--  Это не
допрос. Пока не  допрос. Пока -- беседа старшего  товарища с молодым.  Ты же
комсомолец! Так  вот,  выкладывай  начистоту. Ты  что, задумал  нас  за  нос
водить?!  Неужели  ты думаешь,  что  органы  можно  обма-нуть?  Откуда  тебе
известно, какие были намерения орга-нов, когда тебе позволили сюда прибыть?!
Да, позволили! От нас ничего не скроешь. Никуда от нас не скроешься. Ну как,
будем сами говорить, по-хорошему, или?..
     И  через полчаса Студент рассказал все. Сознался,  что  хотел  бежать в
Японию и сообщить военные секреты.
     -- Ну, это ты, брат, загнул малость, --  рассмеялся до-вольный  Егоров,
наливая Студенту еще стакан чаю.  --  До  Японии знаешь сколько отсюда? Да и
какие тебе  секре-ты известны?! --  И Егоров рассказал Студенту популярный в
то время среди чекистов анекдот. -- У одного про-фессора,  понимаешь ли, был
друг чекист. Ха-ха-ха!..  При-ходит профессор  к чекисту в гости и жалуется,
что у него один студент очень плохо экзамен сдал. Ха-ха-ха! "Я по-просил его
ответить хотя бы, --  говорит профессор, -- кто написал "Евгения Онегина", а
он  ответил, что не он". Ха-ха-ха! Понимаешь? Говорит,  не  я! Ха-ха-ха!  На
дру-гой  день  чекист  встретил  профессора.  Ха-ха-ха!..  "Все  в  порядке,
профессор, -- говорит чекист, --  студент со-знался: это он написал "Евгения
Онегина". Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха!..  -- Насмеявшись  до  слез, Егоров отпустил
Сту-дента. -- Иди пока,  спи! А мы будем думать, что  с  тобой делать. Дело,
брат,  серьезное.  Нельзя  без  последствий  оставлять. Я  бы рад...  Да сам
знаешь, если замолчу, по головке меня не погладят. Иди, спи пока!


ЭПИЛОГ


     Утро. Светит ослепительное, но холодное солнце. Под ногами серебрится и
хрустит снег.  Двое караульных  кон-воируют Студента в Особый отдел дивизии.
Студент  без  ремня. Воротник шинели поднят.  Вид у него  жалкий.  Не  лучше
выглядят  и конвоиры.  Им  тоже холодно. Группу  обгоняет  полковая  штабная
машина. В ней -- особняк Егоров. Он  спокоен и уверен. Жаль, конечно, парня.
Со-всем еще  мальчишка.  И  из  нашего брата, из рабочих и  крестьян. А  что
поделаешь?! Интересы партии и государ-ства превыше всего!


ГИМН ПРЕДАТЕЛЬСТВУ


     Воздвигнув  коммунизма зданье, Давно  распавшись в тлен и прах, Мы шлем
потомкам назиданье В таких возвышенных строках. Чтобы был от жизни прок, Чти
отцов своих урок. Поминутно, ежечасно,
     Не  терзаяся напрасно, Кому надо, доложи, Кого надо,  заложи, Осторожно
намекни, Откровенно  критикни,  Потихоньку настучи,  С  воем-криком  обличи,
Донеси, дай  знать,  продай, Одним словом  --  всех предай. В эпоху  сложную
такую  Живя,  промашки  не  давай.  Открыто  --  тех,  а  тех -- втихую,  Но
непременно  предавай. Доверьем  свыше дорожи.  Отца  родного заложи. Во  имя
высшего прогресса, Во имя правды или лжи,  От  скуки, так, для интереса, Кто
подвернулся  -- заложи. Не бойся и родную  мать За грош  за ломаный продать.
Что б ни вопили моралисты, Своих  позиций не  сдавай. Не им судить, чист иль
не чист ты. Знай свое дело; предавай! Знай, нету в прошлое возврата. Предай,
пока  не  поздно,  брата.  И в  каждом  слове,  в  каждой  строчке  Курс  на
предательство  держи.  Одних предай поодиночке, А прочих  скопом заложи. Без
психологии затей  Предай, коль надобно,  детей. Пускай не  светится награда.
Предай их, если  и не надо. Вот разговор зашел критичный.  На  власти вместе
нападай. Что дальше -- знаешь сам отлично:
     Друзей немедленно предай! Плюнь на морали этажи.
