помощью длинного  рычага  так  скрутил  их
между собой, что мой кораблик снова принял прежнюю форму,  а  все  длинные
трещины сомкнулись.
   Из тонкого стального листа я выгнул шпангоуты и тщательно привинтил  их
шурупами к корпусу судна. И вот  наступила  великая  минута.  Я  осторожно
отдал тросы, до сей поры скреплявшие корпус. Напряженно всматривался  я  в
трещины, которые, как тонкие жилки, разбегались по дереву. Они  больше  не
расходились. Корпус "Тиликума" снова был прочным и жестким.
   Оставалось только хорошенько проконопатить трещины и  заново  покрасить
судно. Теперь мой кораблик опять был таким же нарядным, как при выходе  из
Виктории.
   После нескольких пробных  выходов  в  бухте  я  уже  твердо  знал,  что
плавание можно продолжать. Мисс Симпсон проигрывала 1:0, и,  как  показало
дальнейшее плавание, счет этот был окончательным. Мне  не  хватало  только
нового спутника. Шеф матросской гостиницы обещал мне прислать на следующее
утро подходящего парня. И действительно, на другой день на пирсе появилась
покачивающаяся фигура с кисой за плечами. Человек то и дело  спотыкался  о
собственные ноги. Он был  абсолютно  пьян,  но  тем  не  менее  производил
неплохое впечатление.
   Поглядев с высоты пирса на маленький "Тиликум", он крикнул мне:
   - Хеллоу, дружище, не перевезешь ли меня на мою коробку? -  Он  показал
на парусник, стоявший на рейде.
   Я немного подумал.
   - А как называется твое судно?
   - "Тиликум" или что-то в этом роде.
   - Хорошо, двигай сюда.
   Он поднялся на борт, показал мне бумагу, удостоверяющую, что он нанялся
на "Тиликум", и сразу же уснул.
   "Итак, новый напарник у меня есть, теперь бы еще ветерка попутного",  -
подумал я. И ветер действительно подул, и притом именно попутный.  Ну  что
ж, со всеми знакомыми я уже распрощался. Стало быть, в путь!
   Будить пьяного и препираться с ним не имело ни малейшего смысла. Я  сам
поставил паруса, разобрал тросы и, покинув порт, взял курс на Аделаиду.
   К вечеру мой новый спутник проснулся. Он изумленно протер глаза.
   - Где это я?
   - На "Тиликуме".
   Он оторопело посмотрел на палубу размером 10 на  1,68  метра  и  тяжело
вздохнул.
   - Кэп, не найдется ли у вас для меня маленького глоточка?
   - Нет, - сказал я,  ибо  вовсе  не  собирался  потакать  ему  в  смысле
опохмелки.  Он  вздохнул  еще  раз  и  потом  железно  выполнял  все  свои
обязанности до самой Аделаиды, целых 500 миль. Но едва мы  вошли  в  порт,
стоило мне на секунду выпустить его из виду, как  он  подхватил  на  плечи
свою кису... и был таков.
   В Аделаиде я стал почетным членом еще одного яхт-клуба.  Я  выступил  с
несколькими докладами и снова демонстрировал свой кораблик за  плату.  Моя
судовая касса заметно пополнилась. Все было отлично. Угнетало меня  только
одно: уже почти год я был в Австралии, а прошел  за  это  время  не  более
тысячи миль.
   Вот поэтому и сидел я рождественским днем 1902 года в рубке "Тиликума".
Передо мной лежала карта  мира,  и  я  размышлял,  как  двигаться  дальше.
Большие парусники с зерном идут с вестовыми ветрами  от  южного  побережья
Австралии на ост вокруг мыса Горн. Это  самый  короткий  и  самый  быстрый
путь. Мне доводилось уже прежде ходить по этой трассе, и я совсем  не  был
уверен, что нам с "Тиликумом" удастся ее  одолеть.  Непрерывные  штормовые
вестовые ветры разгоняют там  чудовищные  волны.  Все  шансы  за  то,  что
какой-нибудь сумасшедший вал настигнет-таки нас и перевернет вверх килем.
