деле. И все же хотелось верить, что шторм не усилится.
     Я постоял рядом с Курце, чтобы немного приободрить его. Все равно скоро - моя вахта, и не было смысла идти спать. А потом я спустился в камбуз сварить кофе; кухонная плита участвовала в общей свистопляске, и мне пришлось постоянно придерживать кофейник.
     Франческа испуганно поглядывала на меня из-за своей занавески, и, как только кофе был готов, я позвал ее. Пусть уж лучше она придет к кофе, а не наоборот - меньше шансов пролить.
     Мы втиснулись в узкий закуток между кухонной скамьей и переборкой и стали пить горячий кофе.
     Франческа посмеивалась надо мной:
     - Тебе ведь нравится такая погода, да?
     - Погода просто замечательная!
     - А меня она пугает.
     - Что погода! - сказал я. - Опасность кроется обычно в другом.
     - О чем ты говоришь?
     - Об экипаже, - сказал я. - Видишь ли, в малых судах конструкторская мысль достигла почти совершенства во всем, что имеет отношение к ходовым качествам судна. Яхта, вроде нашей, запросто выдержит любые погодные трудности, если ею правильно управлять, я говорю это не потому, что сам ее проектировал и строил, это относится к любому судну такого типа. Подводит обычно не судно, а экипаж. Накапливается усталость - и в результате допускаешь ошибку, а иной раз достаточно одной... С морем ведь шутки плохи.
     - И сколько нужно времени, чтобы экипаж настолько устал?
     - Нам это не угрожает, - бодро заверил я ее. - Людей у нас хватает, и каждый может выспаться. Так что запас прочности не ограничен. Достается обычно героям-одиночкам.
     - Ты меня успокоил, - сказала она и потянулась за другой чашкой. - Отнесу Курце кофе.
     - Не надо, только соленой воды в поднос наберешь, а нет ничего отвратительней соленого кофе. Он вот-вот спустится - сейчас моя вахта.
     Я застегнул дождевик на все пуговицы, плотно обмотал шею шарфом.
     - Думаю, пора сменить его - трудновато ему в такую погоду торчать наверху с дырой в плече. Кстати, как она?
     - Нормально заживает, - ответила она.
     - Да, можно сказать, повезло ему: на шесть дюймов ниже - и пуля попала бы прямо в сердце.
     - А знаешь, я изменила мнение о нем. Он неплохой человек.
     - Золотое сердце под грубой оболочкой? - усмехнулся я. Она кивнула.
     - Во всяком случае, - сказал я, - сердце его тянется к золоту, это уж точно. Возможно, мы еще с ним нахлебаемся, когда избавимся от Меткафа, - не забывай о его прошлом. Впрочем, можешь дать ?неплохому человеку? кофе, когда он спустится.
     Я поднялся к штурвалу и отпустил Курце.
     - Тебя ждет внизу кофе, - прокричал я.
     - Спасибо, это как раз то, что мне нужно, - ответил он и нырнул вниз.
     ?Санфорд? продолжала глотать мили, ветер крепчал. И хорошо, и плохо - все вместе. Мы по-прежнему шли под парусами, но когда Уокер пришел сменить меня на рассвете, небо обложили серые тучи, сулившие дождь, и я снял еще один парус.
     Не успел я ступить на трап, собираясь позавтракать, как Уокер сказал:
     - Шторм скоро усилится. Я взглянул на небо:
     - Не думаю. В Средиземном море редко бывают шторма сильнее, чем этот.
     Он пожал плечами.
     - Про Средиземное море не знаю, просто чувствую, что погода будет ухудшаться, вот и все.
     Вниз я спустился в плохом настроении. Уокер уже не раз обнаруживал сверхъестественную способность предсказывать перемены в погоде без всяких видимых признаков. Он и раньше демонстрировал нам свое чутье на погоду и неизменно оказывался прав. Я надеялся, что на этот раз он ошибся.
     Но нет, Уокер не ошибся!
     Я не смог снять полуденную высоту из-за плотной облачности и ограничился визуальным осмотром. Даже если бы я поймал солнце, вряд ли мне удалось бы удержать секстант на ходячей ходуном палубе. Лаг показал сто пятьдесят две мили за сутки - рекордная цифра для ?Санфорд?.
     Сразу после полудня скорость ветра возросла до восьми баллов и продолжала расти, приближаясь к девяти. Настоящий шторм!