     Про все, где надо, расскажи. Перепроверено стократ:
     Ты не  предашь,  предаст собрат. Развив тебе свою идею, Молчать учитель
попросил.  Не  жди! За  истину радея,  Спеши донесть, что было  сил.  Свинью
скорее подложи. По  долгу службы доложи. Начальник с  бабою в обнимку --  Не
торопись,  повремени. Готовь спокойно анонимку. Про облик грязный  помяни. В
себе ж не ощущай вину, Предавши в  сотый раз жену. Поблажки прочим не давай.
Любовниц  тоже  предавай.  Пройдут года.  И в этом деле, Как  говорится, пса
сожрешь.  И  будешь  действовать умелей, И вид  достойный  обретешь. Средств
расширь ассортимент И клиентов контингент.  Не  лупи впрямую в лоб, А изящно
было  чтоб. В словесах набивши руку,  Использовывай науку. Не донос  обычный
сдай, А проблемы обсуждай. В ход пусти и это тоже:
     Друг Платон, правда дороже.  Один останешься на свете, И тут нет повода
страдать. Ты  все равно за все в  ответе.  Себя имеешь  шанс  продать.  Тебя
излишне нам  учить.  Сам на себя себе стучи. Продавши всех и  все  предавши,
Закончишь жизнь кристально чист. Прохвосту должное воздавши,
     Был, скажут, честный коммунист.
     Правдив, надежен, чуток, прям.
     В борьбе с пороками упрям.
     Жизнь без остатка всю отдал
     За самый светлый идеал.
     Когда ж предстанешь пред Всевышним,
     Как быть, в испуге не гадай.
     И тут сомнения излишни:
     В живых оставшихся предай. Скажи Ему как коммунист:
     Народ советский -- атеист.

     ВВЕДЕНИЕ В ДОНОСОЛОГИЮ


     Одно  время  я  ишачил  на  сравнительно преуспевшего и  вместе  с  тем
либерального  чиновника.   Он  писал  обстоя-тельный  доклад   для   высшего
руководства, а я собирал ему "материалы"  и готовил "болванки"  за  скромное
возна-граждение.  Мы довольно  много  разговаривали. И  весь  этот раздел  я
написал, припоминая обрывки наших разговоров.
     -- Мои юношеские годы  прошли в условиях буйства, ликования и пиршества
доносов,  --  говорил он.  --  Само  собою  разумеется,  я  относился к  ним
критически. Я тог-да еще  не понимал существа переживаемой  Великой Эпохи. В
студенческие  годы я  сочинил  антисталинскую листовку.  Сотрудники  Органов
приложили  немало  уси-лий,  чтобы  найти  автора.  Подозревали  и меня.  Но
дока-зать ничего не могли.  Методы современной лингвистики тогда еще не были
открыты или еще не были признаны в нашей  науке. И я выбрался сухим из воды.
Но подозре-ние все же следовало за мною всю жизнь. Надо думать, оно повлияло
на  мою карьеру. Не  будь его, я, может быть,  стал бы академиком, министром
или заведующим  отделом  ЦК. А  может быть,  наоборот,  зачах бы на  уров-не
доцента,  полковника,  заместителя  директора  лабора-тории или  инструктора
районного комитета  партии. Но  дело  не в  этом.  В те годы  для  меня  все
сливалось в одно  внутренне однородное явление -- донос. Лишь много по-зднее
я стал в этом деле, можно сказать, теоретиком.
     Считается, что мы -- советские люди -- охотно сотруд-ничаем с властями.
Это -- признак полного непонимания сущности нашей власти. Мы не сотрудничаем
с властями, ибо мы и есть власть. Мы участвуем во власти.
     Прежде всего  хочу довести до  вашего  сведения,  что  есть  две  формы
информирования власти, которые  обыч-но  смешивают, но которые принципиально
различны. Первая форма  -- отчеты официальных сотрудников ор-ганов и штатных
осведомителей, давших подписку быть осведомителями (стукачами). Вторая форма
--  письма граждан,  не  являющихся штатными  осведомителями  и сотрудниками
органов.  Лишь  во втором  случае  уместно  слово  "донос".  Я  его  и  буду
употреблять  в  этом  втором,  узком  смысле.  Для первого  же  случая  буду
употреблять термин "донесение". Различие этих форм существенно. Первая форма
(отчет)   --   принудительна,  вторая   --  доб-ровольна.   Первая  является
формальной,  бюрократичной,  рутинной; вторая  --  существенной,  искренней,
творчес-кой.  Разница между ними похожа на разницу между тем, что и как люди
делают в  колхозах на государственной земле, и тем, что и  как они делают на
своих приусадеб-ных участках. И связаны они подобным же образом.