   Можно было взять курс на вест, к мысу Доброй Надежды. На этом пути  нам
пришлось бы идти вдоль самого края полосы постоянных  вестовых  ветров  и,
вероятнее всего, очень длительное время круто к ветру, а то и в лавировку.
Такой вариант не показался мне подходящим.
   Можно было, используя норд-ост, пойти через Тасманию и Новую  Зеландию,
затем сменить курс на норд-вест и с пассатом обогнуть  северное  побережье
Австралии, а потом уже,  увалившись  к  зюйд-весту,  идти  к  мысу  Доброй
Надежды. Правда, из-за этого шлага вокруг  Австралии  путь  оказывался  на
добрых две тысячи  миль  длиннее,  да  и  проходил  он  к  тому  же  через
Коралловое море со всеми его  опасностями,  но  зато  сулил  благоприятные
ветры. А хороший ветер - это как раз  то  самое,  что  и  нужно  в  первую
очередь паруснику. Ну, а мили сами накрутятся.
   Думы мои нарушила какая-то тень, упавшая  на  кокпит.  На  рождество  в
Австралии каждая тень - благо, так как температура здесь в это время  даже
в тени доходит до 35ь. Я поднял глаза и  испуганно  вздрогнул.  На  берегу
рядом со мной стоял здоровенный, с  ног  до  головы  татуированный  канак.
Однако это был, видимо, все же не природный обитатель Южных морей:  волосы
у него были темно-русые. Хотя, с другой стороны, для европейца  татуирован
он был тоже как-то не по правилам: никаких тебе якорей, сердец и русалок -
одни спирали, кружки да линии.  Свободными  от  татуировки  остались  лишь
глаза, ноздри да уши. Но и они весьма искусно оказались вписанными в  этот
изумительный орнамент и выглядели как бы неотъемлемой его частью.
   - Меня зовут Доннер, можно мне войти на судно?
   Я убрал свои карты и лоции и предложил мистеру Доннеру присесть.  Через
несколько минут я уже успел полностью свыкнуться с его  страшным  обликом,
ибо голосом он обладал чрезвычайно приятным.
   Оказалось, что мистер Доннер - моряк, коллега! Он долгое  время  прожил
на  одном  из  южных  островов  и  там  подвергся  татуировке.  Теперь  он
показывает за деньги на базаре фигуры на своем торсе. "Ханнес,  -  подумал
я, - и тут он твой коллега!" А после восьми вечера для привлечения публики
он показывает также узоры и пониже пояса.
   - Детям и женщинам, разумеется, вход воспрещен, - добавил он.
   Сейчас он ищет оказию переправиться в Тасманию, а я, как он слышал, как
раз собираюсь туда...
   - Мистер Доннер, - сказал я, - вы мой  человек.  Четвертого  января  мы
выходим.
   Внешность,  что  ли,  у  Эдварда  (так  звали   Доннера)   была   такой
устрашающей, или его татуировка оказалась сильнее всяких злых чар, но  так
или иначе мисс Симпсон не осмеливалась больше нас беспокоить, и с попутным
ветром, без  всяких  приключений,  мы  прибыли  в  Хобарт,  главный  город
Тасмании.



17

   Печальный визит. Искусство преодолевать прибой. Шторм в проливе Кука.
   Почта для островов Килинг. Уход из Новой Зеландии

   Восемьсот миль до Хобарта мы прошли за  тринадцать  дней.  Шли  мы  все
время с попутным ветром,  погода  была  настоящая  летняя.  Эдвард  Доннер
часами рассказывал мне разные истории.  Когда  запас  их  иссяк,  он  стал
показывать мне отдельные места своей татуированной кожи,  давая  при  этом
соответствующие  пояснения.  За  тринадцать  дней  я   успел   досконально
ознакомиться со всеми частями  поверхности  его  тела,  включая  и  те,  к
обозрению которых не допускались дети и женщины.  Оказалось,  однако,  что
узоры на них состояли тоже из одних лишь кругов да спиралей, и я подумал о
том,  как,  должно  быть,  сожалело  большинство  его  зрителей  о   своих
понапрасну выброшенных денежках.