     Мы совсем убрали большие паруса и поставили трисель, крошечный треугольник прочной парусины, рассчитанной на штормовую погоду. С большими трудностями спустили и фок-парус - работать на передней палубе становилось опасно.
     Высота волн стала устрашающей. Как только появлялись белые гребни, ветер рвал их в клочья и уносил в море. Большие куски пены сбивались в белые заплаты, и море напоминало гигантскую лохань, в которую всыпали не одну тысячу тонн стирального порошка.
     Я приказал никому не выходить на палубу, кроме вахтенного, который должен был все время носить спасательный пояс. Сам я улегся в койку и, чтобы не выбросило во время крена, поднял ее борта. Пытался читать журнал, но без особого успеха - меня больше занимал вопрос, в море ли сейчас Меткаф. Если в море, здорово ему достается сейчас - механическому судну в шторм тяжелее, чем парусному.
     К вечеру обстановка продолжала ухудшаться, и я решил положить яхту в дрейф. Мы убрали трисель и залегли без парусов на траверзе волн. Потом задраили люки, и все четверо собрались в кают-компании, болтая о том о сем в ожидании ?трубного гласа судьбы?.
     Но вскоре мной овладело беспокойство, ведь я не знал, где мы находимся. Выглянуть я не мог, и, хотя навигационное счисление пути и показания лага были по-своему полезны, беспокойство мое все росло. По моим предположениям, мы дрейфовали где-то в горловине воронки между испанским портом Альмерия и Марокко. Нам не грозило врезаться в материк, но именно здесь, неподалеку затаился остров под названием Альборан, который мог бы стать причиной нашей гибели, если бы нас занесло к нему в такую погоду.
     Я проштудировал заново средиземноморскую лоцию. Действительно, такие шторма нехарактерны для Средиземного моря, но это было слабым утешением. Очевидно, Хозяин Погоды не читал лоцию - старый неуч просто плевать на нее хотел.
     В пять часов я вышел на палубу, чтобы в последний раз осмотреться перед наступлением ночи. Курце помог мне отодвинуть водонепроницаемые перегородки, блокировавшие вход в кают-компанию. В кокпите было по колено воды, несмотря на три двухдюймовых водостока, встроенных мною.
     Я подумал, что надо сделать дополнительные водостоки, и посмотрел на море. Зрелище было грозным, шторм гулял вовсю, вздымая чудовищной высоты волны со страшными гребнями. Один гребень рухнул на палубу, и яхта содрогнулась. Бедная моя старушка принимала на себя все удары, а я не знал, чем ей помочь. И если кто-то должен мокнуть и трястись от страха в кокпите, то этим человеком мог быть только я - никому бы я не доверил ту, что сам сотворил. Я спустился вниз.
     - Нам нужно бежать впереди ветра, - сказал я. - Уокер, сходи на бак за бухтой четырехдюймового нейлонового троса. Кобус, залезай в свой дождевик и пошли со мной.
     Мы с Курце поднялись в кокпит, и я отвязал штурвал.
     - Когда мы пустим яхту по ветру, придется придерживать ее, - прокричал я. - Мы набросим трос с кормы, и он станет тормозом.
     Уокер принес в кокпит трос, и мы закрепили один конец на левом кормовом кнехте. Я привел ?Санфорд? в подветренное положение, и Курце начал травить трос за корму. Нейлон, в отличие от манильской пеньки, в воде не тонет, и тросовая петля действует как тормоз при диком напоре яхты.
     Слишком большая скорость, когда несешься вперед штормового ветра, таит в себе опасность - судно может опрокинуться, так же как бегущий человек спотыкается о собственные ноги. Если возникает такая ситуация, нос зарывается в море, корма поднимается - и судно делает кувырок. Подобное случилось с ?Цу Ганг? в Тихом океане и с яхтой Эрлинга Тамбса ?Сандефьорд? в Атлантике. Он тогда потерял одного члена экипажа. Не хотелось, чтобы такое произошло и со мной.
     Управлять судном в таких условиях безумно трудно. Корму нужно держать точно в соответствии с набегающей волной, и, если тебе это удается, корма плавно поднимается и волна проходит под ней. Если хоть чуть-чуть корма отклоняется, то получаешь шлепок - волна бьет сзади, тебя окатывает водой, румпель буквально рвется из рук, а ты еще раз убеждаешься, как много зависит от умения правильно держать руль...