     Стукач! Как много в  этом  слове для  сердца русско-го слилось! Кому из
вас не приходилось быть  стукачом?! Как, неужели вас миновала чаша сия?!  Ни
за что  не по-верю! Но  если даже вы не  врете...  А вы скорее всего вре-те,
надеясь на то, что списки осведомителей на самом деле  были уничтожены после
хрущевского доклада (такой слух ходил) или что (в случае, если этот слух был
лож-ным) органы своих не выдают, и  вы  свою роковую тайну унесете (если уже
не унесли) с собою в могилу. Но пусть вы не врете. Так неужели  вы гордитесь
этим?   Напрасно!  Это  вы   перед  западными   наивными  младенцами  можете
красоваться своей непричастностью к органам. А меня-то вы не проведете. Я-то
знаю, что если уж вас органы  обошли своим вниманием, то, значит, вы  просто
были недостойны их внимания.  Значит, вы такое  ничтожество, что даже органы
сочли  нецелесообразным  с вами  связы-ваться. Если бы  они  предложили  вам
сотрудничество, то вы не устояли  бы, это я  точно знаю,  и согласились  бы.
Если бы вы хоть что-нибудь из себя значили,  то органы  наверняка предложили
бы  вам сотрудничество. Я  это  го-ворю  не ради красного  словца.  Спросите
любого  сотруд-ника органов, и он вам скажет  то  же самое: все мало-мальски
значительные индивиды, получившие  предложение сотрудничать с органами, дают
на  то свое  добровольное  согласие.  Число  предлагающих  услуги  по  своей
инициати-ве  не  поддается  учету.  Бывают,  конечно,  редкие  случаи, когда
индивид отказывается от  такого сотрудничества. Но в таких  случаях  индивид
удостаивается  особо  высо-кого доверия, и ему разрешается  отказываться или
хотя бы считать себя отказавшимся.
     Я привел вышеизложенную справку  вовсе не для  того, чтобы унизить вас.
Ничего подобного. Я не  нахожу  ни-чего  унизительного как в слове "стукач",
так и в  самом положении  индивида,  обозначаемом этим словом. Более того, я
считаю,  что стукач есть самая трагическая и лож-но понятая фигура в истории
человечества.  Он выполня-ет в  обществе самые благородные  функции.  Но при
этом он вынужден скрывать ото всех свою социальную роль, а будучи разоблачен
(что бывает очень редко), подверга-ется  всеобщему презрению. И человечество
так никогда и не узнает имен своих самых выдающихся стукачей.
     Я стукачом тоже не был. Я этим не горжусь.  И не го-ворю об этом вслух.
Во-первых, я знаю, что мне все рав-но никто не поверит. А  во-вторых, если и
поверят, то подумают именно  то, что я сказал выше. Тот, кто пожмет мне руку
в знак признания моего мужества, будет,  увы, всего-навсего наивный идиот. Я
употребляю  здесь  выра-жение "наивный  идиот",  чтобы  подчеркнуть  уровень
ин-теллекта   такого  потенциального  доброжелателя.   Каждое  из  выражений
"наивный"  и  "идиот" по  отдельности  тут было  бы достаточно,  я  знаю. Но
наивный  идиот  --это  есть  нечто  такое из  ряда  вон выходящее, что  даже
обыч-ный  идиот  пожимает  плечами   и  презрительно  изрекает  "Вот   идиот
нашелся!". Между прочим, пока  еще  никто мою мужественную руку не пожал  за
то, что я не был сту-качом!
     Я   не  был  стукачом   не  потому,  что   не   хотел  или  геро-ически
сопротивлялся, а просто за ненадобностью. Меня вызывали в органы, и  не раз.
Беседовали. Я  бы согласил-ся  на любое предложение, если  бы мне более  или
менее  настойчиво  сделали  его,  хотя  бы  намекнули  на  это.  Но  никаких
предложений  не  последовало.   Каждый  раз,  ког-да  беседа  кончалась,   я
подписывал  бумажку о  неразгла-шении состоявшегося  разговора, а сотрудник,
беседовав-ший со мной, подписывал пропуск на выход и произно-сил стандартное
"Вы пока свободны". Я так и не понял до сих пор, что означает  это выражение
"пока"  --  про-фессиональную шутку  (мол,  вас пока  сажать не  будем)  или
профессиональное доверие (мол, вас пока оформлять в качестве осведомителя не
будем). Не усматривайте в моем  поведении  страха быть посаженным.  Сейчас у
нас людей, которые не лезут  в политику, не сажают без дос-таточно серьезных
причин. И если вы --  наш человек, вам бояться  нечего. А я был, есть и буду
до конца  нашим человеком. Я был  вполне приличным комсомольцем, а потом  --
столь  же  приличным  членом партии.  И если  бы я согласился сотрудничать с
органами формально, то не  из страха наказания за  отказ, а совсем по другим
причи-нам. Моему приятелю предложили стать осведомителем в первую же беседу.