   В Хобарте я посетил сестру Луи Бриджента. Из письма  она  уже  знала  о
гибели своего брата. Но все равно мне было очень тяжело вновь рассказывать
обо всей этой трагической и нелепой истории.  К  счастью,  Бридженты  были
моряцкой семьей и имели представление о том, что такое мореплавание.
   Когда я задним числом окидываю мысленным взором всех моих  соплавателей
на "Тиликуме" за три  года,  мне  приходит  в  голову  мысль  о  том,  что
требования к моряку, плавающему на таком судне, оказались для  большинства
из них  слишком  жесткими.  Что  же  касается  меня  самого,  то  плавание
физически мне было не в тягость. А вот на душе у  меня  из-за  смерти  Луи
Бриджента было очень тяжело. Может, потому-то я и протолкался целый год  в
Австралии да еще полгода в Новой Зеландии, пока не собрался с  силами  для
дальнейшего плавания.
   22  января  мы  пошли  из   Хобарта   на   ост,   намереваясь   достичь
Инверкаргилла, порта на южной оконечности Новой Зеландии.  Доннер  заявил,
что хочет идти со мной до самого Лондона - так пришлось ему по  душе  наше
путешествие.
   Мы вышли с попутным вестом и трое суток уютно  покачивались  на  легкой
волне. Но потом вдруг ветер начал крепчать. Мы постепенно убирали парус за
парусом, и вот наконец "Тиликум" мчался уже под  одним  только  гротом.  Я
обвязался сорлинем и наслаждался жизнью на всю катушку.  Могу  поклясться,
ничего нет на свете прекраснее, чем скользить по волнам полным  ходом  при
попутном ветре. То есть, если быть более точным, скользит-то, конечно,  не
судно, а сами волны под его днищем, от кормы к носу. И вот тут-то рулевого
подстерегает большая неприятность: может наступить такой момент, что волна
перекатится через ют. Однако если вы умело управляетесь с парусом, и судно
надежно построено (а именно таким и был "Тиликум"), и  рулевой  в  кокпите
крепко привязан страховочным концом, то неприятность эта  может  оказаться
не столь уж и скверной.
   Именно так и случилось с нами. Часа в четыре дня над  нами  с  шипением
вздыбился огромный вал. Я плавал  несколько  секунд,  удерживаемый  только
сорлинем. Волна эта была куда больше, чем та, что унесла Луи.  И  все-таки
ничего  страшного  не  случилось.  Правда,  сквозь  закрытый  каютный  люк
прорвалась-таки мощнейшая струя воды, которая разбудила спящего Эдварда  и
сорвала с крюка  мои  бортовые  часы.  Но  это  были  мелочи,  не  стоящие
внимания.
   Нам вовсе не хотелось испытывать свое  счастье  сверх  всякой  меры,  и
поэтому, когда ветер стал еще свежее, мы вытравили плавучий  якорь.  Каюту
быстренько вытерли насухо. Одни только часы были безнадежно  потеряны  для
навигации. Но я и прежде-то брал всегда широту только в полдень,  так  что
ущерба от этого мы в дальнейшем и не почувствовали.
   Эдвард приготовил великолепный ужин,  после  которого  мы  укрепили  на
палубе лампу и заснули крепко и безмятежно. В  этой  части  океана,  кроме
нас, определенно не было никакого другого судна.