     Курце вытравил весь трос, все сорок морских саженей, и яхта стала вести себя лучше. Казалось, трос утихомирил волны за кормой - теперь они не так часто обрушивались на нас. Но я считал, что мы все еще идем слишком быстро, поэтому велел Уокеру принести еще один трос. Если мы спустим за корму дополнительный трос толщиной в три дюйма и длиной в двадцать морских саженей, скорость ?Санфорд? уменьшится, по моим подсчетам, до трех узлов.
     Можно было сделать еще кое-что. Я наклонился к Курце и сказал ему прямо в ухо:
     - Спустись и принеси с бака запасную канистру с дизельным топливом. Отдай ее Франческе и скажи, пусть выливает в умывальник по полпинте за один раз и смывает. С интервалом в три минуты.
     Он кивнул и пошел вниз. Четырехгаллонная канистра, которую мы держали про запас, сейчас пришлась как нельзя кстати. Я много слышал о том, что таким способом удавалось усмирить бушующие волны, - теперь можно проверить, насколько это эффективно.
     Уокер подкладывал парусину под тросы, свисающие с кормы, чтобы они не перетирались о гакаборт*. При такой скорости их хватит ненадолго, а если трос порвется в тот момент, когда придется сразиться с одной из исключительно злобных волн, налетающих время от времени, - нам конец,
     * Гакаборт - самая верхняя часть борта у оконечности кормы
     Я взглянул на часы. Они показывали половину шестого, и Бее говорило за то, что впереди скверная и тревожная ночь. Но я уже наловчился удерживать корму ?Санфорд? на волне, и теперь от меня требовались только внимание и выдержка. Вернулся Курце и прокричал:
     - Пошло топливо!
     Я посмотрел за борт. Особых перемен не было, хотя наверное сказать трудно. Но все, что могло хоть чуть-чуть изменить ситуацию к лучшему, следовало использовать, поэтому я велел Франческе продолжать.
     Волны были огромными. По моей прикидке, они достигали почти сорока футов высоты от впадины до гребня. Когда мы опускались во впадину, волны нависали над нами жуткими гребнями. Потом нос яхты опускался, и, когда волна поднимала корму, казалось, сейчас ?Санфорд? встанет вертикально и прямиком пойдет на дно моря. Волна выносила яхту на гребень - тогда мы видели сверху обезображенное штормом море - и вместе с пеной несла нас горизонтально, и трудно было разобрать, где море, а где небо. И снова мы опускались в пропасть, задрав нос яхты к небесам, и снова нас пугали чудовищные волны.
     Иногда, не более четырех раз в час, появлялась необычная волна - вероятно, одна волна наскакивала на другую и образовывалась двойная волна. Эти уроды, по-моему, были высотой в шестьдесят футов - выше нашей мачты! - и мне приходилось быть особенно внимательным, чтобы не черпнуть кормой.
     Один раз, только раз, корму захлестнуло, и случилось это, когда Уокер перегнулся через борт. Мы еще были покрыты водой, когда огромная волна обрушилась на корму, к услышал его отчаянный крик, успел увидеть безумные глаза на бледном лице. Секунда - и его вынесло из кокпита за борт.
     Курце в то же мгновение бросился к Уокеру, но не успел.
     - Страховочный линь - тяни за него! - крикнул я. Курце стер с лица воду и завопил:
     - Он без пояса!
     Проклятый дурак, подумал я, а возможно, не подумал, а прокричал,
     Курце громко вскрикнул и показал за корму, я перегнулся через борт и разглядел в бурлящих волнах что-то темное, а потом увидел белые руки, вцепившиеся в нейлоновый трос. Говорят, утопающий хватается за соломинку. Уокеру повезло, он ухватился за более надежный предмет - за один из тормозных тросов,
     Курце уже быстро выбирал трос. Это было нелегко с таким грузом, как Уокер, да еще имея рану в плече, но он тянул трос так быстро, как будто на нем и не было никакого груза. Он поднял Уокера прямо под корму и закрепил трос.
     - Я спущусь через кормовой подзор, тебе придется сесть мне на ноги.