Он, конечно, сразу же согласился. Но у него на  это был  особый расчет -- он
собирался  во-обще  пойти  по   этой   линии,  т.  е.  со   временем  (после
уни-верситета) пристроиться  работать в органах.  Я  сказал  ему, что органы
меня  почему-то  не  вербуют  в  свои  осве-домители.  Он  счел  это  вполне
естественным.
     --  Мы, -- сказал  он с некоторой  долей  презрения (с первой же минуты
своего функционирования в качестве  стукача он  ощутил свою принадлежность к
великому  братству, именуемому абстрактно "органы"), -- неохот-но привлекаем
таких апатичных индивидов, как ты. Ты не тянешь на роль сотрудника органов.
     Не могу сказать, что меня обрадовала  эта откровен-ность приятеля. Меня
это  даже задело. "Погодите, --  по-думал  я в тот момент,  --  может  быть,
пробьет  и  мой час". Но это не  было предчувствием или  затаенной  страстью
моего поведения.
     Донос  был  изобретен  на  Западе (вспомните  Иуду!).  Потом  вместе  с
христианством он проник в Россию. В сталинские годы достиг здесь высочайшего
расцвета. Теперь  на Западе его рассматривают  как чисто советс-кое явление.
Но так ли это?
     В  свое  время  мне пришлось  принимать участие в  одном  исследовании.
Предмет  исследования  --  доносы.  Мы  рас-смотрели  более  двадцати  тысяч
доносов, которые практи-чески охватили все сферы общества, все основные типы
профессий, все слои населения, все основные иерархичес-кие ступени структуры
общества.  И  темы  доносов  были  вполне репрезентативны.  Если  бы я  смог
сохранить хотя бы копии этих доносов и опубликовать на Западе, эффект был бы
потрясающий.  Но  мне  тогда   мысль  о  такой  перс-пективе  показалась  бы
кощунственной. А  запомнить эти доносы было невозможно, да я и цели  не имел
такой.  Со-держание  их  я,  конечно,  могу восстановить.  Но  это  было  бы
неинтересно:  оно  вошло  в банальные общие  выводы.  Интересное  в  них  --
подлинность, сама форма их записи. Никакой писатель, будь он сверхгением, не
способен вы-думать ничего подобного.
     В  чем  состояла  цель нашего  исследования?  Выяснить  мотивы доносов,
степень  их   правдивости,  их  послед-ствия  для  людей   и  для  дела,  их
распределения по стра-не, по социальным слоям, по национальностям,  их связь
с  партийными  решениями и  многое  другое.  Нам была  предоставлена  полная
свобода исследования,  нам  не навязывалась никакая априорная идеологическая
кон-цепция. Просто какие-то круги в высшем руководстве Партии и КГБ захотели
зачем-то получить объективную справку на эту тему.
     Выводы,  которые  мы  получили,  не имеют  ничего  об-щего  с  ходячими
представлениями о доносах. В чем дело?
     А  в том, что донос как  индивидуальное явление  и  до-нос как массовое
явление  --  не  одно и то  же. Кроме  того,  Донос как  массовое  явление в
различных  обществах  име-ет различные  качества.  Вот  некоторые результаты
наших  исследований. Доносы  правдивы, ложь и  клевета суть ис-ключения. Они
чудовищно прозрачны, свидетельствуют о полном отсутствии воображения. Доносы
на   морально-бытовые  темы   сначала  смешат,  а   потом  приводят  в  ужас
педантичностью в описании всяких мерзостей. Но это --следствие не цинизма  и
развращенности, а  целомуд-рия.  Но целомудрия  особого рода  --  целомудрия
пошло-го, подлого, грязного, злобного, в общем -- коммунис-тического. Доносы
не имеют почти никакого влияния на ''.'ход дел и на судьбы людей. Это только
кажется,  будто  до-носы влияют  на  судьбы  людей.  Последние предрешены на
других основаниях, доносы лишь сопутствуют им или следуют за ними. Судьбы по
отношению к доносам ап-риорны,  доносы по отношению  к ним --  апостериорны.