   Шторм бушевал два дня и две ночи. Когда же ветер снова стал ручным,  мы
поставили паруса. Поколдовав с вычислениями, я пришел к  выводу,  что  нас
снесло несколько к зюйд-весту. Поэтому я шел на норд, пока наша полуденная
широта не совпала примерно с широтой Инверкаргилла. Тогда мы  пошли  точно
на ост. При  помощи  этой  нехитрой  методы  были  совершены  все  великие
открытия на всех морях  мира,  а  в  мое  время  так  плавало  большинство
шкиперов. Поэтому нас нисколько не удивило,  когда  8  февраля  из  океана
всплыл  вдруг  остров  Соландер,  что  лежит  у  южной  оконечности  Новой
Зеландии. На следующий день мы уже швартовались в Инверкаргилле.
   Так  началась  наша  увеселительная  прогулка  вдоль  этого   чудесного
острова. Все было дешево,  все  люди  были  так  приветливы  с  нами,  все
понимали кое-что в парусах,  климат  был  исключительно  приятный  (стояла
ранняя осень южного полушария), маори - аборигены здешних мест - ликовали,
завидев нас, поскольку мы шли на индейской пироге, а их  древние  предания
гласят, что первые маори пересекли океан именно на пирогах. Я мог  бы  еще
долго рассказывать, как прекрасна Новая Зеландия. При первом же  посещении
берега Доннер вернулся назад совершенно потрясенный:
   - Кэп, я зашел в первую попавшуюся пивнушку и потребовал кружку пива, а
к ней - полдюжины добрых устриц. И за все это кельнер взял с меня лишь три
пенса!
   Мы тотчас же переключились на устриц и шелушили их и  в  завтрак,  и  в
обед, и в ужин.
   От  Инверкаргилла  мы  пошли  короткими   дневными   переходами   вдоль
побережья.  Но  человеку  на  море  никогда  не   следует   расслабляться.
Неподалеку  от  Данидина  нас  прихватил  сильнейший  вестовый   штормяга.
"Тиликум" мотался на плавучем якоре, как в пляске святого Витта.  Не  знаю
уж, волны тому были причиной или устрицы, но моего  Эдварда  укачало.  Так
случается со многими людьми: плавают они по морям, долго плавают и считают
уже,  что  застрахованы  от  морской  болезни.  Тут-то  она   на   них   и
наваливается! Эдвард клялся, что никогда больше не станет есть устриц, а в
ближайшем же порту вообще покинет "Тиликум".
   Не сомневаюсь, что благосклонный читатель  уже  заметил  те  трудности,
которые я испытываю, разматывая свою пряжу. В море в общем-то ведь  ничего
не случается, совсем ничего. Или, скажем, ничего такого особенного, что не
повторялось бы изо дня  в  день.  Конечно,  дневник  одного  капитана  для
другого капитана - чтение не менее увлекательное, чем  детективный  роман,
даже если в нем содержатся всего лишь одни  только  записи  о  направлении
ветра и курсе. Но много ли капитанов будут читать эту мою книгу? Так  вот,
я записи в своем судовом журнале повторять здесь не собираюсь.
   А если во время плавания все же что-то и случается, то  длится  это  по
большей части считанные минуты, а то и секунды. Когда Луи унесло за  борт,
вал перекатывался через судно самое большее пять секунд. Спустя  следующие
пять минут я уже знал, что никогда его больше не увижу, даже  если  проищу
еще несколько часов.
   Переход через полосу  прибоя  у  австралийского  побережья  длился  три
минуты. Если бы я стал его описывать, вы потратили  бы  на  чтение  больше
времени, чем я тогда на сам маневр. Точно так же и со штормом: я  верил  в
свое судно и в плавучий якорь. Вот и все.
   Нет, всяческие там переживания всегда связаны у моряка с  берегом  и  с
другими людьми. А море - море успокаивает нервы. Следует признать, однако,
что не на всех людей действует оно  подобным  образом.  Во  всяком  случае
мистер Доннер покинул-таки меня в ближайшей гавани и снова стал показывать
за деньги свое татуированное тело.