     Я кивнул, и Курце начал переползать туда, где Уокер все еще крепко держался за трос. Курце скользил по корме, а я тянулся за ним, выбираясь из кокпита, пока мне не удалось сесть ему на ноги. В яростной свистопляске шторма только мой вес не давал Курце улететь в море.
     Он захватил трос и потащил, плечи его дрожали от напряжения. Он держал Уокера, висящего на высоте пяти футов, - таково расстояние от поверхности воды до гакаборта. Только бы Уокер удержался, молил я Бога. Если он отпустит трос, то не только сам пропадет, но от резкого толчка и Курце потеряет равновесие. Тогда - конец.
     Над гакабортом показались руки Уокера, и Курце ухватил его за обшлаг пиджака. Взглянув за борт, я завопил:
     - Держись, ради Бога, держись!
     Одна из этих дьявольских волн шла на нас - жуткое чудовище нагоняло корму со скоростью экспресса. Нос ?Санфорд? опустился, Курце рывком подтянул Уокера выше и, схватив за шиворот, выводок на кормовой подзор.
     Тут нас накрыла волна и ушла так же стремительно, как пришла. Уокер свалился на дно кокпита, без сознания или мертвый - определить я не мог, а на него упал Курце, тяжело дыша от напряжения. Он полежал несколько минут, потом наклонился, чтобы высвободить трос из железной хватки Уокера.
     Когда Курце удалось отодрать его пальцы от троса, я сказал:
     - Неси его вниз и сам лучше побудь пока там.
     Великое озарение сошло на меня, но времени все продумать не было - нужно было вернуть трос на место, за корму, пока не выбило румпель, и следить за следующей волной.
     Курце вернулся только через час, который я провел один на один со страшной стихией, не имея возможности осмыслить то, чему стал свидетелем. Шторм, казалось, закручивал все сильнее, и я уже начал пересматривать свое мнение о мореходных достоинствах маленьких судов, о которых рассказывал Франческе.
     Забравшись в кокпит, Курце взялся вместо Уокера приглядывать за кормовыми тросами и, как только устроился, улыбнулся мне.
     - С Уокером все в порядке, - крикнул он, - Франческа присмотрит за ним. Я откачал его - нахлебался парень под завязку. - Он засмеялся, и радостное торжество его хохота не смог заглушить злобный рев шторма.
     Я смотрел на него с изумлением.
     Шторм на Средиземном море продолжительным не бывает, нет той океанской мощи, которая подпитывала бы его, и сильный ветер скоро стихает. К четырем часам следующего утра шторм ослаб настолько, что я смог доверить управление яхтой Курце и спуститься в каюту. Сев на диван, я почувствовал невыразимую усталость, руки дрожали после долгого напряжения.
     - Ты, наверно, проголодался, - сказала Франческа, - сейчас я приготовлю что-нибудь.
     Я покачал головой:
     - Не надо, я слишком устал, чтобы есть, пойду спать. Она помогла мне снять дождевик.
     - Как Уокер?
     - Все хорошо, спит на кормовой койке.
     Я медленно кивнул - Курце положил Уокера на свою койку. Еще одно подтверждение моей догадки.
     - Разбуди меня через два часа, не давай спать дольше. Мне не хочется оставлять Курце одного надолго.
     Я завалился в койку и мгновенно заснул. В полусне всплыло видение - Курце втягивает Уокера за шиворот на палубу.
     Франческа разбудила меня в шесть тридцать, держа наготове чашку кофе, которую я с наслаждением выпил.
     - Хочешь что-нибудь поесть? - спросила она.
     Я прислушался к шуму ветра и проанализировал движение яхты.
     - Приготовь завтрак для всех, - сказал я, - мы сейчас ляжем в дрейф и немного отдохнем. Думаю, пришло время поговорить с Курце начистоту, чем бы это ни кончилось.
     Я вышел в кокпит и оценил обстановку. Ветер еще сильно задувал, но с тем, что было совсем недавно, не сравнить. Курце, как я заметил, уже выбрал оба тормозных троса и аккуратно свернул их.
     - Мы ложимся в дрейф, а тебе пора поспать, - сказал я.
     Он только кивнул головой, и мы вдвоем убрали бухты троса. Потом привязали румпель и проследили, чтобы ?Санфорд? встала боком к волне - теперь это ничем не грозило. Когда мы спустились, Франческа возилась у плиты, готовя завтрак. Она постелила на стол в кают-компании влажную скатерть, чтобы не скользили приборы, и мы с Курце уселись.