Точнее, они  потенциально  апостериорны.  Люди  предчув-ствуют  и  предвидят
судьбы  друг  друга или узнают о них  из других источников.  Донос  не  есть
причина  судьбы че-ловека.  Он есть  лишь звено в психологической  ситуации,
опережающей  действительность.  Потому  он  субъективно  воспринимается  как
причина. Даже политические  до-носы дают мало нового в сравнении с  тем, что
органы  узнают  из  других   источников,  в   частности  из  отчетов  сво-их
сотрудников и осведомителей, из сообщений предста-вителей власти, секретарей
и членов партийных и ком-сомольских бюро, членов особых комиссий.
     Донос  --  явление общечеловеческое. Это  --  одна из естественных форм
социальных  отношений  и  движения  информации.  Есть  универсальные  законы
доносов, име-ющие силу для всех эпох и всех народов. Но не всегда и не везде
донос расцветает  и  становится  существенным  элементом жизни  в  масштабах
целого государства. В Со-ветском Союзе в сталинские  времена сложилась целая
культура доноса, целая империя доноса. Сейчас наступил спад. Но эта культура
не исчезла.  Она отчасти трансфор-мировалась в  легальные  и открытые  формы
циркуляции   информации   и   взаимоотношений   людей,   а  отчасти   --   в
профессиональную деятельность особых органов.
     Роль доноса теперь стала иной, чем раньше: по до-носам лиц,  от которых
зависит твоя судьба, составляют мнение о тебе. От этого зависит, получишь ты
награду или нет, будет повышена  твоя  зарплата или нет, будешь ты повышен в
должности или нет, получишь  ты кварти-ру или нет, выпустят тебя  за границу
по туристической путевке  или нет. Одним  словом,  от этого  зависят  многие
очень важные  элементы твоей жизни. Потому определенная  категория советских
людей  живет  в  постоянном стра-хе,  что  на  них  пишутся  доносы.  Потому
возникает пробле-ма; как избежать  доносов и  как  парализовать их действие.
Полностью  избежать  доносов  нельзя. Вернее, можно,  если ты ни  на что  не
претендуешь, если  ты  есть  такое  ничтожество,  что  даже не  заслуживаешь
доноса.  А если ты к чему-то стремишься, чего-то добиваешься и хоть чу-точку
преуспеваешь, доносов тебе не избежать. Актуаль-ной для тебя становится лишь
проблема   нейтрализации  доносов.   Обычный  и  общепринятый  способ  такой
ней-трализации --  наше  видимое  поведение в коллективе.  Когда мы всячески
стараемся  показать окружающим от-крыто, что мы  -- надежные советские люди,
настоящие  коммунисты,  свои  в доску, мы  при  этом  (среди прочих функций)
осуществляем  и  функцию  нейтрализации воз-можных доносов.  На втором месте
стоит  наше  поведение   в  присутствии   предполагаемых   стукачей.   Слово
"пред-полагаемых" тут могло и  не  фигурировать,  так  как мы  обычно хорошо
знаем своих стукачей (не считая того, что сами таковыми часто  являемся). Мы
многое  говорим и делаем специально для  стукачей. Мы подыгрываем им, льстим
им. Мы  как бы просим их  написать на нас  доно-сы, но -- в  нашу пользу. Мы
забываем о том, что по  са-мой сути  доноса  он не может быть в нашу пользу.
Его или нет совсем, или он  есть во вред  нам.  И при всех  об-стоятельствах
донос  способствует  тому,  что  человек стре-мится  соответствовать  идеалу
советского человека.
     Донос вносит в  нашужизнь динамику.  Насколько по-серела бы  и без того
серая советская жизнь, если  бы  совсем исчезли доносы!  Наш беспрецедентный
антисо-ветский  анекдот потерял  бы  свою  прелесть. Тех, кого за границу не
выпускали из-за  доносов, все  равно не выпу-стили бы и без оных.  Зато тех,
кто ездил за границу при доносах, теперь не выпустили бы ни под каким видом,
ибо советский человек может выехать на Запад только в сопровождении стукача,
если  даже  он  сам  стукач,  или   в  качестве  стукача  (но  все  равно  в
сопровождении  другого   стукача).  И  вообще,  жизнь  приобретает  глубокое
содер-жание,  если человек чувствует,  что на него может быть написан донос.
Лишь  существование  стукачей и доносчиков придает нам  чувство собственного
достоинства.  Мы гордимся  тем, что  на нас  могут настучать. Мы хвас-таемся
этим,  если это  случается  на  самом  деле. Человек,  на  которого никто не
сочиняет донос или донесение и