   К счастью, в каждой гавани я обязательно находил какого-нибудь молодого
человека, который  развлечения  ради  охотно  соглашался  пройти  со  мной
очередной отрезок пути вдоль побережья. Новозеландцы - заядлые  парусники,
а кое у кого из них уйма свободного времени.
   Я  тоже  не  спешил.  Истинный  парусник  должен   в   первую   очередь
руководствоваться ветровой  обстановкой.  Если  бы  я  двинулся  к  северу
Австралии летом, то меня  ожидали  бы  частые  штили,  а  то  и  встречные
норд-вестовые ветры. Зимой же (при +30ь)  меня  отличным  образом  погонит
туда попутный зюйд-остовый пассат.
   Поэтому я посещал почти каждую гавань, что была на моем пути. И конечно
же меня сразу избирали почетным членом местного яхт-клуба.  В  большинстве
случаев  я  делал  после  этого  доклад  и  принимал  участие  в   большом
праздничном пиршестве.  Однажды,  было  это  в  Крайстчерче,  после  обеда
возникли сомнения  относительно  моего  метода  прохождения  через  полосу
прибоя. Само собой разумеется, я сразу же предложил пари. После  некоторых
препирательств мы сошлись наконец на том, что я должен  буду  пройти  бары
возле  Саммера,  предместья  Крайстчерча,  где  прибой  особенно  сильный.
Поскольку для "Тиликума" там слишком мелко, проходить через прибой я  буду
на маленьком рыбачьем боте длиной всего пять метров. Двое  из  моих  новых
друзей, уверовавших в мои способности, согласились идти со мной гребцами.
   28 февраля мы приехали на трамвае  в  Саммер.  Невозможно  описать  мое
удивление, когда я увидел  на  пляже  несколько  тысяч  стоящих  шпалерами
зрителей. Играл даже духовой оркестр. Для людей наше пари  превратилось  в
большой народный праздник.
   Мы отошли от берега и погребли к полосе прибоя. Оба моих спутника  были
ловкими и опытными парнями. Когда вал нагонял нас,  они  гребли  не  очень
сильно - лишь бы бот стоял на месте, когда же вал прокатывался  и  обгонял
нас, гребцы наваливались изо всех  сил.  Через  прибой  мы  прошли  вполне
благополучно.  Оставалось  только   вычерпать   из   бота   воду:   прибою
удалось-таки хлестануть нас разок.
   Итак,  пролог   прошел   вполне   успешно.   Теперь   начиналось   само
представление. Чтобы хоть как-то отблагодарить зрителей  за  столь  теплое
внимание, мы быстренько придумали один трюк.
   Совсем рядом с прибоем мы развернули бот  к  волне  бортом.  По  берегу
пронесся вопль, люди кричали и махали нам руками: ведь первая же прибойная
волна неминуемо должна была нас опрокинуть. Однако зрителям  с  берега  не
был виден наш плавучий якорь, который я подтягивал  за  вытяжной  линь.  А
прибой все ближе, вот уже грозный, ревущий вал готов обрушиться на нас, но
- хлоп! - я отпускаю вытяжной линь, якорь забирает воду, и наш бот тут  же
резко разворачивается на 90ь и становится штевнем к волне.
   Я снова выбираю вытяжной линь, хотя мы находимся уже в  полосе  прибоя.
Бот опять начинает разворачиваться бортом  к  волне.  На  нас  с  шипением
наваливается очередная водяная глыба, а мы - раз! - и уже снова  принимаем
ее носом.
   Народ на берегу не мог видеть моей игры с плавучим  якорем,  и  поэтому
наш спектакль имел огромный успех.  Когда  мы,  преодолев  бар,  гребли  в
маленькую  лодочную  гавань,  восторженные  зрители  кричали   нам   слова
приветствий, а оркестр играл матросские песни.
   Нечего и говорить, что вечером в яхт-клубе  все