     Он начал мазать хлеб маслом, а я мучительно соображал, с чего начать. Тема была трудной, особенно если учесть взрывной характер Кобуса, и я не знал, как подойти к ней. И я начал так:
     - Знаешь, я ведь еще не поблагодарил тебя по-настоящему за то, что ты вытащил меня из шахты, помнишь, когда кровля обвалилась.
     Он жевал хлеб и ответил с набитым ртом:
     - Нет, дружище, то была моя вина, я ведь уже сказал тебе. Мне надо было тогда как следует укрепить последний пролет.
     - Уокер тоже должен благодарить тебя. Прошлой ночью ты спас ему жизнь.
     Курце фыркнул:
     - Нужна мне его благодарность! Приготовившись схлопотать, я осторожно спросил:
     - Между прочим, почему ты сделал это? Не вытащи ты его, получил бы около четверти миллиона дополнительно.
     Оскорбленный Курце уставился на меня. Лицо его заливала краска гнева.
     - Ты что, считаешь меня кровожадным убийцей?
     Да, именно так я и думал раньше, но говорить об этом не стоило.
     - И ты не убивал Паркера или Альберто Корсо и Донато Ринальди?
     Лицо его побагровело.
     - Кто сказал, что я это сделал?!
     Я указал пальцем на койку, где все еще спал Уокер.
     - Он и сказал.
     Я думал, Курце хватит удар. Челюсти его сжались, он буквально онемел, не в силах вымолвить ни слова. Я все-таки договорил:
     - По словам нашего друга Уокера, ты завел Альберто в ловушку на скале, а потом столкнул его, ты размозжил голову Донато, ты выстрелил в затылок Паркеру во время перестрелки с немцами.
     - Маленький ублюдок, - процедил Курце. Он стал подниматься. - Я загоню эти лживые обвинения обратно в его поганую глотку.
     Я придержал его.
     - Постой, не горячись. Давай вначале разберемся. Я бы хотел услышать твой рассказ о том, что случилось тогда. Понимаешь, события прошедшей ночи заставили меня кое-что пересмотреть. Я подумал, зачем же тебе спасать Уокера, если ты такой, каким он тебя изобразил. На этот раз я хочу узнать правду.
     Он медленно опустился и уставился в стол. Наконец заговорил:
     - Альберто погиб по несчастной случайности. Я пытался спасти его, но не смог.
     - Я верю тебе... после вчерашней ночи.
     - О Донато я ничего не знаю. Помню, мне почудилось что-то странное в его гибели. Непонятно было, зачем Донато понадобилось лезть на скалы. Ему этого удовольствия хватало, когда Граф гонял нас по горам с заданиями.
     - А Паркер?
     - Я не мог убить Паркера, даже если бы хотел, - сказал он потухшим голосом.
     - Почему не мог?
     ; Он отвечал вяло:
     - Мы с Умберто, как всегда, устроили засаду. Умберто разделил нас на две группы, они засели с разных сторон долины. В итоге засада провалилась, и каждая из групп добиралась в лагерь самостоятельно. И только вернувшись в лагерь, я узнал, что Паркер убит.
     Он потер подбородок.
     - Так это Уокер сказал тебе, что Паркеру стреляли в затылок?
     -Да.
     Он посмотрел на свои руки, лежавшие на столе.
     - Уокер мог сделать это сам, понимаешь, это вполне в его духе.
     - Знаю, - сказал я. - Ты как-то сказал мне, что из-за Уокера дважды во время войны оказывался в трудном положении. Когда это произошло? До того, как вы спрятали золото, или после?
     Он задумался, насупив брови, пытаясь восстановить в памяти события тех далеких дней.
     - Я помню один случай, когда Уокер отослал несколько человек из кювета, хотя никто ему это не поручал. Действовал он как посыльный Умберто и объяснил потом, что неправильно понял его задание. Я со своей группой тоже участвовал в этой операции, и фактически Уокер оголил мой левый фланг. - Глаза Курце потемнели. - В результате двое моих ребят погибли, а я чуть не получил штык в спину. - Лицо его исказилось при этом воспоминании. - Операция проходила после того, как мы схоронили золото.
     - Ты уверен?
     - Абсолютно.
     Я осторожно сказал:
     - Предположим, он мог выстрелить Паркеру в затылок